bdsmion

«Снимите с неё наручники» - приказал Энке. Цвюнше повиновался. Ядвига быстро и тщательно растёрла затекшие кисти рук.

«Вам придётся подписать вот это» - гауптштурмфюрер протянул ей листок бумаги, на котором было отпечатано следующее:

Я, Ядвига Радванска, обязуюсь впредь не предпринимать никаких садомазохистских и иных противоестественных действий и согласна понести за мои предыдущие деяния то наказание, которое мне назначит гауптштурмфюрер СС и капитан полиции Хорст Людвиг Энке. Я согласна с тем, что все предметы, которые я использовала для своих садомазохистских и иных противоестественных действий будут уничтожены в моём присутствии.

Я предупреждена о том, что если я хотя бы однажды нарушу данное обязательство, я буду немедленно расстреляна на месте без суда и следствия в соответствии с положениями Акции АБ.

Ядвига Радванска

9 апреля 1940 года

Она вдруг ощутила острый приступ ненависти к гауптштурмфюреру, к его стране и к тому режиму, который он олицетворял. Она, конечно же, подпишет это обязательство – не умирать же, в самом деле, в двадцать три года! Но она им отомстит. Жестоко отомстит. Они за это заплатят. Они разрушили, уничтожили, растоптали тот мир, который она так долго и с таким трудом создавала. И это им с рук не сойдёт. Её насильники заплатили сполна за ту боль и унижение, которые они ей причинили. Заплатят и эти. Она ещё не знала, как. Но в том, что заплатят, она была теперь совершенно уверена.

Она решительно поставила под обязательством свою размашистую подпись и передала обязательство своему визави. Гауптштурмфюрер взял обязательство и поместил его в папку, в которой – она в этом совершенно не сомневалась – находилось её досье.

«Теперь о Вашем наказании» - всё так же бесстрастно произнёс он. «Думаю, что будет справедливым наказать Вас так, как вы наказывали своих нижних…»

Ядвигу это совершенно не удивило. Что-то подобное она и ожидала услышать.

«Вы разденетесь догола и ляжете вот на этот топчан» - по-прежнему бесстрастно продолжал он. «Вас будут пороть по всему телу, включая груди и гениталии, и истязать электротоком…»

Ядвига вздрогнула. Электротока она не ожидала.

«Если… точнее, когда вы потеряете сознание от боли, Вас приведут в чувство и будут продолжать пороть и истязать электротоком. Ваше наказание будет продолжаться до тех пор, пока присутствующий при этом врач не определит, что дальнейшего наказания Ваше тело уже не выдержит. Вам понятно, что Вас ожидает?»

Ядвига кивнула. Она всё прекрасно поняла. Самое неприятное для неё заключалось вовсе не в боли как таковой, а в том, что она будет кричать. Даже не кричать, а орать. Вопить. Реветь, срывая голосовые связки. Она нисколько не сомневалась в профессионализме палача, который будет её истязать и прекрасно понимала, что не сможет молча и с достоинством выдержать те мучения, которые ей предстоят. Что обязательно закричит. И это знание, что они услышат её крики, стоны и плач; увидят её слёзы было для неё хуже любой, даже самой нестерпимой боли…

Энке нажал кнопку звонка. Через минуту в комнату вошли двое – высокий, хорошо сложенный шатен в форме гауптшарфюрера[17] СС (несомненно, палач) и низкорослый худой врач в белом халате. Палач нёс в руках небольшой прибор, опутанный проводами и, вне всякого сомнения, предназначавшийся для пыток электротоком.

«Ну вот и хорошо, что понятно» - как-то даже весело произнёс гауптштурмфюрер. «К сожалению, я вынужден Вас покинуть – слишком много работы. Наблюдать за Вашим наказанием останется обершарфюрер Цвюнше»

Это был жестокий удар. Несмотря на свою форму офицера СС, тот режим, который он олицетворял, то обязательство, которое он заставил её подписать, в третий раз разрушив тем самым её мир, он ей нравился. До невозможности нравился. Она вовсе не была эксгибиционисткой (хотя к собственной наготе относилась спокойно и без излишней стыдливости), но ей очень хотелось раздеться донага перед ним, чтобы он увидел её стройное, изящное, красивое, выхоленное тело; чтобы он получил удовольствие от созерцания её наготы. И от её наказания, от её боли, стонов, криков и плача.

Но он ушёл. Закрыл папку, запер в стол и, на ходу кивнув ей, покинул комнату. Теперь уже комнату истязаний, а не допросов. За этот поступок она его ещё больше зауважала – и возненавидела. Она прекрасное понимала, что его кодекс чести не позволял ему даже взглянуть на её наготу, не говоря уже о том, чтобы присутствовать при её наказании. При наказании, которое он ей назначил вовсе не для удовлетворения своих садистских наклонностей (их у него просто не было), а потому, что с его точки зрения, это было правильным и справедливым решением. И это было поступком, безусловно, достойным уважения и восхищения.

Но он отверг её как женщину. Он её проигнорировал. Он продемонстрировал своё полное к ней безразличие. Этого она ему простить не могла.

«Раздевайтесь» - спокойно и даже как-то уныло приказал ей врач.

Она поднялась со стула, медленно, пуговка за пуговкой, расстегнула белоснежную блузку (на сеансах она предпочитала носить белую блузку с короткой чёрной юбкой), осторожно сняла её и аккуратно повесила на спинку стула. Её никто не торопил. Все присутствующие взирали на неё довольно безучастно, как будто наблюдали такую сцену чуть ли не по нескольку раз в день. Возможно, что так оно и было.

Ядвига сняла белый кружевной лифчик, обнажив небольшие, но очень красивые груди с аккуратными розовыми сосками. Поместила лифчик на спинку стула, затем расстегнула молнию на короткой чёрной юбке и позволила юбке упасть на пол. Переступила через упавшую на пол юбку и аккуратно положила её на сиденье стула.

Затем нагнулась, расстегнула ремешки туфелек, сняла их и отодвинула под сиденье стула. Отстегнула от чёрного пояска чёрные же чулки, медленно сняла их и положила на сиденье стула. Расстегнула поясок и отправила вслед за чулками. Затем взялась за резинку чёрных маленьких трусиков, оттянула её и неторопливо опустила трусики сначала до колен, а затем и до лодыжек. Затем окончательно сняла их и положила на сиденье стула, оставшись нагой.

«Ложитесь на топчан на спину» - ровным, приятным, бесстрастным и даже в чём-то дружелюбным голосом приказал ей палач. «Поднимите ноги вверх, возьмите себя за щиколотки и разведите ноги как можно шире, И оставайтесь в таком положении как можно дольше. Как бы Вам ни было больно».

Она поняла, что недооценила гауптштурмфюрера. Вне всякого сомнения, это была его идея. Она ожидала, что ей прикажут лечь на живот, зафиксируют на топчане и будут жестоко пороть плетью – до крови и рваных ран. А потом перевернут на спину и будут стегать по грудям и животу.

Она ошиблась. Хорст Людвиг Энке бросил ей вызов. Во-первых, он предложил ей не пассивно подставлять своё тело под удары, но активно помогать своему палачу. Во-вторых… Обычно наказуемые стараются сделать всё возможное для того, чтобы их мучения закончились как можно быстрее. А он предложил ей сделать всё возможное, чтобы истязание продолжалось как можно дольше.

Она приняла вызов.

«Ложитесь ближе к торцу топчана» - попросил её палач. «Мне так будет удобнее»

Ядвига кивнула (собственно, именно этого она и ожидала). Подошла к топчану, присела на него ближе к торцу и легла на спину. Подняла ноги, согнула в коленях, крепко ухватила голени снизу чуть выше лодыжек и развела в стороны, полностью открыв для истязания и вульву, и внутреннюю поверхность бёдер. При этом постаралась, насколько это возможно, расслабить мышцы. Получилось не очень.

Она сделала глубокий вдох, закрыла глаза и приготовилась к удару.

«Откройте глаза, пани Ядвига» - неожиданно строго и резко потребовал палач. «Вы должны видеть момент удара».

Это существенно осложняло её задачу. Теперь ей нужно было не только сохранить равновесие и не свести ноги после удара, но и не поддаться искушению защитить свои самые нежные и чувствительные места до того, как палач нанесёт удар.

Гауптштурмфюрер Хорст Людвиг Энке ставил только сложные задачи. Даже очень сложные. Он очень быстро её «раскусил» и понял, что она в первую очередь (и во вторую, и в третью) жуткая гордячка. И на эту её гордость (или гордыню?) он и сделал ставку в своей игре. Точнее, в пьесе из нескольких актов. Ибо прекрасно понимал, что её гордость не позволит ей ни «взбрыкнуть», ни расклеиться во время истязания. А, напротив, заставит её снова и снова, несмотря на почти нестерпимую боль, активно и почти добровольно подставлять под удары своё тело (включая самые интимные и чувствительные места), пока силы окончательно не оставят её…

Палач встал у неё в ногах и неторопливо взмахнул плетью. Она ожидала удара по вульве, но палач стегнул её по внутренней поверхности бедра. От внезапной вспышки острой боли она дёрнулась и застонала, но сумела сохранить равновесие и не сжать ноги. Она увидела, как на внутренней части её левого бедра мгновенно вспухла багровая полоса. Следующий удар пришёлся по правому бедру, потом снова по левому, потом вновь по правому…

Он порол её той самой страшной плетью, сплетённой из телефонных проводов, делая лишь небольшие паузы между ударами, достаточные для того, чтобы она смогла перевести дыхание, но не для того, чтобы боль от предыдущего удара успела существенно ослабнуть. Правда, для неё эта плеть не была такой уж страшной, ибо она прекрасно знала, что в умелых руках (а его руки были, безусловно, очень умелыми) даже самый страшный инструмент может быть совершенно безобидным. И наоборот, внешне даже совершенно безобидным инструментом можно было нанести очень тяжёлую травму.

Палач порол её очень умело, причиняя весьма сильную боль и, вместе с тем, не повреждая её нежную кожу. Боль была сильной, но терпимой; ей даже не приходилось прилагать каких-либо значительных усилий, чтобы сдерживать крик – она только тяжело дышала и слегка постанывала.

Тем не менее, она прекрасно понимала, что по-настоящему сильная боль её ожидает, когда он будет её пороть «по второму кругу». Пока он клал удары очень аккуратно, один подле другого, внимательно следя за тем, чтобы следующий удар не попадал по месту предыдущего. Но очень скоро это должно было закончиться…

Закончив «первый круг», палач, не дав ей передохнуть, «пошёл по второму кругу». Первый же удар по уже вспухшему багровому рубцу, хоть и не рассёк кожу до крови (палач отлично знал своё дело), вызвал такую сильную и обжигающую боль, что она с трудом сдержала крик. Не дав ей ни секунды передышки, он стегнул по такому же рубцу на противоположном бедре и снова она едва не закричала от нестерпимой боли.

На восьмом ударе она не выдержала, выпустила из рук голени, свела ноги и с громким стоном завалилась на бок.

«Вернитесь в прежнее положение, пани Ядвига» - жёстко потребовал палач. «Я ещё не закончил. Я собственно, только начал»

Она тихо выругала себя за допущенную слабость, перекатилась на спину, подняла ноги, взялась снизу за голени чуть выше лодыжек и покорно развела ноги в стороны.

«Спасибо, пани Ядвига» - улыбнулся палач. И «наградил» её таким сильным ударом, что она снова едва не завалилась на бок.

Она выдержала ещё девять ударов и снова упала на бок. И тут же, без команды, быстро приняла прежнее положение. Ещё через десять ударов она снова не выдержала и рухнула на бок. По её щекам катились крупные слёзы, её тело сотрясали рыдания.

Палач вздохнул.

«Ну что же Вы так, пани Ядвига… Вы крепкая, здоровая, молодая женщина; вы можете выдержать куда более сильную порку, а валитесь на бок, как какая-нибудь зелёная гимназистка. Возвращайтесь в прежнее положение – я должен заняться Вашими гениталиями…»

С одной стороны, такая откровенность её шокировала; с другой, как ни странно, придала ей силы и она, хоть и с трудом, но быстро и решительно вернулась в исходное положение, подставив под страшную плеть свои половые органы.

Первый удар был таким, что ей показалось, что ей прямо в клитор вогнали раскалённую иглу. У неё потемнело в глазах и зазвенело в голове. Она закричала так, что, ей показалось казалось, что у неё лопнут барабанные перепонки. Но сумела не свести ноги и удержаться в нужном положении.

«Ну вот, наконец-то» - удовлетворённо произнёс палач. «А то всё молчим и молчим. Только стонем – и то негромко. Теперь Вы почувствовали настоящую боль»

Второй удар был сравним только со струёй крутого кипятка, словно окатившей её гениталии. Она снова дико закричала, но вновь сумела сохранить равновесие и удержаться в нужном положении.

После третьего удара она не выдержала и свалилась на бок. И тут же быстро вернулась в прежнее положение, чтобы покорно подставить под ужасную плеть свои самые нежные, интимные и чувствительные места.

Ещё три удара – и снова падение на бок. На этот раз палач дал ей немного отдышаться, но затем снова попросил вернуться в прежнее положение. Она подчинилась.

Невероятным усилием воли она заставила себя выдержать ещё четыре удара и остаться в прежнем положении. Палач с удовлетворением посмотрел на результаты своей работы и милостиво произнёс:

«Этот этап наказания закончен. Можете лечь на топчан и немного отдохнуть».

Она с огромным облегчением и радостью опустила ноги, слегка раздвинула их, чтобы её иссечённые бёдра не касались друг друга. Подтянулась к противоположному торцу и с наслаждением (если в этой ситуации вообще можно было говорить о наслаждении) распростёрлась на топчане.

Ей подали металлическую кружку с водой. Она с наслаждением выпила. Ей стало чуточку легче.

Боль постепенно ослабевала. Она лежала, тяжело дыша, и думала, что, в сущности, она сполна заслужила то, что получала. По крайней мере, по правилам уличной справедливости. Она порола своих нижних точно так же, как только что пороли её – если не более жестоко. И по гениталиям тоже. Причём исключительно для собственного удовольствия – чувства нижних её мало волновали (хотя она знала, что им это нравилось, и даже очень). И теперь боль, которую она причиняла другим, вполне справедливо и закономерно вернулась к ней. По неумолимому закону бумеранга.

Осознание этой истины стало для неё ещё одним основанием для того, чтобы выдержать, вытерпеть максимально возможное количество ударов и других болевых воздействий. Пока силы окончательно не оставят её и она не провалится в оглушающую, слепящую тьму…

Внимательно наблюдавший за ней врач кивнул палачу. Тот подошёл к топчану, протянул Ядвиге руку и коротко сказал:

«Пора»

Она повернулась, села на топчан и покорно вложила свою ладонь в его. Палач одним ловким движением поднял её на ноги, при этом она успела удивиться, какая мягкая и даже нежная у него ладонь. Подняв её на ноги, он сразу же отпустил её, не задерживая её руку в своей ни на секунду дольше необходимого. Она приготовилась слушать очередные инструкции. Ей стало даже интересно, каким будет следующий этап её истязания.

И инструкции не заставили себя ждать.

«Подойдите к стулу, переместите блузку и лифчик на сиденье и повернитесь ко мне лицом. Обопритесь на спинку стула и приготовьтесь к порке Ваших замечательных грудей…»

Она никак на это не отреагировала. Груди так груди. Рано или поздно это всё равно должно было случиться…

«Вы должны мне помогать…» - неожиданно мягко, вежливо и доброжелательно произнёс палач. Несмотря на то, что он уже не в первый раз обратился к ней вежливо и предупредительно, её это продолжало несказанно удивлять. Она никак не могла привыкнуть к этому, на первый взгляд, взаимоисключающему сочетанию изысканной вежливости и сильнейшей, почти нестерпимой боли. Тем более, что те, кому посчастливилось выйти из гестапо живыми и относительно невредимыми, рассказывали совсем другие истории – о грубости, хамстве, унижении… И той же нестерпимой боли. Сопровождаемой, к тому же, страшными травмами – рассечённой до крови кожей, отбитыми внутренними органами, вывихнутыми суставами, сломанными конечностями, тяжёлыми ожогами… Ей просто очень повезло.

Она догадывалась, что благодарить за это вежливое и уважительное отношение она должна была гауптштурмфюрера Энке, чей дух незримо витал в камере истязаний, несмотря на то, что физически он находился, разумеется, совсем в другом месте. Именно он, руководствуясь «катехизисом Гиммлера» и собственным внутренним кодексом чести, поставил дело так, что все члены его команды вели себя именно так, как вёл бы себя в данной ситуации он.

Чем дальше, тем больше ей хотелось поближе узнать этого загадочного гауптштурмфюрера, который, как она уже очень хорошо понимала, имел к гестапо весьма отдалённое отношение. Он просто арендовал помещения (и, возможно, кое-кого из людей) на аллее Шуха, а чем он занимался, кроме Акции АБ… возможно, этого не знали даже в гестапо.

Как всякая женщина, Ядвига была ужасно любопытна и ей страсть как хотелось выяснить, что же эта за птица такая – гауптштурмфюрер СС и капитан полиции Хорст Людвиг Энке и чем он занимается. Но сейчас перед ней стояла куда более насущная задача – с достоинством и честью выдержать, вытерпеть очередной этап истязания – наказания сильнейшей болью – к которому её приговорил этот самый гауптштурмфюрер Энке…

«Я слушаю Вас» - неожиданно даже для себя ответила ему Ядвига. Палач заметно повеселел, весьма довольный такой неожиданной реакцией истязаемой. И спокойным, вежливым и совершенно бесстрастным голосом изложил инструкции для Ядвиги:

«Вам нужно выпрямиться, отвести плечи назад, слегка, запрокинуть голову, выпятить грудь вперёд и по очереди подставлять Ваши груди под мои удары, чтобы мне было как можно удобнее Вас стегать…»

Её словно током ударило (хотя до истязания электротоком было ещё далеко). Это, конечно же, было очередное изощрённое психологическое издевательство. Или испытание – это уж кому как больше нравилось. Она сама должна была следить за тем, чтобы каждый удар палача попадал точно в цель и причинял ей максимальную боль.

«Да, и ещё» - всё тем же бесстрастным голосом добавил он. «Ваши прекрасные глаза должны быть постоянно открыты. Вы должны видеть момент удара»

Это её, разумеется, совершенно не удивило. К этому она была уже готова. А вот что её удивило, так это появление невесть откуда взявшегося чёрного хлыста с довольно широким шлепком в руке гауптшарфюрера. И обрадовало, ибо это инструмент, хотя и весьма болезненный, всё же был куда безопаснее и «нежнее», чем витая плеть.

Она сделала всё по инструкции и приготовилась к удару, подставив под хлыст правую грудь. Удар, разумеется, не заставил себя ждать и пришёлся точно по соску. Ощущение было… как от сильного укуса собаки или кошки. Ядвига ойкнула, на мгновение согнулась, но мгновенно выпрямилась и решительно подставила левую грудь. Новый удар – и снова по соску. Затем по правой груди – чуть выше соска, потом – по левой – чуть ниже. Правая, левая, правая, левая… Она вцепилась побелевшими пальцами в спинку стула, сосредоточившись только на одном – чтобы ни в коем случае не упасть. Как бы ни было больно и страшно…

Гауптшарфюрер своё дело знал. Удары хлыста жалили её груди, причиняя довольно сильную, хотя и терпимую боль и при этом, на удивление, оставляли довольно малозаметные следы. Но её беспокоили вовсе не следы, и даже не боль сама по себе…

Её начало мутить. Перед глазами появилась лёгкая, но всё же заметная пелена; она почувствовала слабость, тошноту и рвотные позывы, с которыми ничего не могла поделать. Она испугалась, что сейчас её вырвет и она забрызгает своими рвотными массами и себя, и палача, и неизвестно кого ещё…

Резкий запах нашатыря привёл её в чувство. Пелена исчезла, как и тошнота. Ядвига сделала несколько глубоких вдохов и постепенно пришла в себя. Цвюнше подал ей кружку с удивительно вкусной водой и она с благодарностью выпила всё до последней капли.

Она вернула кружку обершарфюреру и постаралась расслабиться. Её никто не торопил. Она вдруг поняла, что всё происходящее – это не только и не столько собственно истязание, сколько театральное представление. Пьеса, поставленная актёрами личного театра Хорста Людвига Энке, режиссёром которой был, естественно, он сам.

Ему было мало просто наказать её; ему нужно было устроить из этого многоактовое театральное представление. Любой другой гестаповец на его месте арестовал бы её нижнего и после допроса с пристрастием, (возможно, даже в этой же комнате) вывез бы в Пальмирский лес и поставил бы перед расстрельным отделением.

Но Хорст Людвиг Энке был не обычным гестаповцем. Скорее всего, они вообще не был гестаповцем, а кому подчинялась и чем занималась его загадочная зондеркоманда Т, было вообще непонятно.

Он артистично расстреливал на месте из пистолета с глушителем – большой редкости за пределами групп специального назначения абвера и VI отдела РСХА[18]. Причём даже не сам – такие не расстреливают, такие только отдают приказы о расстреле.

Да и вся эта история с расстрелом её насильников… Теперь она была совершенно уверена в том, что, когда она исповедовалась гауптштурмфюреру, рассказывая о событиях шестилетней давности, оба её насильника уже давно сидели в подземной тюрьме в том же самом здании и ожидали своей незавидной участи. Он арестовал их много дней назад, сразу же после того, как прочитал её досье, а её «ожидание» в камере вряд ли продолжалось больше двух-трёх часов.

Подобные эскапады и та уверенность, с которой он их совершал, говорили о том, что он делает что-то весьма значимое для очень высокого начальства, если ему позволяются такие развлечения. И что он обладает властью куда большей, чем обычный гауптштурмфюрер СС.

Хорст Энке, разумеется, беспрекословно выполнял приказы своего начальства, как этого требовали боевые правила Ваффен-СС; чтил законы Германской империи и строго следовал своему внутреннему кодексу чести. Но и в этих весьма жёстких рамках он позволял себе получать удовольствие от своей работы.

Как, например, сейчас. Его кодекс чести не позволял ему лично присутствовать при истязании – подобное развлечение было только для нижних чинов. Но при этом присутствовал обершарфюрер Цвюнше – его глаза и уши - который, вне всякого сомнения, подробно доложит своему командиру обо всех – даже самых мельчайших – подробностях экзекуции. И осознание этого было ещё одним – и весьма сильным – стимулом для Ядвиги держаться и терпеть. Ей категорически не хотелось, чтобы у гауптштурмфюрера были основания счесть её поведение слабым, трусливым и малодушным.

Врач снова внимательно посмотрел на неё и кивнул палачу. Она поняла, что пора и вопросительно посмотрела на палача, ожидая новых инструкций.

«Выпрямитесь и стойте прямо. Ничего особенного делать не нужно, просто стойте прямо и выпрямляйтесь после каждого удара. Я буду бить Вас по ногам. Точнее, по передней поверхности бедра»

Ядвига подумала, что это не самый худший вариант. Обычно боль от таких ударов бывает вполне терпимой. Особенно при «первом проходе».

Она ошиблась.

Палач взмахнул витой плетью и обрушил на бёдра Ядвиги первый страшный удар. Боль была настолько сильной, что ей показалось, что её ударили не плетью, а раскалённым шомполом. В её голове словно взорвался огненный шар. Она вскрикнула и согнулась чуть ли не пополам. Сразу же выпрямилась – и тут на неё обрушился второй удар…

«Аййййййй» - вскрикнула Ядвига. «Боже, как же мне больно» - пронеслось у неё в голове. То ли палач порол её особо искусно, то ли её тело начало ослабевать и уже не так стойко переносило боль, как вначале, то ли и то, и другое вместе, но ей было просто нестерпимо больно… На её бедрах один за другим вспухали багровые рубцы, но крови не было. Гауптшарфюрер был настоящим мастером флагелляции…

На пятом ударе она закричала, срывая голосовые связки; на восьмом – чуть не упала. А ведь это был только первый проход.

Когда палач приступил ко «второму кругу», она уже ничего не соображала. Она могла только кричать, орать, реветь от совершенно нестерпимой, невыносимой, запредельной боли. В голове крутилась только одна мысль, одно желание, одно стремление – не сойти с ума и не упасть…

Она не упала, хотя была уже близка к этому. Она даже оставалась в сознании, когда гауптшарфюрер закончил стегать её ноги. Но нашатырь ей всё равно поднесли, как и кружку с водой. А потом помогли сделать несколько шагов и лечь на спину на топчан.

Она долго лежала на спине, постепенно приходя в себя. Она понимала, что порка уже почти закончена, ибо на её истерзанном теле было уже мало мест, не тронутых плетью или хлыстом. Оставались спина, ягодицы и задняя поверхность ног. Обычно с этого начинали; но на этот раз палач решил этим закончить.

И ещё электроток. Но об этом Ядвига старалась вообще не думать.

Она не знала, сколько она пролежала на топчане, отдыхая от завершившегося этапа истязания и готовясь к следующему. Десять минут? Двадцать? Тридцать? Сорок? Час? Полтора?

Наконец внимательно наблюдавший за ней врач кивнул палачу. Тот, в свою очередь, внимательно посмотрел на неё и коротко сказал «Пора».

Он помог ей подняться и подойти к стулу, слегка придерживая за локоть. Только на этот раз он поставил её лицом к спинке стула. Она сразу поняла, что это значило.

«Я буду пороть Вас по спине и ягодицам» - медленно, спокойно, и по-прежнему вежливо и доброжелательно произнёс палач. «Пока Вы не упадёте. Потом Вы подниметесь – или я помогу Вам подняться – и продолжу порку. Я буду стегать Вас до тех пор, пока Вы не потеряете сознание. Постарайтесь сделать так, чтобы это произошло как можно позже»

Ядвига кивнула. Крепко вцепилась в спинку стула и приготовилась к порке.

Первый удар пришёлся по её спине и был настолько сильным и болезненным, что едва не сбил её с ног. Следующий обжёг её ягодицы. Следующий – снова спину. Палач безжалостно сёк ей своей ужасной плетью, почти не делая пауз между ударами, так что ей было очень трудно даже просто перевести дух…

Она выдержала почти пятьдесят ударов, прежде чем её ноги подломились и она опустилась на колени на пол. Но тут же поднялась, выпрямилась, сделала глубокий вдох, полная желания выдержать ещё, как минимум, столько же ударов.

Она выдержала тридцать два. А затем просто сползла на пол. Она попыталась подняться, но уже не смогла. Гауптштурмфюрер подошёл к ней и встал рядом. В его руке колыхалась ужасная витая плеть.

Она подумала, что он сейчас ударит её этой плетью, как, по слухам, поступали охранники с обессилевшими заключёнными, но вместо этого палач просто наклонился к ней, протянул ей руку и тихо сказал:

«Вы сильная женщина, пани Ядвига. Вы сможете выдержать ещё»

Она вздохнула и приняла протянутую ей руку. Палач помог ей подняться и встать на ноги. Она прижалась животом к спинке стула, вцепившись в неё побелевшими от усилия пальцами, ожидая следующего удара. Теперь она знала, что в следующий раз совершенно точно потеряет сознание.

Она выдержала ещё девятнадцать ударов, прежде чем вокруг неё всё поплыло, затем куда-то исчезло, её глаза заволокла густая серая пелена, а затем она просто провалилась в оглушающую, слепящую тьму…

Она пришла в себя лёжа на иссечённой спине на топчане. Всё тело болело и ныло, её слегка мутило, но, в общем, состояние было вполне терпимым. Ей дали какую-то микстуру (явно не болеутоляющее, скорее, какой-то стимулятор) и оставили отдыхать. И готовиться к электротоку.

Она ошиблась. Ей дали не стимулятор, а «коктейль» из сильного болеутоляющего и не менее сильнодействующего снотворного. Она даже не заметила, как погрузилась в глубокий, без сновидений, сон.