bdsmion

[Это сообщение могут видеть зарегистрированные пользователи с репутацией не менее 1]

[Это сообщение могут видеть зарегистрированные пользователи с репутацией не менее 1]

Мне не нужны ваши фото «ню» «прям сейчас, сейчас же, быстрее-скорее ну давай же детка, я весь горю, ты плохая нижняя, я же Топ, а фоток все нет, сейчас мамка придет, скидывай фотки»... Не то, чтобы совсем не интересно - я женскую красоту ценю, просто это не цель, так скажем. Прежде всего мне интересен человек, как личность.

Понапрасну не «доминячу»... Матом ругаюсь редко. В каждом слове есть «сила», и использовать, например, слово «сука» для того, чтобы просто добавить его к «привет, как дела?» - не мой стиль. Наверно, я не «тру Топ». Так, «Топтыжка»...
Оскорбления и унижения возможны лишь при доверии и взаимоуважении. Нет ничего ценнее осознания того, что тебе доверила себя нижняя. Это не дает полной власти над человеком, скорее предпологает ответственность за него. Но, это опять же, - мнение «Топтыжки».

Не стану требовать чего-то просто так. И прекрасно отдаю себе отчет в том, что из «ничего» не бывает искр и «бабочек в животе» (кстати, если ощущение реально похоже на описанное - скорее всего у вас глисты). Я могу просто-напросто не понравиться вам при встече. Как, впрочем, и вы мне. Плохое настроение, привел в привокзальный ларек, купил беляш и капнул им на абибас... Не поделился беляшом... Штиблеты с острыми носами не начистил до блеска - причин почему вам могу не понравиться - сотни. Ничего страшного.
Если же понравлюсь - тогда... Ну, что загадывать наперед, правда? ;)

Первая встреча

Я буду пить чай. Скорее всего имбирный. Целый чайничек закажу. Могу поделиться - я не жлоб, чего уж там. Не пьешь чай (дура какая-то, ей-Богу) - закажу кофе. За мой счет. Это принципиальный момент. Уважаю «сильных и независимых», конечно, но, приглашаю я - плачу я. Энд оф стори.
Мнение «Топтыжки»: если вас на первую встречу сразу зовут в сауну, значит мужик - настоящий Доминант! Непременно сходите. «Будь хорошей сабой, а то чо как лохушка-то... Все в сауну сразу идут, принято так у нас Тематиков, а ты, блин, одухотворенная такая»...
Примечание
Некоторым девочкам, особенно после просмотра столь популярного нынче фильма «50 оттенков Грея», Тема видется иначе, чем та, которая близка мне. Не тратьте свое и мое время. Скорее всего - вы замечательные. Просто «не мой вариант».

Если вы дочитали аж до сюда, то вы - большая умничка. И это значит что вы умеете читать. С этим навыком вам по жизни будет проще, чем тем, кто не умеет.

После прочтения вы:
1. Пишете: «Привет, хочу быть твоей сучкой» - хоть читать вы умеете, но вот вычленять смысл из написанного пока не научились. Ничего, я вас просто проигнорирую.
2. Пишете по делу, лаконично, грамотно, интересно - «начинаю смотреть глазами, полными заинтересованности».
3. Вы заметили ошибку в слове «предпологает», и вам не терпится проявить остроумие и написать уничижающее письмо, которое обязательно причинит мне боль и заставит страдать, а вы будете такая вся в белом стоять красивая, аки Д'Артаньян... Знатно подкузьминил, да?
Кстати, «пишете» в данном случае пишется через «е» - можете гуглить ;)

Материальная поддержка

Она бывает разная... Если вкратце - содержанок не потяну. А для обычных (Тематических) отношений - вполне сойду.
Да. Я честный.

(с) painMaster - приурочено к Тезаурус BDSM.

Букф много, но говорят оно того стоит. Рассчитано на нижних девочек.

Небольшая дегустация недостающих, но долгожданных экшенов, для игры "ЗНС: Неудачный день" под символичным номером 69: "http://bdsmion.com/game/69/". Своеобразный тест общественного мнения и отношения к подобному изложению, так что всех прошу не стесняться в высказывании своих мнений, от них зависит развитие игры, и скажу по большому секрету, не только неё.


И вот наконец-то ты приехала, мы давно уже договаривались, но всё никак не удавалось встретиться. Мы обсудили уже всё, что можно, и оба изнемогали от желания, но до последнего момента было окончательно неизвестно - получится ли сегодня. И вот ты здесь, а значит, мучительное ожидание позади. Ты пытаешься скрыть волнение, но это явно не получается, первый раз это всегда особые ощущения. Когда прекрасно себе представляешь, что случится с минуты на минуту, но ещё не знаешь, что это будут за ощущения. Это чувство одновременно пугает до дрожи, но так же сильно заводит, и заставляет сознание пребывать в сладостных и возбуждающих размышлениях и фантазиях.
Ты робко раздеваешься, я помогаю тебе повесить пальто на высокую вешалку, волнение всё нарастает. Не знаешь, куда деть руки, и начинаешь, невольно озираясь по сторонам, теребить край блузки. Улыбаюсь, пытаюсь как бы случайными нежными прикосновениями и поглаживаниями немного расслабить тебя, пока показываю тебе комнату, где всё будет происходить. На первый взгляд комната как комната, ничего необычного, но на столике в углу уже разложены различные девайсы и приспособления, большинство из которых ты и так уже видела на фото, но далеко не все. От осознания, для чего они нужны и что приготовлены они специально для тебя, накатывает новая волна возбуждения, и ты чувствуешь, как между ножек становится мокро.
Я веду тебя из комнаты на кухню, и ты не сразу понимаешь зачем, ведь, казалось бы, всё уже готово. Всё, включая тебя! Наливаю тебе крепкого бодрящего чая, вновь расспрашиваю про желания и готовность, про самочувствие и возбуждение, порой вгоняя вопросами в краску. Ты стыдливо признаёшься, что уже мокрая, сама невольно коря себя за этот стыд, ведь, вроде бы, за этим ты сюда и приехала. Крепкий чай помог расслабиться и собраться одновременно. Ты начинаешь привыкать к новым ощущениям, к запахам, к осознанию того, что то, чего ты так давно ждала и искала, может случиться прямо сейчас.
Стыд и робость медленно отступают, но на замену им приходит страх, что ты можешь меня не удовлетворить, что можешь сделать что-то не так и всё испортить. Но ты уже здесь, а значит, отступать некуда, и будь что будет. И только ты собрала всю свою решимость, ты слышишь: «Мне нужно ещё кое-что закончить. А ты пока допивай, полностью раздевайся и приходи, когда будешь готова, у тебя минут 10». И я встаю и выхожу в комнату, оставив тебя наедине с волнительными и возбуждающими мыслями, в новой обстановке и с приказом раздеться и идти навстречу самому страшному.
Ещё какое-то время ты сидишь думая, что и как лучше сделать и наконец, решившись, торопливо скидываешь с себя одежду. Вот ты уже в одном лифе и трусиках, помявшись ещё пару мгновений, спускаешь с плеч бретельки и расстёгиваешь лифчик, а ещё через мгновение сбрасываешь с себя и трусики. Некоторое время подумав, снимать ли кружевные чулочки, но вспомнив приказ полностью раздеться, стаскиваешь и их тоже. Ну вот, ты полностью обнажена, стало чуточку прохладнее, но главное, изменился тон всей обстановки. Тёплая приветливая кухонька вдруг показалась какой-то холодной и чужой, или просто это ты чувствуешь себя полностью неприкрытой и беззащитной?
Надо идти! Сделать это не так просто, как кажется на первый взгляд, всё-таки волнение, первый раз, да ещё и происходит всё так быстро. К тому же, как идти - просто выйти или покорно выползти на коленях, или, вообще, на четвереньках? Нет, это уже чересчур, никаких указаний на этот счёт не было, значит, надо идти так, время уже кончается. И вот, слегка пощипав соски, чтобы они совсем затвердели, и расправив поаккуратнее уже поблёскивающие губки, чтобы выглядеть максимально сексуально, ты идёшь навстречу новому миру, о котором так давно тайно грезила и боялась.
Ты тихонько подходишь к дверному проёму. И не сразу замечаешь изменения в комнате, исчезла центральная люстра, на месте которой красуется мощный металлический крюк, торчащий из потолка. И свисающая с него на половину высоты комнаты довольно крупная металлическая цепь. Я стою к тебе спиной, что-то делая у столика с девайсами. Снова вопросы, надо ли привлекать к себе внимание? А если надо, то как - покашлять или обратиться, или тебе уже нельзя? Не опоздала ли ты, и всё ли готово? Снова волнение и страхи уносят мысли прочь, но ненадолго. «Вот и ты», - мягкий и слегка хрипловатый голос приводит тебя в чувство. «Да», - только и можешь произнести из-за смущения от своего вида и неожиданности.
Я оценивающе оглядываю тебя, внимательно рассматривая грудь и сосочки, плавно спускаясь взглядом ниже, цепляясь им за каждую деталь и особо концентрируясь на самых нежных местах. Ты борешься с невольным желанием прикрыться, не часто тебя обнажённую вот так пристально разглядывают другие люди. «Повернись!». Этот голос, этот приказ, проникает в сознание, ему невозможно отказать. Ты вновь думаешь, как лучше все сделать, как поворачиваться, боком или спиной, или наоборот, и даже не замечаешь, как твоё тело, в обход разума, исполняет команду. Ты осознаешь это, уже стоя к Господину почти спиной. Эта ситуация, этот стыд, этот голос - всё будит в тебе что-то такое, чего ты раньше не чувствовала, но что всегда в тебе было, что-то древнее, не простое возбуждение от подчинения, а нечто большее, чему это всё было просто необходимо, так давно и так сильно. От этого в голове всё перемешалось.
Что происходит? Почему ты так реагируешь? Почему ты чувствуешь такое жгучее желание? И если с тобой это происходит уже сейчас, то что будет дальше? Я подхожу сзади, прикасаюсь ладонями к нежной коже на плечах, и плавно опускаю руки вниз на талию, нежно поглаживая и расслабляя прикосновениями, затем снова вверх. Одной рукой провожу по твоим волосам, зарываюсь пальцами в них и крепко сжимаю в кулаке, какое обманчивое спокойствие. Слегка приподнимаю вверх, заставляя тебя полностью выпрямиться и даже слегка приподняться. Второй рукой поглаживаю и сжимаю твою попку, и несколько раз ощутимо шлёпаю ладонью по ягодицам, наслаждаясь твоими коротенькими вскриками, вызванными внезапностью ударов. Затем лёгкими шлепками по внутренней стороне бёдер заставляю развести ножки пошире и кладу горячую от ударов ладонь на истекающую киску, вызвав бурю новых ощущений и в твоём теле, и в твоей голове. Почему всё так быстро происходит? И почему не ещё быстрее?
За волосы опускаю голову вниз, до пояса, ты сначала пытаешься присесть, но несколько несильных ударов по ягодицам снизу вверх заставляют тебя поднять попу. От новизны происходящего и невозможности полностью контролировать своё тело ты забавно растопыриваешь ручки, и я едва слышно усмехаюсь. Ты, услышав это, уже начинаешь думать, что вот она, та самая ошибка, ты не поняла, чего от тебя хотят и всё испортила. Но ладонь, которая массирует киску и нежно играется пальчиками с губками, мгновенно заставляет тебя забыть всю эту чушь, они сжимают их, оттягивают, перекладывают лепестки малых губок слева направо и обратно, всё это, вместе с весьма унизительной и неудобной позой приносит новые неожиданные ощущения. Но вот, наигравшись с нежными местами, я поднимаю тебя так же за волосы, веду на середину комнаты, по дороге вытирая перепачканную твоими соками ладонь о твою же грудь.
Люстры на крюке в центре нет, и лишь приглушённые высокие светильники, расставленные по углам, мягко освещают твоё обнажённое и уже изнывающее от желания тело со всех сторон. Я подвожу тебя прямо под цепь, свисающую с крюка, разворачиваю лицом к себе. Ты наконец замечаешь изменившийся некогда бывший добрым и успокаивающим взгляд, теперь в нём пляшет огонь, огонь пугающий, но такой манящий, и новая волна возбуждения начисто выметает всё из головы. Я нежно провожу пальцем тебе по губам, ты пытаешься поймать его ротиком, но не успеваешь сориентироваться вовремя и ощущаешь лишь привкус своих соков на губках. Я отпускаю волосы, и ты наконец можешь встать свободно и удобно. Отхожу к столику с девайсами, ты мельком замечаешь на нём что-то большое и чёрное, но не успеваешь разглядеть, что именно, потому что внимание твоё мгновенно переключается на блестящие металлические наручники, принесённые мной.
Они тут же смыкаются на твоих запястьях. Я обхватываю их ладонями и глядя тебе прямо в глаза, начинаю надавливать на браслеты, наслаждаясь периодическими щелчками замков, затягивающихся всё туже и туже, от которых на лице появляется хищная улыбка, растущая с каждой каплей утекающей из твоих рук свободы. Которая с каждым новым щелчком становится всё дальше и дальше, и которая тебе уже не нужна. Вот металл уже плотно прилегает к коже. Ещё щелчок, и уже слегка надавливает. Ещё один, и начинает впиваться. Снова страх, что будет дальше, насколько сильно я тебя скую, и куда уж дальше? Но как только ты начинаешь об этом думать, я останавливаюсь и опять отхожу к столику с «инструментом», давая тебе несколько мгновений ощутить всю беспомощность своего положения, при казалось бы пустяковой невозможности развести руки.
Вновь возвращаюсь, на этот раз в руках держа небольшой поблёскивающий золотистый замок. Дав тебе наиграться со сковывающим тебя холодным металлом, поднимаю твои руки вверх, к свисающей цепи. Несильными ударами по бёдрам с разных сторон корректирую твоё положение, чтобы ты оказалась точно под ней. И подняв твои руки вверх за цепь от наручников, продеваю её через душку замка, и подтянув ещё сильнее, так, что тебе приходится приподняться на мысочки, закрепляю замок на одном из звеньев цепи. Ты можешь немного опуститься и даже почти встать на всю стопу, но всё же не хватает несколько сантиметров, и метал наручников, и так очень плотно обхватывающий нежную кожу, начинает ощутимо в неё впиваться.
Но зато теперь я наконец не загораживаю тебе обзор, и ты можешь рассмотреть, что же такое большое и чёрное лежит на столике. Это массивная и наверняка тяжёлая кожаная плеть с несколькими тугими плетёными хвостами. В голову опять проникает страх, только на этот раз не от волнения, а реальный страх того, что с тобой сейчас может произойти. Ты на некоторое время теряешь связь с реальностью, не в силах отвести глаз от этого монстра. Я замечаю твой интерес и с лёгкой ухмылкой позволяю тебе познакомиться с ним поближе: «Я смотрю, тебе понравилась эта прелесть». И с этой фразой я беру её за рукоятку. Ты видишь, как зашевелились её хвостики, как они мягко покачиваются, пока я несу её к тебе, и ты вся замираешь, кажется, что даже сердце в этот момент у тебя перестаёт биться.
Ты боишься удара, смертельно боишься, в голове творится чёрт знает что. Ты замираешь в паническом ступоре, и уже не убежать, и ничем не закрыться, время в мире останавливается. Но когда оно наконец вновь пошло, я кладу плеть тебе на плечо. Ты чувствуешь её вес, в ней явно больше килограмма, даже парой ударов такой можно выбить всю смелость и решительность из любого, а я явно парой ударов не ограничусь, не для пары ударов она здесь. Ты вроде бы немного расслабилась, сейчас она просто лежит на плече, но от того, что может быть дальше, становится ещё страшней, ты уже начинаешь думать о том, что бы всё остановить и что это не стоит того. Но тут ощущаешь сильный запах свежей кожи, он ударяет в голову, вновь вышибая из неё все мысли и заставляя разомлеть.
На мгновение ты забываешься, опустившись вниз, но холодный металл наручников, вцепившийся в запястья, быстро возвращает тебя в реальность. Уверенности и возбуждения заметно прибавляется, но страх никуда не уходит, ноги мелко подрагивают, и хочется в туалет, но мысли всё остановить тебя полностью покидают. И в этот момент тебе на глаза ложится кожаная маска, которую я подобрал во время твоих переживаний. Я туго затягиваю ремни, и мир погружается в абсолютный мрак, оставив вокруг тебя только огромный набор звуков, лёгкую прохладу комнаты, крепко обхватившие запястья наручники и запах свежей кожи, неотвратимо бьющий в мозг. Всё смешивается в невероятный набор ощущений и непередаваемых эмоций.
Время меняет свой ход и теперь зависит от количества звуков и ощущений вокруг тебя, секунды то растягиваются, то, наоборот, ускоряются. Ты не знаешь, сколько времени прошло, может быть 20 минут, а может 2. А всё это время я хожу вокруг и что-то делаю, чем-то позвякиваю, что-то перекладываю, и каждый раз прижимаюсь к тебе, проходя мимо. Очень близко, буквально скользя вдоль всего твоего тела, прикасаясь то теплотой рук, то холодом чего-то металлического, как будто вокруг очень тесно и протиснуться можно только с большим трудом, хотя ты уверена, что места было полно, или, может быть, что-то изменилось? Меряя время звуками и событиями, ты очень чутко следишь за происходящим, отслеживаешь, где я нахожусь, пытаешься угадать, что делаю, но их то слишком много, то, наоборот, слишком мало.
И однажды, когда они совсем стихают на какое-то время, ты даже осмеливаешься робко спросить: «Господин? Вы...» Но я оказываюсь ближе, чем ты думала, и как будто только этого и ждал, тут же появляюсь прямо перед тобой и, приложив палец к твоим губам, тихонько, почти на ушко, шепчу: «Тссс, тут, всё хорошо, ты боишься?» «Нет»,- тут же почему-то отвечаешь ты. Почему? Ты же смертельно боишься, скрыть подрагивания ног из-за страха никак не получается, и только запах кожи и вера в будущее наслаждение позволяют тебе держаться и не остановить всё прямо сейчас.
Но оказалось, ещё больше ты боишься показать этот страх и, не дай бог, повернуть назад или опять отложить. Не сейчас, не после того, как ты наконец приступила к дегустации, не тогда, когда кость уже в пасти сучки, теперь это её кость, которую она никому не отдаст. «Вот и славно», и с этими словами я внезапно и довольно быстро протягиваю плеть по твоему плечу, и ты чувствуешь, как её хвостики скользят по коже, и тут же жалеешь о своих словах. Ну почему? Почему ты сказала, что не боишься?
Вновь тело замирает в ожидании чудовищного удара, ты сжимаешься в комок. Ноги уже слегка сводит от усталости, но это сейчас тебя не беспокоит. Ты даже начинаешь тихонько поскуливать от страха. И удар случился, но не такой и не оттуда, ты ждала сильного массивного удара по ягодицам, в крайнем случае, по спине, приготовилась почувствовать, как на тебя ляжет весь тот вес, который ты столько времени держала на плече, но почувствовала нечто иное.
Небольшая, холодная и в тоже время обжигающая полоска резко ложится тебе на грудь, чуть ниже сосочка, и скользнув по ней, с лёгким свистом опускается снова на то же место, даря резкую, но не сильную боль. Затем вновь, теперь уже повыше сосочка, и опять. Переходит на другую грудь. И ты наконец понимаешь, что происходит, я взял стек, и ты чувствуешь хлопушку на своей груди. Воображение, подогретое страхом и томительным ожиданием, рисует боль от каждого удара многократно сильнее, чем она есть, заставляя тебя каждый раз вскрикивать и резко дёргаться, но болезненные ощущения проходят почти мгновенно.
Что происходит? Почему всё так? Ты ожидала вовсе не этого, и куда делась та большая плеть, когда она вновь появится, и зачем тогда ты её всё это время держала на плече? Но с каждым следующим ударом эти вопросы уходят, сознание всё больше расслабляется, вместе с телом, а воображение успокаивается, снижая силу ощущений до вполне терпимой, но всё равно явно значительно большей, чем есть на самом деле. Пройдясь по грудям, плавно опускаюсь ниже и захожу на бока.
Вновь просыпаются ощущения в усталых ногах, теперь они уже куда актуальнее, но полоска кожи так сладостно опускается на тело. Как же долго ты этого ждала и мечтала, ты внимательно прислушиваешься к ощущениям, вслушиваешься в свист удара, стараясь поймать его заранее и хоть немного приготовиться, и ты не хочешь всё это прерывать из-за каких-то усталых ног, не сейчас, только не сейчас. А я продолжаю покрывать твое тело ударами, постепенно увеличивая их силу - бока, спинка, животик. Периодически нежно поглаживая кожу или возвращаясь к подрагивающей и колышущейся от каждого удара груди, плавно перехожу на талию и бедра, свободной рукой начинаю играться с сосочками, покручивая, сжимая и оттягивая их, иногда слегка подёргивая.
Но вот стек останавливается, внезапно скользит по ноге вниз. Ты снова напрягаешься и внимательно прислушиваешься, не зная, что произойдёт дальше. Вдруг ты чувствуешь на своём горле руку, крепко обхватившую его и резко потянувшую куда-то вперёд, и мои горячие губы на своих. Момент поцелуя, кажется, длится вечность, но всё равно издевательски мало. Ты, растерявшись от неожиданности и опять не успев отреагировать, начинаешь с опозданием ловить губами воздух, но я уже отстранился. Твои потуги останавливает резкий удар прямо по возбуждённому сосочку, заметно сильнее обычного, и всё же достаточно мягкий, но боль, подаренная тебе твоим воображением и гипертрофированным мироощущением, заставляет на секунду забыть обо всём, даже о предыдущем мгновении и таком сладостном и ярком поцелуе.
Стек уже вовсю ходит по животику, а пальцы, потеряв всякий стыд, с сосочков перешли на всю грудь и лапают, сжимают, и порой весьма сильно, и играются с ней, как захотят. Между ударами по нежной коже животика стек трётся о него тросточкой. Ты невольно напрягаешься в ожидании подлого удара по беззащитному животику, но этого всё не происходит, и на кожу каждый раз вновь ложится мягкая кожаная хлопушка. Ноги уже порядком ноют и заставляют с собой считаться. Я вижу, как ты пытаешься, обхватив руками цепь, за неё держаться, чтобы было легче стоять, а хлопушка уже мягко поглаживает чистенький лобок.
С каждым ударом она опускаясь немного ниже и приносит тем больше сладостных ощущений, чем ближе она подбирается к самому нежному. Каждый удар вызывает уже не крики боли, а сладостные и томительно-протяжные стоны желания. Ты пытаешься приподняться на руках, подставляя клитор этому орудию сладостной пытки, уже забывая обо всём - и об усталости в ногах, и о боли от впивающихся наручников. Тебе сейчас важно лишь одно, наслаждение и возбуждение, усиливающиеся с каждым ударом, и оргазм, который неминуемо приближается. Но я вовремя отвожу стек в сторону и держу дистанцию, не давая тебе больше положенного, ласково улыбаясь под очередной умоляющий и измученный истомой стон и давая тебе немного времени остыть.
И вот уже почти дойдя и в очередной попытке увернуться стеком от клитора, всё же едва касаюсь его, вызвав тем самым бурю эмоций и ощущений, уже полностью отключающую сознание. Со словами: «Сучке ещё рано кончать, у нас впереди долгий и интересный вечер...», вновь возвращаюсь к груди, давая тебе время немного успокоиться. Несколько сильных ударов заставляют тебя громко вскрикнуть и вновь вернуться к реальности, снизив возбуждение до приемлемого уровня. Уже дрожащие от усталости ноги не выдерживают, ты опускаешься полностью на стопу и даже немного приседаешь, но холодный металл безжалостен и сильно впивается в нежные и за всё это время уже измученные ручки, вызывая новую волну криков. Вижу, как ты от неожиданности потеряла ориентацию и не знаешь, куда тебе податься, вверх или вниз, но лишь на мгновение. Вот ты снова немного приподнимаешься на мысочки, и я слышу первый на сегодня тихий всхлип. Немного рано, ведь ещё только пролог подходит к концу, а ты, руками крепко вцепившись в цепь, уже пытаешься буквально повиснуть на ней и тихонечко всхлипываешь, пряча лицо за руками, стыдясь своей слабости и желания поскорей кончить, нарушив все планы Господина, и страха что сейчас всё может прекратиться, оставив тебя без всего, и не пойми чего ещё.
Я подхожу к тебе вплотную и ласково обнимаю, прижимаю к себе, а стек - к спине, не забыв положить руку на ягодицы и слегка помассировать их, помогая тебе успокоиться. Откуда столько нежности? Может быть, я подумал, что перебрал? Или ошибся? Или мне просто стало тебя жалко? Всё сейчас закончится? Или это часть плана? В голове снова зароились мысли, а я вновь дарю тебе нежный поцелуй, на этот раз уже долгий. Ты захлёбываешься им, жадно вбирая в себя наслаждение и достаточно осмелев, не упускаешь возможности дотянуться до желаемого, и пытаешься двигая бёдрами, потереться о меня лобком, в надежде ещё хотя бы чуть простимулировать клитор и наконец провалиться в так долго желаемый оргазм, пульсирующие волны которого уже давно окружают твоё сознание, но всё равно остаются такими неуловимыми.
Замечаю это, и тут же отстраняюсь, а ещё через мгновение ты получаешь не очень сильную, но внезапную пощёчину, выбивающую все накопленные эмоции из головы. Только ты приходишь в себя и возвращаешь голову в прежнее положение, тут же прилетает вторая, с другой стороны, на этот раз уже сильнее, и суровый хрипловатый голос: «Нет, сука, не сейчас, доооолгий и интересный вечер, не забывай об этом». Очередной всхлип, и осознание того, что не ты решаешь когда тебе кончать, не ты управляешь своим телом, своим удовольствием и даже своими ощущениями. Осознание этой недостижимости, такого близкого оргазма, тебя огорчает, огорчает до глубины души, но в то же время заставляет вспорхнуть ввысь, с новыми силами, заставляет ликовать и наслаждаться таким положением.
Ведь именно этого ты хотела и именно за этим шла, «Долгий и интересный вечер», это сколько? И когда наконец можно будет? И можно ли будет вообще? Но всё это уже не важно, важно лишь то, что происходит здесь и сейчас. От всей этой смеси чувств, опять тихонько всхлипывая и шмыгая носом, от обиды, боли и унижения, подобного которому ты раньше никогда не испытывала, но со счастливой улыбкой на лице, улыбкой искреннего наслаждения, улыбкой человека нашедшего клад, улыбкой победителя, смогла произнести: «Да, Господин, простите, Господин, я буду стараться».
Конец первой части.

BlackX 2013


Спасибо за терпение и внимание, но наберусь наглости и попрошу ещё об одной услуге, в сумме написание и редактирование этого рассказа заняло около 11 часов реального времени, а вы уже потратили 10-20 минут на его чтение, и я надеюсь вас не сильно затруднит найти ещё 5 минут, и написать свои мнение о нём, а также эмоции, чувства и ощущения появляющиеся у вас при прочтении, если конечно вы готовы ими поделиться. Так же принимаются отношения к происходящему и сокровенные мысли в личку.

И теперь уж точно всё и если вы дочитали до этого места, то добра, удачи и позитива вам, а главное по развратнее :Р

[Это сообщение могут видеть зарегистрированные пользователи с репутацией не менее 1]

Думаю, у многих из вас есть тематические заметки в каком нибудь маленьком блокноте. Я иногда пишу, интересно будет узнать Ваше мнение.

Занавеси.

Когда то давно я посмотрел один из первых роликов по теме бдсм. Я потом смотрел их множество. Разных. Возбуждающих и мерзких, профессиональных и снятых на дрянные камеры телефонов. Но этот мне запомнился особенно.

В кадре девушка, обнаженная и связанная. Кляп во рту. Камера крупным планом берет ее лицо... видно как с кляпа узенькой струйкой тянется слюна... затем крупный план исчезает, и его меняет общий план комнаты, где буде проходить сессия.

Человек с кнутом неторопливо подходит к панорамным окнам и наглухо задергивает дорогие зансвеси. Разумеется, они красные, как иначе может быть. Потом он поворачивается к рабыне и камера снова берет крупно ее лицо... в глазах страх, немного любопытство и доверие в человеку, который ее связал.

Я давно стер тот ролик, о чем впоследствии много жалел, но этот упоительный момент забыть не могу. В это наверное и есть тема - в моменте перед началом... когда все понятно с полувзгляда и полуслова, когда мурашки бегут по телу от предвкушения, когда короткий миг делит время на "до" и "после".

С тех пор, идя по улице вечером, я неизменно смотрю на плотно зашторенные окна. Что там сейчас? Скорее всего женщина, которая пылесосит или протирает пыль... А может, она ругается с непутевым пьяницей-мужем.

Но вдруг, там тот самый момент, с ролика? Я прохожу мимо, а в двух шагах от меня моя несбыточная мечта... кто то занес ремень... или прикоснулся вибратором хитачи к напряженному и такому чувствительному клитору....
Занавеси для меня нечто большее, чем просто способ закрыть окно от посторонних взглядов. Это волшебная возможность создать свой мир, куда нет входа посторонним, где есть только ты, твоя нижняя и чистые, без примесей, эмоции.

Это невероятное ощущение, возможность получить свой кусочек счастья, не показывая его никому. В мире, где полно зависти и злобы.
Когда тебе немного за 40, трудно так же как и в 20 лет, жить с открытым сердцем. Поэтому я ношу черные солнцезащитные очки,чтобы никто не догадался, что у меня в душе. Ну, за исключением того, кто сможет все понять по узенькой полоске света, пробивающейся между портьерами.

[Это сообщение могут видеть зарегистрированные пользователи с репутацией не менее 1]

[Это сообщение могут видеть зарегистрированные пользователи с репутацией не менее 1]

Так уж повелось, что свитч – это немного не то, что представляет себе большинство "тематиков". Как часто мы видим объявления о знакомствах, где верхние дамы делают приписочку в табу: свитчи . Упс... Сразу закрываем эту анкету. Верхние мужчины чуть-чуть лояльней. Девочка-свитч в нашем нелегком деле может оказаться еще и более способной верхней чем вы, и насадить вас на страпон...
В общем, получается, что свитчи - это нечто из ряда вон выходящее в понимании наших "тематиков", даже тематиков с многолетним стажем... да-да, это я говорю и о вас тоже.
Один подчиняется, другой доминирует. Для свитча места нет.
- Ты свитч, значит ты еще не определился в своих желаниях! Повзрослей, у тебя еще мало опыта! Да что ты здесь делаешь? Ты же свитч!
Смешно, да... Но что поделать, ведь это случается. Сразу вспомнили картинку "рука - лицо" и продолжим.
Многие верхние боятся свитчей, но скрывают это за смешками и отговорками. Они даже не захотят иметь с вами дело, ссылаясь на то, что вы не сможете дать им то, что нужно - покорности и послушания. Да, действительно присутствует логика.
Нижние, такие нижние... Они представляют себе, как их "верхнего свитча" кто-то доминячит, и как после этого можно ему подчиняться и слушаться? Нужно опасаться такого некачественного верхнего. В этом тоже есть доля правды...
Но действительно понять свитча, по-настоящему, так как есть, так как он водится\живет\существует в теме, может лишь другой свитч. Пожалуй, это идеальная парочка.
Они дополняют друг друга. Ведь проблема в свитче лишь одна – это твоя позиция.
Хотя часто она сама легко определяется при общении, когда ты по-настоящему чувствуешь своего партнера и понимаешь, кем ты для него станешь. (Верхние и нижние должны сделать на лице эмоцию удивления.) Как это возможно... а вот так, это секрет свитча, который вам никогда не узнать.
Свитчей тянет как к верхним, так и к нижним, с которыми могло бы сложиться общение. Если свитч выбрал вас, значит он что то к вам чувствует и готов(а) принять позицию, противоположную вам. Как быть, как узнать, не станет ли ваш "нижний\верхний свитч" завтра совсем другим!? Доверять, как и себе, ведь точно так же нерадивый нижний может снять ошейник, а гадкий верхний перестать общаться и слиться. Увы, так случается...
И только свитч по-настоящему поймет, будучи верхним, что чувствует его нижний.
Не стану говорить за верхних - здесь уже у каждого таракашки свои.
Свитч может стать хорошим верхним и нижним, если найдет "того самого человека"...
Один подчиняется, другой доминирует. И выбор за свитчем.

Если ты не можешь любить себя, как, черт возьми, ты собираешься любить кого-то еще? (Ру Пол)

в один прекрасный день я устала тебя завоёвывать
казаться веселее, умнее, красивее, чем есть
устала постоянно удивлять новыми кадрами
искать выгодные ракурсы
подбирать одежду в тон
обновлять яркость помады
звучать с тобой в унисон
совпадать с твоими интересами

в один прекрасный день я устал постоянно видеть новую тебя
устал от постоянных встрясок
от слишком большого потока информации, проходящей насквозь
устал от твоей яркости, совершенства, чистоты линий
попаданий в яблочко
совпадений в пути
собственного недотягивания
разнообразия в котором путаешься, начиная сомневаться в выборе

в один прекрасный час я захлопнула ларец с нескончаемыми чудесами
пусть он будет рядом, но не будет мной
осталась на своём месте
с ненаточенными ножами
захлёбывалась грушей, уставившись в книжку
растрёпанная в домашней одежде
мне было уютно
абсолютно всё равно
какие мысли придут тебе в голову
хотя....
но больше всё равно

в один прекрасный час она действительно удивила меня
своим внутренним спокойствием
каплей сока в уголке рта
молчанием и ощущением, что она сразу здесь и очень далеко
тем, что она по тёплому настоящая
я вдруг бесконечно вляпался
в мятость её свежестиранной майки
в её «приляг если хочешь, но сначала унеси мой огрызок»

в один прекрасный миг я увидела в его глазах своё отражение
каждую незатонированную веснушку

в один прекрасный миг я нёс огрызок в мусорное ведро
и понял, что удивился навсегда

«…В последнее время я
сплю среди бела дня.
Видимо, смерть моя
испытывает меня.
Смерть придет и найдет
тело, чья гладь — визит
смерти, точно приход
женщины, отразит.
Это абсурд, вранье:
череп, скелет, коса.
«Смерть придет — у нее
Будут твои глаза…»
И. Бродский


Мастер.

Пауза. Я стою, опустив ремень, и в мыслях медленно считаю до десяти.
- Раз и…, два и…, три и…

Моя девочка лежит грудью на столе, ожидая следующего удара. Прямые ноги. Спина чуть выгнута, чтобы приподнять попу. Вот и правильно, вот и хорошо, вот и умница – следующий ляжет ровнее. Обнаженные ягодицы подрагивают, ожидая продолжения, чуть поднимаются и опускаются. Кожа гладкая, смягченная маслом, горячая на ощупь. Я нежно провожу по ягодицам ладонью, успокаивая, расслабляя. След от предыдущего удара проявляется, словно изображение на фотобумаге.

- Десять и…- в-жих, ремень опускается, свистнув по воздуху.
- Двадцать четыре, -громко, на выдохе. И вслед за этим тихо : «ааах…». Она рефлекторно опускает попу после удара. Моя принцесса сказала, что от ремня громко не кричит. Плечи вздрагивают, слезы собрались в уголках глаз, но она восстанавливает позу и успокаивается.
В-жих.
- Двадцать пять.

Отбрасываю ремень, и он летит куда-то в угол комнаты. Подушечки пальцев скользят по вздрагивающим округлостям, считывая оставленные мной следы. Едва прикасаясь, самыми чувствительными бугорками на пальцах, чтобы моя девочка почувствовала не только тепло ладони, а прощение и нежность, которые стараюсь отдать, вложить в каждое движение и прикосновение.

Поднимаю ее со стола и крепко прижимаю к себе. Она утыкается в меня, обвивает шею руками, прячется в меня. Футболка на груди промокает от слез. Я глажу ее вздрагивающую спину. Как же мне нравятся ее пушистые волосы, и моя пятерня погружается в их густоту. Вдыхаю ее запах, такой желанный. В нем аромат ее волос и тела , с легким привкусом желания. Наматываю косу на руку, запрокидываю голову и впиваюсь в губы. Мия закрывает глаза, наши языки сплетаются, и мы отдаемся поцелую.

Отрываюсь от манящих губ.

Она поднимает заплаканное лицо и смотрит на меня снизу вверх. А я вытираю тыльной стороной ладони слезы с ее щек. Собираю губами слезинки около глаз.
Мия смотрит на меня, облизывает пересохшие губы и очень негромко:
- Спасибо, Мастер.
- Девочка, Тея сделала чай с лимоном и травами. Тебе надо его выпить.
Она кивает головой:
- Спасибо, Мессир.

Устраиваю ее в большом кресле, куда моя принцесса-рабыня забирается с ногами. Я укрываю ее пледом. Она ойкает, усаживаясь удобнее, - с легкой улыбкой наблюдаю, как она находит место для горящих ягодиц, прячет ноги под плед. Пьет чай, иногда посматривая на меня через край чашки. Улыбается уголками губ.
Я сижу напротив, удобно устроившись в кресле. Горячий кофе. Интересно, как они доставляют сюда мой любимый «Копи Лувак». Кофе, как ни странно, успокаивает. Медленный вдох, собираю внутри себя в одну точку все чувства, все остатки эмоций после регулярной субботней порки. Медленный выдох. Они фиолетовой струйкой выходят из меня, на миг зависают и отправляются через открытое окно в небо.
Глоток кофе. Медленный вдох, медленный выдох. И еще глоток черного горького напитка.


Мия.

Я, словно обезьянка, обхватываю его ногами и руками, вжимаюсь в него вся и вдыхаю аромат мужчины, которому принадлежу, любимого мужчины. Терпкий запах пота, едва заметный, но дурманящий дух желания, остатки амбры мыльной воды после утреннего омовения, волну его волос. Я обнажена, хочу быть открытой, доступной, хочу волновать, хочу принадлежать. Он в любимой одежде иного мира. Футболка и джинсы. Белая футболка, синие джинсы. Он всегда по субботам утром надевает их.
Твердеющие соски чувствуют ткань, обхватываю ногу и плотно губками по ней. Знаю, что оставлю влажную полоску, пусть помнит, как мне хорошо с ним.

Его горячая ладонь медленно скользит по моей спине вниз. Отдаюсь этим ощущениям, стремлюсь к ним. Пальцы прикасаются к влажному трепету внизу. Чуть раскрывают большие губки, и малые набухают от нежности его рук, он находит мою ягодку в потайной складке. Мгновение… И я погружаюсь в блаженную истому, растворяюсь в его ласке и истекаю в его ладонь.

Хочу прижаться еще плотнее. Мой Мастер подхватывает этот порыв, прижимает меня к себе, целует родинку на шее, глаза, лоб, щеки. А я стремлюсь раствориться в нем, в его тепле, в его запахе, его глазах, руках, голосе.
- Господи, как больно!- от неожиданности я вскрикиваю и скатываюсь на бок.
- Что случилось, девочка? –в его глазах беспокойство.
- Кажется, я наткнулась на что-то, поранилась.
Он укладывает меня на спину и внимательно рассматривает, подушечки пальцев скользят по моему телу.

- Тебе показалось, Мия.
Мне, конечно, не показалось, но на моей груди и правда нет никаких следов, да и боль ушла почти сразу.

Устраиваюсь рядом с ним. Кладу голову на плечо, рукой глажу его грудь, там, где сердце. Неожиданно пальцы натыкаются на что-то горячее и одновременно острое, ледяное. Вскрикнув, отдергиваю руку. -Что это, Мастер?
- Где, принцесса?
- Да вот тут!
Он задирает майку. В его карих глазах пляшут веселые искорки:
- Ничего. Тебе показалось.
- Два раза подряд не может показаться.
- Но ты же видишь, там ничего нет.
- Тогда дайте мне прикоснуться к вам еще раз,- говорю с вызовом в голосе.
Он отводит мою руку:
- Нет, девочка. Сегодня я запрещаю дотрагиваться до меня.

Я вспыхиваю: – Мастер!
- А теперь ты закусила губу,- он берет меня за подбородок и улыбается.
- Мастер, почему вы не подпускаете к себе, почему не говорите? Почему!
- Мия, тебе не стоит это знать, - его голос спокоен и отстранен. Он говорит со мной, как с трехлетним ребенком.
- Мне лучше знать, что мне нужно. Мессир, мне это необходимо.
- Во-первых, лучше знать мне, твоему Мастеру, а во-вторых…
Я не даю ему закончить, выворачиваюсь из-под руки и сажусь на колени прямо на кровати, подле него.
- Мастер, я знаю, что это. Пожалуйста, я хочу эту боль. Вашу боль, живущую в сердце.
- Перестань кусать губы, - Мастер гладит меня по щеке.- Я не хочу, чтобы ты прикасалась к этому, принцесса.
Убираю лицо и отталкиваю руку. За что немедленно получаю пощечину. Я немного оглушена, на глазах слезы, но сдаваться не собираюсь.
- Мастер. Мне нужна ваша боль, пожалуйста.

Мастер замолкает, глядя мне прямо в глаза, берет мою руку и кладет ее на грудь, там, где сердце. Медленно опускает меня рядом с собой. Мы тонем во взгляде. Наши ресницы опускаются почти одновременно. Передо мной огненно-бордовый шар, в котором плавают иглы бело-голубых льдинок. Огонь обжигает пальцы, лед пронзает подушечки холодом. Медленно, сжимаю ладонь.

Большой тоннель. Его своды выложены металлической плиткой, которая скреплена между собой внушительными болтами. Мрак разгоняют столбы холодного белого света. Они будто стоят в воздухе, через равные промежутки, освещая вокруг себя пространство. Впереди огромная синяя повозка. Она исковеркана, пустые глазницы окон. Нечеловеческая сила будто раздула ее изнутри. Теперь даже не скажешь, какой она была формы. Только теперь замечаю: тела, части тел разбросаны по тоннелю. Все эти люди мертвы. Мужчины в комбинезонах и шлемах. Серьезные лица, напряженные, внимательные глаза. Кто-то возится со световыми столбами, кто-то с другой, непонятной мне, техникой. Остальные выносят из тоннеля носилки. На них раненые, погибшие. Последними выносят части тел.

Меня обдает волной ужаса, который проникает в тоннель снаружи. Он плещется у его начала. Чем дальше в глубину, чем дальше от светлого пятна входа, ближе к светящимся столбам и исковерканной колеснице, ужас сменяется холодным туманом отстраненности, исходящим от мужчин. Сейчас для них существует только работа, за которую они взялись и которую, я знаю, сделают. Чувства надежно отключены от разума. Упакованы, уложены, скрыты. Иначе невозможно.
Мне страшно. Пахнет гарью, железом и кровью.
Огненно-ледяная воронка затягивает меня.

Нет больше тоннеля. Ни крови, ни гари, ни мужчин, ни светящихся столбов.
Солнце встает над кромкой дальнего леса, наполняя оголившийся парк светом. Пахнет утром, влажной листвой, свежестью и немножко грибами. Осень. Огненные листья, похожие на растопыренную пятерню. Желтые, кругленькие, аккуратные. Бурые, чьи края идут волной. Вместе они образуют замысловатый узор, переплетаясь между собой. Никакой ковер, созданный руками человека, не сравнится с этой картиной. На нее можно смотреть часами. Можно ходить, шелестя листьями, или упасть в них, чтобы глядеть в высокое небо.

Тонкая красная линия разрывает совершенный рисунок на бесформенные части. Заворожено-испугано всматриваюсь в этот разлом и натыкаюсь на глаза. Совсем молодая девушка ,остановившийся взгляд устремлен в осеннее небо. Пронзительно голубые глаза. Совершенно спокойное лицо.

Отчаяние и горечь, как ветер, вокруг меня. Я ловлю в воздухе тонкую струйку надежды, но она рассыпается над грудой осенних листьев. Остается лишь её исчезающий запах, который смешивается с ароматами осени. Утренний ветер подхватывает их все, унося прочь.

Слезы подступают к глазам и катятся по щекам. Я уже ничего не вижу сквозь них, а когда смахиваю влагу с глаз, вместе с ней исчезает девушка, парк, осень.


Весна. Нет, начало лета. Полдень. Солнечно и тепло. Деревья в цвету дарят сладкий, прекрасный аромат зарождения жизни. От него сердце восторженное поет.
У невысокого, плоского двухэтажного строения собрались люди. Скорбные лица, темная одежда, цветы в руках. Песня в сердце застревает на одной ноте и замолкает.

Молодой мужчина сидит на скамейке у стены и курит. Я вижу его со спины и никак не могу разглядеть его облик в точности, все время что-то мешает. Но мысли его звучат внутри у меня. Они о смерти. Не о своей, конечно. Он не знает, как пережить уход человека, чью смерть не хочет и не может признать. Не понимает, что теперь делать. Чувства будто атрофировались. Разум говорит, что нужно горевать, но сердце молчит. Даже лицо не хочет принимать скорбного выражения. Ни обиды, ни злости, ни горечи. Он прячет их от себя очень хорошо. Но они живут в нем, как коктейль льда с огнем. И я пью напиток со вкусом слез и горюю с его душой.

Огненно-ледяной шар плывет в груди у Мастера, я знаю, что в нем есть еще что-то. Смутные образы неожиданно отдаются в теле, от них оно начинает гореть, наполняться желанием, а голова идет кругом. Сквозь эти картинки, разрывая их - водоворот боли. Вспышка. Тишина. Я что-то не разглядела, не нащупала, упустила. Что-то очень важное, главное. Дура, дурра, дурра! Льдинки, оцарапав кожу, ускользают, а огонь, на мгновение опалив, стихает и прячется. Все, уже ничего не поймать, как ни старайся. Ни шара, ни огня, ни льда.
Мастер снимает мою руку со своей груди и ласкает между ладонями.


Мастер.

Мия сидит и смотрит в одну точку, слезы застыли в глазах.
Молча выскальзывает от меня.

Возвращается с ротангом на вытянутых руках. Ровный, гладкий лакированный прут, закругленный на одном конце. Она плавно проводит по нему ладонью, закрыв глаза. Голова опущена, все тело расслаблено. Принцесса держит трость вертикально, прижав её к себе, будто не спеша знакомится, разговаривает с ней.

Девушка медленно вдыхает, будто собирая внутри себя всю решимость, потом так же медленно выдыхает. Я вижу, как подтягиваются, напрягаются ягодицы, чуть приподнимается грудь, ягоды сосков смотрят в разные стороны, плечи и грудь разворачиваются. Она опускается на колени - чуть разведя их , большие пальцы касаются друг друга, садится себе на ноги. Голова опущена, взгляд в пол. Руки подняты вверх, на ладонях лежит ротанговый прут.

- Мастер, - говорит дрогнувшим шепотом,- пожалуйста, позвольте мне разделить с вами боль.
Смотрю на маленькие ладошки и беру трость. В этот момент, дерево как проводник соединяет нас, позволяя мне понять, что происходит у нее внутри. Её решимость наполняет меня - я слышу густые органные аккорды, вижу белизну и чистоту, чувствую силу – мягкую, неотвратимую. Мия заполняет душу теплом, нежностью и трепетом, даря уверенность, что моя боль действительно нужна человеку, которого я люблю.

Я понимаю, сберечь девочку от боли, которую она просит – сохранить кожу, но предать все, что связывает нас. Поэтому – унизительной лживой жалости не будет.

- Начнем, - мой голос становится хриплым. Засмотрелся на ее руки, не заметил, как пересохло в горле.

Она подходит к столу, вытягивается, распластывается на его поверхности. Я глажу напряженную спину: «Не спеши девочка, сделаю удобнее. Приподнимись». Кладу под живот подушку.
- Вот теперь хорошо.
Она снова опускается на стол. Теперь она стоит на мысочках. Попа смотрит вверх. Грудь лежит на столе, она просто вжалась в него. Руки вытянуты. Она так крепко держится за края стола, что побелели костяшки.

Смотрю, насколько она прекрасна, и не могу отвести взгляд.
Отмахиваю трость, от плеча, из-за плеча, резко вниз. «Фффхх» - прут устрашающе разрезает воздух – звук совершенно другой, чем от ремня. Более серьезный, грозный. Рабыня вздрагивает всем телом, кажется, что у нее напрягся каждый мускул. Я встаю рядом. Выбираю позицию. Конечно, я готовился и примерно знаю, где стоять, куда может прийтись удар, но диванная подушка не испытывает боли – такой боли, которую я хотел дать и разделить с ней.

Поднимаю руку. Примеряюсь. Прикасаюсь - провожу по ягодицам, мысленно рисуя линию удара. Тонкое гладкое дерево ласкает кожу.
- Расслабься, - говорю негромко.

И жду, глядя на то, как вздрогнув, она расслабляет, отпускает мышцы. И когда они совсем расслаблены - удар. Стараюсь направить его ровно, на обе половины. Посылаю его глубоко, так, чтобы волна прошла через все тело, а не просто обожгла кожу.
- Аааааааа, -голос срывается, она кричит в полную силу. Рефлекторно хватается за попу, накрывает ладонями место удара.

Убираю руки, кладу их на стол. Наклоняюсь и шепотом на ухо:
- Маленькая, помочь тебе? Привязать руки?
- Мастер, я очень хочу этой боли от вас, хочу справиться сама, – на глазах слезы.- Но боюсь, что не сдержусь, Господин, помогите мне.
Веревка обвивает запястья. Виток, другой, третий. Хорошо. Все ровно и аккуратно, не жмет, не стягивает. Теперь к ножке стола, и к другой.
Возвращаюсь на место.

Фффхх. Удар. Чуть ниже первого.
- АААААААА,- слезы льются по щекам.
Я держу паузу. Не хочу спешить. Горячая волна боли должна заполнить все тело. Считаю до пятнадцати: «Один, два, три…» чувствую, как боль заполняет ее, как выплескивается и смешивается с тем, что творится у меня в душе.
Фффхх.

Удар. -ААААууууу,- крик срывается в подвывание. – Аууауау.
Жду, пока она выдохнет весь крик. Глажу ротангом попу, скользя по наливающимся полосам от ударов.
«Четыре, пять, шесть…» Боль плещется между нами, теперь я не различаю, где чья боль. Под ее волнами теряется все окружающее. Остаемся только я и Мия.
- Девочка, стоп-слово - «Red».

Она, лежа щекой на столе, отрицательно мотает головой и молчит, сжав губы. Я понимаю, что она скорее потеряет сознание, чем произнесет его.
Фффх. Удар.

- АААААААААААА,- рванувшиеся на мгновенье руки сдерживает веревка. Из прокушенной губы выступает капелька крови.
«Семь, восемь, девять…». Боль смешивается и вибрирует. Она звучит на высокой ноте, перекрывая все звуки.

Я обхожу стол. Для того, чтобы продолжить, надо встать с другой стороны.
- Рабыня, сколько осталось?
- Пятнадцать, Мастер.
Фффхх.
«Десять, одиннадцать, двенадцать…»
В уме до пятнадцати. Какое совпадение. И снова
Фффхх.
«Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать…»
Она срывается на визг и скуление. Дергается всем телом.

Фффхх.
- Больно, больно, больноооо,- шепотом, сквозь рыдания, - Мастер, прошу, дальше.
Фффхх.
«Шестнадцать, семнадцать, восемнадцать…»
Неожиданно все смолкает. Будто мы преодолели какую-то преграду. Боли нет ни у Мии, ни у меня. Сердце колотится где-то в горле, но по венам разливается подъем, легкое возбуждение, радость.
«Девятнадцать».
…
Меня заполняет чувство, что я знаю ее много лет, может даже больше, чем я живу, наверное, всегда. Я чувствую свое движение и направление удара, то, как расплескивается боль, затопляя мою девочку, и то, как превращается в жар, в котором мы сливаемся воедино.

«Двадцать». Счет теряется, он исчерпал себя.
Я не хочу тратить время на узлы и рву веревку ножом. Мия оседает ко мне в руки с блаженной улыбкой и : «Счастлива»,- одними губами.

Сбрасываю с себя одежду. Майку рывком через голову, стягиваю джинсы. И прижимаю к себе мою маленькую девочку, опуская ее рядом с собой прямо на пол.
Наши тела сплетаются, когда я вхожу в нее. Влажная, ласковая зовущая глубина туго обхватывает и принимает меня. Кажется, что нас поражает молния, как только мы прикасаемся друг к другу. Я чувствую, как все внутри у нее сжимается в такт моим движениям, и согласно им небольшая струйка прозрачной влаги бьет из приоткрытых губок. Оргазм взрывает тела и, кажется, создает одно, объединяя мысли, чувства, сердца.

Я просыпаюсь от того, что Мия водит пальчиком по моему лицу.
- Полетаем, а? – и смотрит в открытое окно. За ним, выходящим во внутренний замок, на специальной площадке обширного балкона сидит мантикора. Она, чуть наклонив голову набок, внимательно глядит на нас. Огромные янтарные кошачьи глаза смотрят внутрь меня. Потом она медленно закрывает их, когда глаза снова открыты, они уже похожи на глаза моей любимой. Кошачья морда медленно приобретает черты Мии. Она улыбается мне.
- А эта кошка с твоим лицом не сбросит меня в ров или на башни?
Мия хихикает.
- Она все видела и, конечно же, все знает, хотя, по- своему, по- мантикорски. Тебе нечего бояться.

Я обнимаю шею гигантской кошки. Мия сидит сзади, обхватив меня, по своей любимой привычке, руками и ногами. Я знаю, что ей больно, и она ищет удобную позу для тела. Щекой прижалась к спине, ладошки лежат у меня на груди. Плотно, горячо. Наши обнаженные тела не имеют границ и будто спаиваются со стремительным зверем. Мантикора взмахивает кожистыми крыльями, и мы поднимаемся в воздух. Небольшой круг, подъем и наш балкон заслоняет сверкающая колоннада внешнего дворца. Мы набираем скорость и город, с его башнями, башенками, стенами и рвами остается далеко внизу и позади. Блестит лента реки. За ней сады, пасторальные поля. На горизонте чуть виднеются горы. Я отдаюсь ощущению полета и закрываю глаза.

Ох уж неугомонная девчонка, я чувствую, как тонкие пальцы нащупали за грудиной вожделенный шар и опускаются в горячее марево винного цвета, едва касаясь, перебирают льдинки. Она ищет то, что я прячу даже от самого себя.

Бело-серебристое облако. Я и не заметил, когда мы влетели в него. Мантикора, сложив крылья, несется сквозь туман. Скорость превращает окружающее в полет по светящемуся тоннелю. Где-то там, в конце голубоватый свет. Шар в груди поворачивается…


Изнанка.

Свет обретает форму и получает границы. В конце концов, он превращается в светящийся квадрат компьютерного монитора. Я сижу за своим столом и трясу головой, приходя в себя. Почти забытый мир. Старое деревянное кресло с трещиной в подлокотнике. Коричневая столешница с кругами от чашек. Клавиатура, мышь. Книги и бумаги в беспорядке. Я сижу за столом и читаю только что написанный мной самим текст: «Город, с его башнями, башенками, стенами и рвами остается далеко внизу и позади…»

Механически встаю, иду на кухню. Где-то в холодильнике должна быть банка энергетика. Мне нужно срочно проснуться.
Возвращаюсь, опускаюсь в кресло. Банка холодит руку. С шипением отрываю «язычок», отхлебываю глоток. Щелкаю по клавиатуре, и все оживает.
На экране Мия. Моя девочка, моя рабыня.

Она на коленях, спиной ко мне. Обнажена. Стоит, склонив голову перед другим мужчиной. Такая знакомая и такая родная фигурка.
- Здравствуйте, Хозяин,- говорит она, не поднимая глаз. – Я ждала Вас.

Она прижимается к нему. Тонкими пальцами расстегивает ремень брюк, они падают вниз, и мужчина отбрасывает их ногой от себя. Она берет губами просыпающуюся плоть, корень быстро растет от ее ласк, и она принимает его. Через несколько минут плотная белая влага остается у нее на волосах и лице. Она улыбается.
Волна ярости накатывает откуда-то из желудка багровой огненной бурей, заполняя все тело. Сердце исступленно колотится, отдаваясь в ушах. Шторм поднимается выше, сжимая горло, от него сводит челюсти и темнеет в глазах. Хочется рвать недостижимого заэкранного человека руками, зубами, ногтями, раздирать плоть, отбрасывая окровавленные куски, вытирать ладонью окровавленный рот. Оторвать голову, сжечь, уничтожить.

Я не хочу смотреть и не могу отвести взгляд. Я вижу, как она сидит у его ног, как он берет ее сзади, вижу ее лицо и восторг в глазах. Ей действительно хорошо, очень хорошо. Порка. Долгая, болезненная. Ягодицы наливаются пунцовым румянцем, они расчерчены полосами от ударов. Она измождено ложиться на живот, и в глазах все тоже удовольствие.

Сердце бешено колотится. Бардовый огонь плещется волнами, закручивается, ускоряя вихрь пронзительных ледяных игл. Я стараюсь не пропустить ничего, принять и пропустить через сердце весь ее восторг, всю негу, все наслаждение и всю боль. Я буду знать, что чувствует она.

Обжигающий шар, кажется, уже заполнил всю грудь, от него тяжело дышать и почему-то немеет левая рука. Огонь кипит, в его лаве несется водоворот голубого льда. Быстре, стремительнее. Наконец жала иглы рвут оболочку, огонь выплескивается наружу, смешиваясь со льдом, заполняет все тело. Заслоняет глаза. Через их марево я не вижу ни Мии, ни человека, который был с ней, ни компьютера. Все закрывает этот вихрь. Наконец он забирает тело, затягивает и несет, несет, несет. Я снова лечу через серебристый туман. Если прислушаться, то у этого полета есть даже звук. Пи.. пи… пи… через равные промежутки времени. Словно отсчитывает капли или мгновения. Если постараться, то можно увидеть – слабый подъем, спуск, пик, который стремится, но никак не может опуститься вниз и медленной волной стекает к основанию. Снова спуск и подъем, и невозможность достичь земли.

Изматывающее, бесконечное, непреодолимое: «пи-пи-пи-пи» наконец теряет свои паузы и превращается просто в единый звук: «пиииииииииииии», а полет приобретает долгожданную спокойную ровность. Я успокаиваюсь и погружаюсь в бело-серебристое марево.

Акнанзи.

Кап, кап, кап, кап. Почему то видятся белые оплывающие воском свечи. Горячие капли падают на грудь.

Выныриваю из густого киселя сна. Открывать глаза не хочется. Ощущение собственного тела постепенно возвращается ко мне или это я возвращаюсь в себя. Да важно ли это?
Нежное тепло. Я узнаю знакомое тело, запах, привычные движения. Мия тихонько шевелится, устраиваясь удобнее у меня под боком. Обхватывает одной ногой, прижимается. Аккуратно водит пальчиком у меня по груди и тихонечко шепчет: «Вы ведь меня не бросите. Не бросайте, пожалуйста. Пожалуйста, вернитесь».
И снова кап.

Сквозь ресницы рассматриваю любимое родное лицо. Одна слезинка повисла на кончике носа, вторая на щеке. Я улыбаюсь и открываю глаза. Девушка этого не замечает, продолжая рисовать узоры, размазывая упавшие слезинки, пока не поднимает взгляд и не встречается со мной глазами. На миг она замирает, а потом улыбка вспыхивает в глазах, и губы вторят ее теплому свету.

Мы лежим рядом, смотрим друг на друга. Улыбка на ее лице сменяет выражение растерянности. Мия улыбается, карие глаза распахнуты и сверкают. Всхлипнув, утыкается в меня.
- Мастер, скажите, вам было очень больно?
Я смотрю на нее и думаю, как рассказать и стоит ли. С одной стороны, я не умею и не люблю показывать боль и слабость. С другой…
- Ты знаешь, что такое Линг-Чи?
Мия отрицательно качает головой.
- А про Китай?
- Да, - Мия оживляется, - это такая страна в вашем мире. Большая, древняя, с огромным населением. Я читала о ней.
- Китайцы придумали казнь Линг-чи. От преступника специальными ножами отрезают куски. Даже существовал порядок – что, откуда резать, в какой последовательности. Могло быть 8 резаний, 20 резаний, 36, 72, 120. Первым и вторым – отрезать левую и правую брови; третьим и четвертым – срезать мясо с левой и правой ягодицы, пятым и шестым – срезать левый и правый…
В глазах девочки плещется ужас. Она вопросительно смотрит на меня.
- От моего сердца отрезали по кусочку. Я не считал сколько раз. Все время, сколько все длилось.

- Мастер, вас больше нет в том мире, но вы тут, со мной. Я не понимаю, как такое может быть?
Я думала, что сойду с ума, когда вы исчезли в том облаке. Мы искали вас три дня. Девушка замолкает, лицо ее становится серьезным.

-Это мантикора нашла вас. Мы летали, летали, летали, а я смотрела ее глазами. И нашла. Вы были, как мертвый. Лежали, не шевелились и не дышали. Но с телом ничего не происходило, оно продолжало жить. Майстер Эорис сказал, что вас вернули в прежний мир. Но, я приказала принести вас в наши покои. И звала вас.

Я улыбаюсь в ответ, смахиваю слезинки с ее лица. Мия продолжает:
- Я нашла его, – и Мия показывает мне исколотые подушечки пальцев.- Я видела, я знаю все. Я была там. Но как так может быть? Как?

- Девочка, давным-давно, один ученый философ по имени Гераклит, придумал выражение: «Все течет и движется, и ничего не пребывает», теперь его знают , как: «Нельзя дважды войти в одну реку». Наверное, он хотел сказать, что вода в реке всё время течет, меняется, потому, войдя еще раз в ту же реку, ты, на самом деле, попадешь уже в совершенно другую воду. Так часто думают о времени, сравнивая его с рекой. Мне кажется, что время – это река, только ее лента свернута в клубок, даже не свернута, а смята, и не поймешь, где начало и где конец. Бесконечно много реальностей. Бесконечно много рек. Они образуют озеро. Наши поступки, мысли, желания, падают в это озеро. Словно камешки, оставляют в его водах следы, которые расходятся, как круги на воде. Иногда пересекаются, образуя замысловатый рисунок.

Мы лежим обнявшись и смотрим на восходящее солнце, которое постепенно вплывает в наши покои. Когда оно заглядывает в окна, я встаю и опускаю шторы, и возвращаюсь к любимому теплу.

Нам снится один сон на двоих.

[Это сообщение могут видеть зарегистрированные пользователи с репутацией не менее 1]

- Ну и погодка… - проскрипел старый Ансельм, хозяин уютной таверны на краю деревни, - в такое пролитьё, добрый человек и шавку на двор не выгонит. Гроза, господин, нынче разыгралась…
Из-под седых кустистых бровей старик внимательно наблюдал за одиноким путником в богатом одеянии. Его плащ и расшитый серебряной нитью чёрный дублет промокли насквозь. Да и не диво… в такую-то грозу шататься по городам и весям, ночью…
«И не сидится ему дома, в своём замке, - ворчал в мыслях Ансельм, - наверняка замок у него огромный. Такие господа, в дорогущих плащах, подбитых горностаем, сами не топчут грязь копытами лошадей… таких возят в каретах, им выполняют всякую прихоть!» - старик невесело ухмыльнулся в усы и протёр тряпкой стол перед знатным господином. - «Приехал на здоровенном гнедом, по самые бока в придорожной грязи. Вошёл, заливая всё дождевой водой, ручьями стекающей на дощатый пол… сидит уже добрый час и молчит… ни слова не проронил…»
Ансельм никогда не слыл трусом, наоборот, мужик он ещё был при силушке, мог и огреть поленом какого разбуянившегося местного оболтуса… Но этот…
Решив, что негоже предаваться таким мрачным мыслям на ночь глядя, он снова обратился к незнакомцу:
- Чего изволит, господин? Может, тёмного элю? Моя старая Ганка варит… на всю округу её эль сла… - старик осёкся.
Путник поднял голову, почти полностью сокрытую под капюшоном. В неясном пламени свечей блеснули его тёмные глаза.
- Эль, говоришь, славный жена твоя варит?.. - задумчиво протянул путник. - Встречал я её сегодня на ярмарке. Добрая женщина.
И тут старый Ансельм оробел… сроду с ним такого не случалось. Холодок побежал за ворот его льняной рубахи. Откуда этому приезжему знать его Ганну?.. Хотя, мало ли… самого Ансельма и его семью все в округе знают и уважают, может, кто и сказывал…
Незнакомец смерил хозяина таверны равнодушным взглядом и, сняв кожаные перчатки, небрежно бросил их на стол. Старик опытным глазом отметил, какие у этого путника красивые руки, белые, не знавшие тяжкого труда и не натёртые вожжами… словно у барышни.
- Так господин изволит элю? - скрипучим от волнения голосом переспросил Ансельм.
- Да… Пусть дочь твоя подаст. На ярмарке сказывали, она у тебя первая красавица.
Незнакомец слегка улыбнулся, устремив взгляд на лестницу, где стояла молодая красивая девушка, взволнованно теребящая пальцами волосы, собранные в красивую толстую косу.
- Отец…
- Поди восвояси, Адда!!! - гаркнул Ансельм на дочку. - Чего не спишь? Ночь на дворе.
Глаза путника вспыхнули при взгляде на девушку. Она действительно была прекрасна. Её нежная молочная кожа тускло мерцала в свете коптящих свечей, нежные черты лица были чисты и изящны, а глаза… огромные карие глаза невинной лани.
- Поди сюда, дитя, - негромко позвал путник. - Ты так молода и прекрасна. Присядь рядом со мной.
Ансельм уже было открыл рот, чтобы возразить, но холодный взгляд из-под чёрного капюшона буквально пригвоздил его к месту, заставив проглотить язык.
- Принеси мне кружку эля, старик. А ты, Адда, присаживайся рядом. Не бойся меня. Я не обижу… со мной тебе будет спокойно и легко.
Девушка растерянно присела на стул рядом с незнакомцем… несмело она потянулась руками к его плащу, откинула капюшон с лица, и тут же ахнула, не сдержав смущённого возгласа. Она могла бы полюбить его с первого взгляда, лишь только однажды увидав.
- Вы так красивы, господин, - сказала Адда. - Ваши глаза темны, словно ночное небо, но небо это не чёрное, не бездонное, а звёздное… Я люблю смотреть на звёзды из маленького слухового оконца на чердаке отцовской таверны. И волосы, - она протянула руку, коснувшись тёмных локонов мужчины, - мягкие, словно шёлк.
- Твоя молодость так притягательна… - отстранённо произнёс путник, - ты подобна розам в моём саду, и даже их красота меркнет рядом с тобой… тебе понравятся эти розы…
- Но, господин… - недоумённо пролепетала Адда, - вы хотите забрать меня с собой?.. Но… отец не отпустит… И я не знатных кровей, наша семья не богата…
- Не волнуйся, дитя. Однажды в моём саду гостила сама принцесса Бальварская, и мои розы так пленили её своей красотой, что она не захотела покидать мой сад, её богатство было ей уже не нужно, - он провёл прохладными пальцами по щеке девушки, по её губам, потом чуть ниже по линии шеи, задержавшись на груди. - Уже совсем скоро, и ты побываешь там...
Адда почувствовала, что её сердце затрепетало, словно зимородок в силках, кровь прилила к щекам, а дыхание сбилось. Воздуха в просторной отцовской таверне вдруг стало не хватать. Девушка побледнела и испуганно распахнула глаза, чувствуя нестерпимый жар во всём теле…
Как вдруг раздался голос отца:
- Ваш эль, господин!
Из-за двери, показался Ансельм. Он приблизился и поставил перед путником кружку пенистого ароматного напитка. - Ступай к матери, Адда, что-то она занемогла, видать, на ярмарке какая хворь прицепилась.
Девушка подхватила полы своей длинной юбки и припустилась бежать вверх по лестнице, готовясь провести эту ночь у кровати захворавшей матушки. Незнакомец проводил её внимательным взглядом.
Выпив весь эль, он бросил в опустевшую кружку несколько монет, которые, жалобно звякнув, остались лежать нетронутыми на дне. Старик грустно уставился на них, чувствуя, как безмерно устал за эту долгую ночь.
- Я останусь до утра, а после мне снова пора собираться в путь… - негромко произнёс человек в чёрном дублете.
Путник уехал ещё до рассвета, оседлав норовисто храпящего гнедого жеребца. Он направлялся дальше из предместий в большой город. Лишь только когда стих стук копыт, и всадник скрылся из вида, Ансельм направился обратно в дом, на ходу вытирая испарину со лба. Он так и не сомкнул глаз за эту долгую грозовую ночь. Старик тяжело опустился на стул, уронив голову на натруженные за долгую жизнь руки.
- Отец… - вдруг услышал он, дрожащий голос Адды. - Матушка… она…
Перед ним стояла дочь в одной ночной рубашке и с растрёпанными волосами. На её белоснежных щеках, шее и груди чернели вздувшиеся нарывы. Сердце Ансельма сжалось от ужаса и отчаяния, и в нём эхом отозвался леденящий кровь звон городских колоколов, извещающих о том, что в город пришла Чума.

Предуведомление: текст задумывался как пародия на книгу Оксаны НеРобкой "Будет больно". Что же получилось в результате - самой не понятно. Не судите строго.

Мой мальчик

Я аккуратно крашу ресницы, глядя в зеркало, которое держит передо мной мой мальчик. Зеркало в тяжелой оправе, и у него иногда чуть заметно подрагивает рука.
Я не тороплюсь. Не надо было ему приходить раньше назначенного времени.
Он осторожно слегка меняет позу, устал, моя лапушка. До чего красив, сил нет.
Откладываю тушь, провожу пальцами по его щеке:
— Будь добр, принеси мне туфельки. Я купила новые, атласные. Тебе ведь нравится красный цвет?
Кивает, улыбается и вскакивает. Гибкий и стройный как ивовый прутик.
— Там, в шкафу, черная коробка, — добавляю я.
Уходит. Походка у него легкая, быстрая. Моя ж ты прелесть.
Слышу, как в прихожей отодвигается дверца шкафа, что-то шуршит. Ищи, ищи, мой котеночек, не найдешь ведь, как не старайся. Нет, я не вру, туфельки там действительно есть, только вот черная коробка завернута в желто-синий пакет и стоит на самой верхней полке под шарфом и косынками.
В прихожей что-то мягко падает, мой мальчик тихо чертыхается и продолжает возиться. Я неслышно подкрадываюсь и выглядываю из комнаты. Он стоит на коленях и лихорадочно потрошит полки шкафа, вокруг раскрытые коробки с обувью, крышки небрежно разбросаны.
— Та-ак! — говорю я особенным голосом.
Он поднимает на меня глаза, уже понимая, как подставился. Торопливо отвечает:
— Да ерунда, сейчас уберу.
Я молча перешагиваю через обувь, беру со столика сумку. Нарочито медленно отстегиваю карабинчики длинной ручки. Он следит за мной взглядом, безнадежно спрашивает:
— Может, не надо?..
Я не отвечаю, складываю узкий ремешок вдвое.
Мой мальчик прикусывает губу. Все так же стоя на коленях, расстегивает и приспускает брюки. Задирает на плечи тонкую футболку. Немного наклоняется, упираясь руками о полку. Ждет.
У меня внизу живота пульсирует горячий комок. Размахиваюсь и опускаю ремешок на красивое юное тело. И снова... и снова...
От легких первых ударов почти не больно, проверяла на себе. Мой мальчик слегка расслабляется, и вот тогда я бью в полную силу. Раз, другой, третий. Слышу, как он тихо шипит сквозь зубы. Хоть раз бы закричал, мой терпеливый.
Делаю перерыв секунд на пятнадцать, даю ему перевести дух. Потом опять пускаю в ход ремешок. Мой мальчик прогибается от боли.
Бросаю ремешок на сумку, наклоняюсь и глажу его, целую припухшие губы. Он тянется ко мне, прижимается. Его руки уже распахивают халат, под которым на мне только чулки с кружевной резинкой, нежно ласкают кожу. Я чувствую, как скользит по животу упругий язычок, и... отталкиваю его от себя.
Мой мальчик учащенно дышит. Его возбуждение заметно невооруженным глазом, но он берет себя в руки и спрашивает почти спокойно:
— Ты закончила?
Киваю. Он поднимается, ухитряясь даже со спущенными штанами выглядеть юным полубогом, и информирует:
— Я в душ.
Постоянно, поганец, опережает мои распоряжения, так, видите ли, не настолько унизительно. Мало я ему всыпала.
Лежу на постели в непринужденно-соблазнительной позе. В дверях появляется мой мальчик. Абсолютно нагой, с влажными после душа волосами. Кожа светлая, только лицо, шея и руки тронуты загаром.

Он как-то смущенно признался, что его родители удивляются, почему он все лето даже на даче ходит в длинных брюках и футболке. Я нарочно оставила ему яркий засос чуть пониже уха. Разозлился. Нагрубил, ушел, хлопнув дверью, не возвращался две недели. Наконец пришел, выдохнул с порога заранее приготовленное: «Прости меня, пожалуйста. Я был не прав». Замер, склонив голову, на щеках румянец так и полыхает. Я, конечно не подала виду, что все внутри поет от радости, сдержанно простила, а потом так оторвалась, что мальчику стало плохо. Даже на следующий день не смог идти на занятия, пролежал у меня. Я испугалась, кудахтала над ним как наседка, чуть ли не кормила с ложечки. Помирились.

Мой мальчик наливает в бокал вино, приносит мне. Садится рядом, нахально присасывается к моей груди. Ах ты, мой наивный, думаешь, отделался на сегодня трепкой в прихожей?
Наклоняю бокал, вино проливается, оставляя темно-красные пятна на кремовой простыне. Возмущенно вырываюсь из его объятий:
— Ну-ка посмотри вот на это!
Он смотрит, обвиняюще бросает:
— Ты нарочно!..
— А какая разница, нарочно или нет? — усмехаюсь я. — Для тебя результат один и тот же.
Понял. Говорит глухо, уставившись в пол:
— Ну ладно... только... Послушай, не надо как в прошлый раз, хорошо?..
Я кладу руку на самое интимное его местечко, слегка сжимаю пальцы:
— А что, не понравилось?
Закрывает глаза.
— Ты же знаешь, что мне все это не нравится.
Я покрепче сжимаю пальцы, двигаю рукой. Внимательно наблюдаю, как дрожат ресницы на застывшем красивом лице.
— Зачем же тогда терпишь? Я тебя ведь не держу, уходи, если хочешь.
Молчит.
Однажды, когда мы очередной раз поссорились, я уже задавала этот вопрос, обрабатывая ссадины на его теле. Он тогда резко повернулся, грубо притянул меня за волосы и яростно сказал: «Да потому, что у меня только на тебя стоит, поняла?! Если б я мог!..» Оттолкнул меня, снова рухнул лицом в подушку, плечи его затряслись. Это был единственный раз, когда я видела его слезы.
Я беру моего мальчика за руку и подвожу к столу. Сдвигаю в сторону бутылку вина, блюдо с фруктами, вазу с цветами. Приказываю:
— Лицом в стол. Руки вытянуть. Ноги шире.
Повинуется беспрекословно и, кажется, даже охотно. А чему это ты улыбаешься, радость моя? Решил, что предстоит банальная порка, а уж ее ты способен вытерпеть без писка? Ну-ну. Надейся дальше.
Капроновыми лентами, оставшимися еще от школьных времен, крепко привязываю его щиколотки к ножкам стола. Шарфом стягиваю запястья и закрепляю. Ставлю перед ним зеркало.
Стою так, чтобы он мог меня видеть. Извлекаю из кармана халата и начинаю демонстративно натягивать на правую руку хирургическую перчатку.
А вот теперь мой мальчик задергался. Сам виноват, нечего было напоминать про «прошлый раз».
Сбрасываю халат на пол и подхожу к нему сзади. Глупенький мой, зачем же ты весь напрягся, стянулся? Я все равно сделаю то, что хочу, только так тебе будет гораздо больнее.
Начинаю. Вижу в зеркале его глаза. Сейчас он меня люто ненавидит.
За окном ветер шумит в деревьях, а в комнате только наше тяжелое дыхание, звонкие шлепки по телу, поскрипывание стола.
Интересно, что будет, когда я дойду до предела его терпения?

У его папаши, бывшего вояки, а ныне тихого алкоголика, есть пистолет. Небольшая смертельно опасная игрушка, приятно лежащая в руке. Мы стреляли в лесу по пластиковым бутылкам. Я позорно мазала, он же не промахнулся ни разу. Там же, в лесу, я завалила его на опавшую листву и сделала то, что мой мальчик больше всего любит и реже всего получает. Он часто таскает пистолет с собой. Я дико боюсь, что однажды его остановит милиция.

Мой мальчик что есть сил сопротивляется, сжимает мышцы. Я продолжаю втискиваться в него. Смотрю на вздувшиеся по гладкой коже багровые полосы. Свободной рукой глажу себя. Дышать трудно, рот пересох, я уже на грани. Наваливаюсь на него сверху, трусь всем телом. Он извивается подо мной, постанывает, того и гляди разрядится прямо сейчас. Еще усилие — и я внутри. Огненный ком во мне взрывается и по телу пробегает волна жара. Издав какой-то полувскрик-полувсхлип, я впиваюсь в тело подо мной ногтями. Потихоньку расслабляюсь.
Мой мальчик наконец перестает бороться, обмякает, как сдувшийся шарик. На его счастье мне лень проводить давно задуманный эксперимент со свечой и резиновыми колечками.
Сколько раз, глядя в зеркало, я пыталась понять, что он нашел во мне, стоящее всей этой боли. Самая обыкновенная, в меру симпатичная, в меру неглупая. Наверное, мы оба сумасшедшие.
Снимаю перчатку, бросаю на пол. Развязываю путы. Он медленно выпрямляется, наливает вина и пьет бокал залпом. Спрашивает, не глядя на меня:
— Теперь так будет каждый раз?
Пожимаю плечами. Откуда я знаю, чего мне в следующий раз захочется?
Он ставит бокал на стол с такой силой, что хрупкая ножка ломается. Усмехается криво:
— Не везет мне сегодня. Что сейчас — к стене, на пол?..
Толкаю его на постель, падаю рядом, целую. Позволяю ему делать со своим телом все что он хочет, даже помогаю, поворачиваюсь, выгибаюсь. Заслужил честно. Бедный парень.

Когда я прихожу к нему в дом на семейные праздники, его родители смотрят на меня с обожанием. Там я милая, скромная и вежливая. Позволяю ему собой командовать. Он знает, что расплата последует жестокая, но не может отказать себе в этом удовольствии. Его мама зовет меня «дочкой», старается устроить поудобнее, накормить повкуснее. Мне бывает иногда стыдно, когда я вижу, как ее сын садясь морщится от боли.

Мой мальчик лежит, обнимая меня, уставший и умиротворенный. Для него эти полчаса «после» самое спокойное время. Ласково ворошу его волосы, целую в макушку. Отдыхай, мой хороший. Не думай ни о чем. Забудь, чем тебе приходится платить за эти тихие минуты нежности.

Теперь он не забывает выключать мобильный. Как-то в такой вот уютный момент раздался мелодичный звон — ему пришла эсэмэска. Он лениво потянулся, погладив меня мимоходом по животу. Прочитал сообщение. Смутился, взглянул на меня украдкой. Я отобрала у него телефон. Письмецо было от барышни. Привет, тра-ля-ля, увидимся завтра.
— И как это понимать? — поинтересовалась я. — У тебя кроме меня еще подружка завелась?
Не ответил, нахмурился.
— Нет уж, поздно в молчанку играть, — не унималась я. — Рассказывай, что за девица, откуда взялась, давно ли вы видитесь.
Он продолжал молчать.
— Ой, не зли меня, — сказала я ласково. — Хуже ведь будет.
Он встал, прошел через комнату к брошенной на стул одежде.
Я ждала.
Он рывком вытянул из петель джинсов ремень с тяжелой пряжкой и пошел обратно.
Я ждала.
Мой мальчик бросил ремень мне на колени, лег ничком на постель, уперся лбом в сцепленные руки.
Я офигела. Он первый раз проделал все добровольно и правильно. И все-таки... Его тело покорно говорило: «Делай со мной что хочешь», а упрямое лицо утверждало: «Все равно ничего не добьешься».
От шеи до колен на нем остались отпечатки пряжки. Но он победил — вопросы я повторять не стала. Не готова была запороть его до смерти.
Больше он не носит джинсы, только свободные брюки.
Я больше не читаю сообщения на его телефоне.

Навожу порядок, пока мой мальчик спит: собираю осколки, запаковываю и прячу обувь. Выбрасываю перчатку. Надеваю наконец алые атласные туфельки. Оборачиваюсь. Он стоит в дверях и наблюдает за мной. Под глазами залегли тени, искусанные губы распухли, на животе проступила синяя полоса от края стола. Какая же я тварь.
— Дай сигарету, — просит он.
— Разве ты куришь? — спрашиваю удивленно.
— Немного.
Он стоит у окна и курит, пока я меняю простыню в пятнах вина, крови и прочего. Говорит не оборачиваясь:
— Я тебя снова хочу. Что мне за это будет?
— Как всегда, — отвечаю я. — Немного боли.
Он поворачивается, протягивает мне недокуренную сигарету. У него уже есть два шрама повыше левого соска.
Беру сигарету. Он закладывает руки за спину. Смотрит куда-то над моей головой.
— Зачем ты позволяешь мне делать это с тобой? — тоскливо спрашиваю я. — Зачем я это делаю?
Он снова криво усмехается:
— Наверное, потому, что ты не умеешь любить по-другому.
Затягиваюсь. Прижимаю кончик сигареты к его груди. Он даже не шевелится, только вдруг резко бледнеет, и на лице выступают капли пота.
Мне показалось, или у него сегодня опять пистолет в сумке?
Становлюсь на колени, ласкаю его руками, губами, языком. Сейчас он не стыдится стонать.
Потом он опускается на пол и говорит с виноватой улыбкой:
— Чего-то мне хреново.
Я стараюсь перетащить его на постель. Он виснет на мне, мы едва не падаем оба.
— Извини, — говорит он, когда я наконец укладываю его и укрываю одеялом. — Я не хотел тебя пугать. Потом накажешь меня за это.
— Дурак, — говорю я, шмыгая носом и вытирая глаза. — Я больше не буду тебя мучить.
Он проводит по моему лицу ладонью:
— Не обещай того, что не сможешь исполнить.
— Я постараюсь, — неуверенно отвечаю я. — Слушай, может врача вызвать?
— Да фигня. Просто устал я за последнее время.
Приношу аптечку. Накладываю повязку на ожог. Заставляю выпить пару таблеток обезболивающего. Помогаю перевернуться на живот. Обрабатываю рубцы от ремня. Замечаю, как он напрягается.
— Дальше я сам.
Продолжаю, не обращая на его слова внимания. Он вздрагивает всем телом, но смиряется. Если так пойдет и дальше, скоро он станет совсем послушным. И скучным.
Поначалу он сопротивлялся даже простым шлепкам, злился, ругался. Мне нравилось понемногу сгибать его, позволять себе все больше, каждый раз боясь, что он не выдержит и уйдет навсегда. Не хочу, чтобы он сдавался слишком быстро.
Он словно читает мои мысли. Неожиданно резко поворачивается, грубо валит меня на постель, прижимает всем телом. Его рука лежит на моем горле.
Становится страшно, но я улыбаюсь прямо ему в лицо.
— Та-ак! — говорю я. — Не очень-то ты и устал, как вижу.
Он отпускает меня. Ложится, смотрит в потолок.
— Когда-нибудь, — говорит он очень тихо, — или ты меня сломаешь окончательно, или я тебя убью.
— Это будет еще не скоро, — утешаю я. — Ты же у меня сильный.
Иду на кухню приготовить нам поесть. Мимоходом трогаю его сумку.
Пистолет здесь.
Надеюсь, если он действительно убьет меня, это будет быстро.
Я не переношу боли.

2007

I can feel the emptiness inside me fade and disappear
There's a feeling of content that now you are here
I feel satisfied
I belong inside
Your velvet heaven
(«Only Then I Lose Myself» Depeche Mode)


Ночь, выключенный свет, свечи с ароматом зелёного яблока, лунный диск в окне и кофе. Крепкий, без сахара и сливок, горький как момент в Короле Льве, когда Муфасу затоптало безумное стадо. Ты всегда удивлялся, что я нахожу в таком кофе. А я всегда отвечала, что оно возвращает меня к реальности, когда я слишком много начинаю фантазировать. Как сейчас, например...
***
- Мне нужно сказать тебе кое-что очень важное...
Ты внимательно смотришь на меня. На лице только ожидание, никакого испуга. Помню, как первое время ты передёргивал плечом от этой фразы. Когда я отметила это, ты сказал, что не привык слышать после неё что-то хорошее. Я тогда посмеялась и сказала, чтобы ты начинал избавляться от этой вредной привычки. Прошло время, и ты полностью от неё избавился. Я мысленно улыбнулась.
- Я больна.
Твои брови на секунду взлетают вверх.
- Что?
- Я больна, милый. И это не лечится.
Хмуришь лоб. Одно из моих любимых выражений твоего лица.
- Что с тобой? Мы можем что-то с этим сделать...
- Я больна, и это неизлечимо. Пыталась не поддаваться, пить витамины для профилактики, но ничего не помогло. Болезнь уже внутри меня, и она растёт с каждым днём. Она разносится по моим венам с биением сердца, проникает в каждую клеточку моего тела...
Притягиваешь меня к себе. А меня в который раз ударяет током от твоего прикосновения. Столько времени уже прошло, а всё как в первый раз...
- Чем ты больна?
Обнимаю ладошками твою голову. Запускаю пальцы в волосы. Мягкие, тёплые, пробуждающие во мне приступы невыносимой нежности. Улыбаюсь.
- Не чем, а кем. Тобой...
Секунда тишины.
Потом звонкий шлепок по попе.
- Раздевайся, - тон, который не терпит возражений.
Сердце в несколько больших прыжков добралось до низа живота. Страшно представить, что ты сейчас со мной сделаешь. Страшно влажно...
***
- Чем бы ты занимался, если бы жил вечно?
Смотришь на меня, а на лице медленно появляется широкая улыбка. Второе моё любимое выражение...
- Смешная.
- Нет, серьёзно. Чем бы ты занялся? Я бы грабила банки, меняла внешность, путешествовала. Я бы ловила маньяков и отрезала бы им всё, что они распускают... Я бы и месяца не прожила на одном месте! Никто бы не смог меня поймать! Хватит смеяться, - смеюсь в ответ.
- Я бы тебя ловил, - улыбаешься, а потом становишься серьёзным, - если честно, я бы ничего не стал менять. Я лишь начал бы уделять больше времени самым приятным занятиям. Намного больше времени.
- Например, чему?
- Например, этому.
Проводишь языком по моим губам. Медленно целуешь, накручивая мои волосы на кулак. Кусаешь за нижнюю губу. Прижимаюсь к тебе ниже пояса. Жар по телу гуляет от центра до кончиков волос и обратно внутрь меня.
Если бы я жила вечность, я бы не отпускала тебя от себя... из себя...
***
После очередной ссоры испытующе смотришь на меня.
- Киса...
- Рррр.
- Кошки не рычат.
- А я из рычащей породы.
Улыбаешься. Так тепло и нежно, что мои колючки начинают разглаживаться.
- У нас ведь было столько хорошего. Ты помнишь? Куда всё это делось?
- Никуда, - пожимаешь плечами. - Ты просто привыкла. Нужно напомнить киске её место.
Уходишь на кухню. Хлопает холодильник.
- Раздевайся до белья и чулки надень, - чуть повысив голос говоришь мне оттуда.
Ты собрался есть, глядя на меня? Улыбаюсь, но поднимаюсь с дивана и снимаю с себя всё лишнее.
- Не слышу, - твой тон требовательный. Наверное, из-за него я ещё сильнее обожаю тебя.
- Слушаюсь, - отвечаю, натягивая твои любимые чулки с кружевным пояском. - Готово.
- Отлично. Теперь прыгай на коленки и жди меня.
- Слушаюсь...
Встаю на колени, и организм тут же реагирует на перемену моего положения. Не думала, что физическая память может быть такой сильной...
Вскоре возвращаешься с блюдцем в руках. Ставишь его передо мной, уходишь куда-то за мою спину. Смотрю на тарелочку и белую жидкость в ней. Чуть позже чувствую твои руки на своей шее. Одеваешь на меня тугой тонкий ошейник с колечком для поводка. Потом обходишь меня и садишься напротив.
- Лакай, киска.
Опираюсь на руки, прогибаю спинку, чтобы порадовать тебя красивыми видами. Готовлюсь ощутить холод, наклоняюсь, но на язык попадает тёплое молоко...
Гладишь меня по голове, когда блюдце вылизано, связываешь руки за спиной. А я думаю о том, что какой бы рычащей породы ни была кошка, она никогда не поцарапает того, кто поит её тёплым молоком...

БОТИНКИ.

(из цикла "Сучья радость или шкатулка с фетишами").


Они явно выделялись. Матовые, черные, на высокой шнуровке, молодежные ботинки. Мне было сложно представить их на Хозяине. Продавщица принесла нужный размер и отвлекла меня от разглядывания. Подхватив у неё коробку, я направляюсь в примерочные, где уже ждет Хозяин, протягиваю ему её, снимая крышку, и замираю в недоумении: ботинки-то не те, это совсем другая модель!
Моментально вспыхивает желание повернуться и предъявить претензию девушке-консультанту, но я молча вздыхаю и продолжаю смотреть на Хозяина, в ожидание вердикта: «Спокойно, дышим, держим лицо».

Эта модель уже не полностью матовая, у неё глянцевые носы и, на фоне остального покрытия, это выглядит несколько эксцентрично. Очередной порыв метнуться к продавщице и устроить скандал сурово подавлен уже привычным усилием моей воли.
В своей "прежней жизни" я давно бы взяла дело в свои руки и проявила всю активность, на которую способна ) Но с Хозяином у меня стоит запрет на бурные эмоции везде, кроме как в постели. Кроме того, мне запрещено проявлять излишнюю активность и первой вступать в контакт с незнакомыми людьми. Сейчас я должна делать только одно - терпеливо ожидать его решения.


***
Раньше мне была свойственна чрезмерная экзальтированность. Трудно было себя контролировать, любой порыв разрастался до тайфуна. Горько рыдала, громко смеялась, моментально закипала и возбуждалась с пол-оборота. Привыкла жить страстями и порывами. Эмоциональная несдержанность в самом ярком её проявление. Раньше.

Хозяин приложил немало усилий по исправлению моего поведения. Долго и терпеливо он учил меня сдерживать порывы и контролировать свои эмоции. Словно петля затягивалась на моей шее. Запрет шёл за запретом. Время от времени, наедине с собой, я психовала, рыдала, била кулаками стену и бросала ошейник на пол. Однако желание находиться рядом с Хозяином было сильней. Меня раскачивало на эмоциональных качелях, то подбрасывая в воздух от благодарности и любви, то шарахая о землю от злости и обиды. Но Хозяин оставался непреклонным, затягивая петлю всё сильнее и сильнее. Я же только хрипела, отчаянно цепляясь за остатки вредных привычек.

Моя ваниль упорно сопротивлялась изменениям, которые происходили благодаря тематическому воспитанию, но сейчас я вижу, что все было правильно. Хозяин прав всегда. Эмоции постепенно стабилизировались, слёзы уже не лились при каждом обидном слове или действии, я стала более спокойной и уверенной. Наладились мои отношения с родными: я внезапно начала лучше понимать свою дочь и сестру. Намного реже стала ругаться с бывшим мужем. Спокойнее выдерживаю град родительских упреков. Конечно, изредка эмоциональные бури еще возвращались и бушевали, но с прошлыми их было не сравнить, да и возвращались они все реже.
***


Рассмотрев ботинки, Хозяин спокойно отмечает, что они не похожи на ту модель, которую он выбрал в зале. «Разрешите обменять, Хозяин?», - почти подпрыгиваю я от нетерпения ринуться в бой. «Не суетись», - немедленно следует мне в ответ, - «Я всё скажу, если будет нужно». Интонация ровная, тон холодный, взгляд строгий. Прощай, мой нетерпеливый порыв. Загрызть консультантку на глазах у Хозяина мне, похоже, не суждено... жду, соблюдая команду "место".

Присев на стул, Хозяин начинает сам расшнуровывать ботинки, не подзывая меня для совершения привычного и столь любимого ритуала. Я украдкой вздыхаю, наблюдая, как он лишает меня сладкого. Мне прекрасно известно, что Хозяин не любит излишнюю показушность. Печально стою. Ритуала похоже не будет. Нужно подождать до дома.

И я жду. Вдруг, неожиданно для себя, понимаю, что и в этом нахожу странное удовольствие. До меня доходит, что в дисциплинированности на людях – полно моей любимой публичности. Ощущение контроля и того, как повлиял на меня Хозяин, начинает наполнять силой и даже радостью, сводя на нет мои переживания.



***
Я уже давно наделила, почти всё, что связано с Хозяином особым, глубоким для меня смыслом. Зафетишизировала. А ведь раньше, я никогда не сталкивалась с фетишами в реальной жизни (любовь к обуви не считается. Эта функция по умолчанию встраивается почти во всех женщин с рождения)))
Разумеется, я слышала о фетишах и была уверена, что это какое-то психическое отклонение, которое никогда не появится в моей жизни. Реальность показала, что в некоторых суждениях я была слишком категорична и поверхностна) А если быть точной - во всех )

Фетиши не просто возникли в моей жизни, они стали моей эмоциональной отдушиной. Как и почти любое взаимодействие с Хозяином, они дали мне альтернативную возможность выплёскивать из себя эмоции. Особые ритуалы и фетиши пришли на смену "бурным ванильным восторгам и признаниям». Теперь именно они не дают задохнуться от переполняющих меня эмоций, давая возможность выразить и проявить их самым тематическим образом, не нарушая запреты, а наоборот, подчеркивая качество хозяйского воспитания.

Тем не менее, фетиши не стали менее загадочными для меня, хотя отсутствие полного понимания совершенно не мешает. С самой фетишизацией ещё ни разу не возникало проблем, фетиши продолжают легко появляться и всегда доставляют обостренное удовольствие.
Желание и подача Хозяина здесь являются решающим фактором - насколько ему кажется важным сделать такой «акцент» на том или ином аспекте наших отношений. Наверняка, у него есть особые приемы и методы для фетишизации. Несомненно, во всём этом всегда присутствует логика (как и обычно). Мне все это неведомо. Да и надо ли мне это понимание? Не разрушит ли такое "понимание" то волшебство, которое приносит мне столько радости?

Многие вещи и действия я зафетишизировала, благодаря Хозяину, ещё в самом начале отношений.
Например, почти всё, что связано с его ногами.

Перед нашей первой встречей больше всего меня пугало именно вылизывание ног Хозяина. Это всегда вызывало во мне почти священный ужас. Ноги воспринимались мной как одна из самых грязных частей человеческого тела и даже тщательное мытьё не могло изменить моё отношение. В итоге это привело к жёсткому табуированию этого действа в моей жизни.
(Я тогда считала, что секс и всё, что происходит между мужчиной и женщиной должно быть только гламурным и "романтичным" … ох уж эти любовные романы, что тут ещё скажешь)))

В ночь нашей первой встречи Хозяин поднял моё лицо за подбородок и, глядя мне в глаза, резко влепил пощёчину, напомнив о небольшом косяке в кафе. Затем, притянув мою голову к своим ногам, приказал их лизать.
Больше я о том своём страхе не вспоминала никогда. Все, вскормленные на моей ванили, тараканы оказались бессильны перед моей реальной сабмиссивностью. Желание угодить Хозяину затопило меня в ту ночь с такой силой, что я забыла обо всех своих «фи». Я хотела только одного – показать какая я «рабыня, прям рабыня» и от этого понимания возбуждалась с немыслимой силой.
Лизала его ноги и текла, текла и лизала. Вот Вам и табу.

После этого, лизание ног Хозяина настолько прочно закрепилось в моей голове, связавшись с возбуждением, чувством вины и осознанием своей принадлежности, что привело к почти моментальной фетишизации:

На грани. Всё на тончайшей грани. Я впадаю почти сразу в какое-то странное состояние, смесь сильнейшего возбуждение и желания услужить Хозяину.

*Подобное было во время моей первой «сессии» с Ним. И теперь, видимо из-за тех сильных эмоций, что я испытала тогда, именно о лизание ног я первым делом вспоминаю в таком состояние.

Я хочу прижаться к ним губами, начать облизывать и нюхать, ещё при снятие обуви и носков с Хозяина. Прижимаюсь и целую, вдыхая запах, - сегодня они слегка пахнут потом. Хозяином. Так хорошо становится, что слёзы заволакивают глаза.
Я открываю рот и провожу языком, - солоноватые. Отдаюсь возбуждению целиком. Сознание уплывает, остаются только эти ноги, которые я облизываю, сосу, покусываю и нюхаю. Стоны, мычание, всхлипывания, а временами даже поскуливание вырывается из горла.
Медленно провожу ещё раз языком по стопе вверх, до пальцев. Вбираю мизинец в рот, слегка прикусывая его зубами. Понимаю, что я увлеклась и нужно ползти выше. Нужно, но как же не хочется отрываться от ног Хозяина. Ещё немного, ещё на пару минут позволю себе задержаться здесь…

Таким же образом превратилось в фетиш и снятие ботинок с Хозяина. Это стало ритуальной традицией. Даже дома, без остроты публичности, я трепещу от удовольствия в процессе расшнуровки и снятия обуви с Хозяина.
Мне нравится садиться у него в ногах, когда он приходит. Я поднимаю его ноги по очереди, снимая с них обувь, а когда стопы обнажаются, Хозяин ставит их на мои бедра (иногда - тоже обнаженные).
Перед нашим совместным выходом из дома, мне нравится помогать Ему обуваться, изящно опускаясь на пол в нарядном платье и на шпильках.
И каждый раз я проникаюсь тематической красотой своего жеста, гордостью за возможность его делать именно таким и благодарностью за разрешение быть полезной.

Даже эта небольшая помощь Хозяину с моей стороны приносит мне удовольствие.
А в магазине, на людях, я уже просто сияю от гордости и от того, что все видят, рядом с каким я мужчиной, как я себя с ним веду и как отношусь к нему. Публичность возводит все в заоблачную степень для меня.
***


… «Что-то я увлеклась», - слегка встряхиваю головой, возвращая себя в магазин, к Хозяину.
Увидев, что он собирается снимать ботинки, присаживаюсь на корточки рядом, и сама не понимаю, как в моих руках неожиданно оказывается его нога. Перехватываю взгляд Хозяина и чуть слышно спрашиваю разрешение.
«Снимай уже, сука», - в тот же миг, всё отходит на задний план.
Удовольствие и благодарность накрывают меня с головой. Я наслаждаюсь тематической значимостью жеста. Публичностью. Ощущением своей привилегированности. И даже смелостью.

Обхватываю руками ногу Хозяина, чуть выше ботинка, и сосредоточенно начинаю его расстегивать. Хозяин полностью удовлетворен своим выбором, а я, как обычно, поражаюсь тому, как точно он подбирает себе вещи. Как тонко и органично он сочетает в своём образе самые разнообразные стили - от художественной небрежности до строгого милитари. При этом, не выглядя пижоном, а оставаясь самим собой - зрелым и опасным мужчиной.

«Разрешите отнести на упаковку, Хозяин?», - спрашиваю я, убирая ботинки в коробку.
Услышав: «Да, иди», - разворачиваюсь и, сияя улыбкой, направляюсь к той самой продавщице, чье горло еще несколько минут назад готова была прокусить.
Консультантки щебечущей стайкой сгрудились у кассы. Я понимаю, что они могли ничего и не заметить, могли как-то иначе истолковать мой жест, что они не понимают того смысла, что я вкладываю в этот процесс и что, скорее всего, они мне вообще не завидуют.
Но это никоим образом не мешает мне получать свое удовольствие от этого маааленького эпизода публичности. И не просто публичности, а публичного демонстрирования моего положения при Хозяине, моего особого статуса.
Я иду как королева по этому магазину, а изнутри меня греет чувство такого превосходства, словно это с меня сейчас снимали обувь.


… Хозяин расплачивался на кассе за новые ботинки, продавщицы тихо шелестели упаковкой, а я всё думала и думала о фетишах и том, какой интересной стала моя жизнь.
Внезапно меня затопила такая благодарность к нему, что я еле успеваю перехватить резко подступившие слёзы. «Спокойно, сейчас Хозяин пропалит, что я опять сопли распускаю на пустом месте», - я прикусываю щёку изнутри и с силой вдавливаю ногти в ладонь.
«Вдох-выдох, вдох- выдох, ещё раз, ещё», - медленно и глубоко дышу, пытаясь оперативно купировать всплеск опасных сейчас эмоций. Хозяин это явно не одобрит, это будет уже злостное нарушение этикета.
Ещё несколько мгновений размеренного дыхания и я наконец прихожу в себя. «Почти попалась», - мелькает мысль, когда наталкиваюсь на прищуренный взгляд Хозяина.

Несколько мгновений публично дозволенного ритуала превратили покупку ботинок в праздник для меня. В полноценную сессию со всем вытекающим из неё спектром чувств и удовольствий.

Всего пара ботинок. Кто бы мог подумать...

I.
-Я хочу высечь тебя.

Мы гуляли, когда я неожиданно даже сам для себя сказал эту фразу. Она обожгла меня взглядом и слегка улыбнулась.
Сегодня все было впервые. Да, конечно, было и общение по интернету, и то самое первое свидание, которого не забыть, но сегодня был особенный день. Мы медленно брели по парку, держась за руки и с наслаждением вдыхая холодный осенний воздух, когда она назвала меня Господином. До сих пор были только имена. От неожиданности я остановился:
-Что? Прости, я не расслышал.
-Возьмите меня на воспитание, Господин. Я хочу ощущать, что принадлежу Вам. Все, что между нами происходит – замечательно и фантастически, но я хочу большего.
-Ты ведь понимаешь, чего просишь? Ты не сможешь отказать мне в просьбе. Да и просьб не будет больше, только приказы.
-Я все понимаю. И решения своего не поменяю. Я не хочу его менять.

Я молчал, пытаясь справиться с бурей чувств, которая кипела во мне. Наверное, именно этого я хотел все время с начала нашего знакомства. Просто почему-то гнал от себя эти мысли, полагая подобное развитие событий нереальным. И теперь, когда мечта сбылась немного неожиданно, я должен был признать – эмоции были очень сильными. Меня бросило в жар, потом в холод, и, наконец отдышавшись, я произнес:

-Я хочу высечь тебя.

II.
Она немноного помолчала, глядя на меня своими красивыми глазищами, потом сказала:
-Мой Господин… у меня это будет впервые. Я обязана сказать Вам, что боюсь сильной боли.

Я взял ее руками за плечи, посмотрел прямо в глаза и спросил:
-Ты доверяешь мне?
-Да, - был ответ, и меня снова бросило в жар.
***
Потом был звонок моему старому знакомому, холостяку-тематику, который как-то перестроил свою квартиру в тематическую студию и после этого перестал приглашать в нее родителей на свой День Рождения. Мелькнула, как мгновение, поездка в метро. На улице она взяла меня за руку и мы шли молча – любые слова сейчас были бы лишними.
Он ждал меня у подъезда. Короткое приветствие и рукопожатие, в результате которого в моей руке оказались ключи. «Меня не будет до вечера. Удачи!» сказал он вполголоса и быстро ушел, ни разу не посмотрев в Ее сторону. Я не мог не оценить проявленный такт – и за эту маленькую любезность был ему благодарен особенно.
***
Ключ повернулся в дверном замке и мы оказались в студии. Окна, плотно забранные жалюзями, создавали таинственный полумрак. Смутно угадывалось свободное пространство, ничем особенно не занятое. Я чувствовал, как она с любопытством осматривается и немного помедлил, прежде чем щелкнуть выключателем. Мне хотелось, чтобы фантазия и эмоции были на пределе – все-таки это было первое по-настоящему тематическое свидание между Верхом и Нижней.
***
Щелкнул выключатель, но комната осталась в полумраке. Только в ее центре выхватился круг света, и в этом круге стоял куб с приспособлениями для фиксации. Смутно угадывались разложенные на стеклянном столике, стоявшем недалеко от куба, всевозможные девайсы, в углу виднелась здоровенная кровать. На кирпичной, без обоев, стене, на металлических кронштейнах был закреплен ресивер, по углам стояли мощные колонки – музыка, наравне с Темой, была страстью хозяина квартиры. Дополнял картину дорогой паркет. Вот и все.
Я снял с нее пальто и оставил на некоторое время в покое, понимая как важно сейчас привыкнуть к обстановке. Разделся сам: снял куртку, пиджак и галстук, закатал рукава рубашки и пошел в ванную мыть руки. Мыл я долго и тщательно и почти уговорил себя успокоиться, насколько это было вообще возможно.
Выйдя из ванной, я крепко обнял Ее и она ответила, всем телом прижавшись ко мне. Я почувствовал, что она дрожит.
-Все в порядке?
-Да, мой Господин.
-Ты мне доверяешь? – шепнул я Ей на ухо.
-Да.
Медленно, никуда не торопясь, в полной тишине, вещь за вещью, я раздел ее догола. Она смотрела на меня, не отрываясь. Потом снова обнял и стал гладить… по плечам… по спине… по ягодицам… ладонью… и кончиками пальцев. Со мной творилось что то невероятное. В мозгу взрывались фейерверки, счастье и восторг переполняли меня. А еще внутри зрело и ширилось необъятное чувство нежности и еще чего-то, я не мог пока понять чего. Когда она расслабилась и успокоилась – я почти физически почувствовал это – я сильно сжал ее ягодицы, заставив непроизвольно ойкнуть – скорее от неожиданности чем от боли.
-Будь добра, залезь, пожалуйста, на куб – удивляясь жесткости в своем голосе, сказал я.
И поцеловал ее в губы.
***
Она залезла на куб и встала на нем на четвереньки. Я слегка раздвинул ей ноги и зафиксировал их в кожаных кандалах. Подтянул ее руки так, что они оказались между ног, и застегнул их наручниками, закрепленными на металлической скобе, вделанной в поверхность куба. Потом отошел на пару шагов, чтобы полюбоваться. Вид был и вправду восхитительный – раскрытая и доступная, она покорно ждала своей участи. Я снял с брюк ремень, так чтобы она слышала сам процесс - лязг пряжки и шелест от трения кожи о ткань. Почти все было готово, и для полного антуража не хватало всего одной детали.

III.
Конечно же, саундтрека. Я включил bluetooth на телефоне, затем ресивер, быстро выбрал нужную песню. Из колонок мощно и чисто зазвучало вступление трека Judas – Depeche Mode.

Is simplicity best
Or simply the easiest
The narrowest path
Is always the holliest…

Пока Мартин распевался, я присел перед ней на корточки… Погладил ягодицы и начал целовать горячую, бархатистую и упругую кожу, едва касаясь губами, и рукой массируя ей клитор…
***
Первый удар был несильным, одновременно со вступлением основной темы. Она вздрогнула и вскрикнула, опять же больше от неожиданности.
-Молчи! Ни звука! Это приказ! – и Она замолчала.

Я порол Ее в определенном ритме, как решил заранее – не быстро и не медленно, давая прочувствовать каждое прикосновение ремня. Менялись только сила удара, область приложения усилия и техника… я то почти гладил ее, то лупил от души.
При каждом ударе она вздрагивала, но терпела и молчала. Эта покорность и ощущение власти, то , которого я так страстно и так давно хотел, это безграничное доверие, с которым Она отдала себя в мои руки, окончательно снесли мне крышу.
Необъятное чувство нежности и еще чего-то, чего я так и не мог понять, вдруг вылились во всеочищающие слезы, неожиданные для самого себя. Я не мог сказать Ей, что люблю, но за меня говорил ремень в моей руке, лаская и жаля одновременно. Она сейчас не только терпела мои удары, но и спасала меня от самого себя, от того, который так долго гнал от себя мыли о теме как таковой, а потом так же долго не мог найти партнера по душе. Я чувствовал, как с каждым ударом мне становится легче, а за спиной потихоньку отрастают крылья.
Трек подходил к своей кульминации.

If you want my love
If you want my love
If you want my love
If you want my love - заклинал из колонок Мартин.

Крещендо нарастало, становясь невыносимым и страшным, как снежная лавина в горах, и в эти мгновения удары были наверное самыми сильными.
Звук оборвался. Мгновение, и пошел финальный проигрыш. Песня угасала. Она тихо плакала. На коже багровели следы ударов. Я бросил ремень на пол, отстегнул ее и обнял.

IV.
-Как ты?
-Все нормально, мой Господин.
-Ты этого хотела?
-Да. Но пока еще не разобралась в новых для себя ощущениях.

Разговор происходил около метро. Мы прощались, расставаясь до следующей встречи.

-Я беру тебя на воспитание. Это большая честь для меня. И большая ответственность. Дай мне свою левую руку.
Я достал из внутреннего кармана кольцо в виде ошейника с колечком для поводка и надел ей на безымянный палец левой руки. Она обожгла меня взглядом, совсем как в парке, и упорхнула в толпу.

[Это сообщение могут видеть зарегистрированные пользователи с репутацией не менее 1]

Наверное, это модно – прежде всего обратиться к читателю, пообещав продолжение своего неизмеримо богатого талантливостью слога, новизной взглядов и непринужденностью юмора произведения. Я не обещаю ничего из перечисленного выше. Более того, чувствительную и ранимую публику попрошу удалиться, т.к. текст, возможно, будет содержать орфографические, синтаксические ошибки, а также нелицеприятные сцены насилия.
Зачем тогда это написано? Причина в обещании. Я обещал написать сказку. Но не обещал, что она получится волшебной и радостной. Тем не менее, надеюсь мне удастся затронуть в читающих что-то кроме желания немедленно сменить тему.
И, само собой, любые совпадения с реальными людьми и/или ситуациями просто случайны. Неслучайна только страна - Россия - данная история возможна только тут.

Немурчавая история. От гусеницы к бабочке.
Он лежал на диване и молчал, сосредоточившись на звуках в коридоре. Нет, он не закрывал глаз – он просто слушал, борясь с нарастающим зудом по краю ушной раковины, как будто каждый оброненный на этаже шорох оседал там эдакой пылью. И это не лукавство. Он легко разбирал разговоры на кухне при включенном телевизоре и двух закрытых дверях, он чувствовал, если поют в душе, он знал, когда лифт останавливался на их этаже и метко угадывал по шагам, кто идет. А то, как люди ищут ключи, стоя в полутьме коридорчика у своих квартир, и несколько минут пытаются попасть в замочную скважину под насмешливый перезвон металла, просто умиляло его. Часто казалось, что он слышит даже не звуки – зуд шороховатой (от слова шорох) пыли – словно слепец, осязая пальцами, видит.
Вадим видел Олю. Он мог бы спорить, что это она сейчас выйдет из лифта и позвонит в дверь. В нем медленно, пока еще только тлея, зарождалась ярость: как же хотелось ошибиться! Не видя еще человека знать, что она в светло-синем платье, скользком на ощупь. И тонком. И одела ради него – точнее, чуть иначе – ради одного слова, “привет” или “здравствуй” когда она войдет к нему в комнату, а после, встретившись глазами, поспешит переодеваться за дверь. Вадим зарычал, когда знание стало осознанием, а то, в свою очередь пониманием на кончиках пальцев, как будто они только что коснулись атласной ткани на животе женщины. Безусловно, он мог погладить ее по бедру или дотянуться до груди, но непременно касался бы живота. И непременно подушечками пальцев, ставя их как при фортепианном аккорде (мягко, но твердо), чтобы потом скользнуть ниже, пока не почувствуется напряженность уже предвкушающего собственные ожидания чужого тела.
В дверь позвонили, брат пошел открывать, а Вадим неловко повернулся на бок, лицом к стене. Простое и обыденное движение – а дыхание сбилось, и сердце торопится не успеть. Как это нелепо! Беспомощное существо – Человек, по образу и подобию Его – обманчивая хрупкость стеклянного сосуда, помноженная на беспомощность упавших с Небес космонавтов, в котором протекает, к примеру, термоядерный синтез. Сравнение, конечно, нелепое, но суть в контрасте аскетичных возможностей тела и заточенного в него нескромной роскошности потенциала. Потому и лежит теперь, собирая силы и решимость для нового обыденного подвига.
– Привет… – Ольга стояла у входа в комнату, за его спиной. Ее манера здороваться, оставляя в конце многоточие, сейчас раздражала Вадима. Как и вчера. И позавчера. И за два дня до того. Три точки – слишком большой простор для живого ума и неуемного воображения. Три точки – слишком откровенно, если ты и без слов чувствуешь ее невольное напряжение, легкое смущение и внутреннюю дрожь в твоем присутствии. Невольно вспоминается: “Ты сильнее – но ты связан”. Но нет, Оля дрожит не от предвкушения, не от желания ощутить в своих руках недовольную беспомощность укрощенной стихии – она видит сквозь мишуру все то, что сковано телом, и преклоняется в благоговейном трепете, признавая право сильного и соглашаясь беспрекословно повиноваться.
– Вадим? – он молчит, она делает шаг и замирает, как аист в поле, выискивающий лягушек. Все это уже, словно, было. Когда-то. Где-то. Не здесь. Он знает все, что сейчас будет до самых мелких, едва уловимых при первом просмотре, деталей, до тысячных долей секунды помнит каждый звук, запах, жест. От этого становится невероятно скучно, но вместе с тем, тесно переплетаясь, просыпается и любопытство: сможет ли она отклониться от сценария, сможет ли она разорвать обманчиво-тонкую нить в уже сплетенном узоре судеб?
Торопливый шаг девушки, в котором робость соседствует с необходимостью двигаться, а осторожность едва способна подавить напряженность волнения, а он опьянен. Полной грудью вдыхая ее эмоции, чувствует себя удавом, медленно свивающим тело в кольца. Наверное, это называется сексуальностью – наше умение обвивать кольцами хватки желаемое, не позволяя ускользнуть. А может, всего лишь частный случай закона тяготения. Все тела притягиваются друг к другу… И чем мы ближе, тем сильнее будет вселенская сила неотвратимого при-… влечения. Ведь степень близости человеков измеряется отнюдь не метрами и не часами.
С Олей Вадима сближало откровение. Записанное перед беспристрастным судьей – болью – скрепленное мужскими слезами, словно исповедь нагой души, оно было тем самым гравитационным коэффициентом в формуле Ньютона, от которого неотвратимость может стать неотвратимее, расступаясь прямыми путями, либо отвернуться, обрастая глухими окольными тропами. Да, именно так: слезы – откровение души, секс – откровение тела. Должно быть поэтому столь пронзителен секс до слез, когда вы вместе, сплетенные воедино, вот-вот готовы почувствовать и постичь Бога. Но увы, мужчины не плачут. Все виденное подобно женской наготе, когда детали размыты и смазаны, а память хранит один лишь факт: да, было. С мужскими слезами также: присутствовал, но не видел. А раз не видел, было ли, ведь каждый знает, мужчины не плачут?
И вот она настороженным аистом подходит ближе, повинуясь притяжению их близости помноженному на откровенность, а он молчит и ждет того единственного верного мига, когда медлить, не рискуя нарушить магию ситуации, уже нельзя, чтобы все собранные силы поставить на один лишь бросок. Причем вслепую, лишь доверяясь своим чувствам и интуиции. Впрочем, с женщинами почти всегда так. Вслепую. Стоит забыть о ясности, не стоит уповать на искренность: женская правда, словно откровение Бога – туманна и многогранна. И совершенно не важно, кто ты, в каких отношениях с этими земными творениями. Все будет одинаково. Как там писал Мериме, всякая женщина – зло… Да, однажды послушав Змея, они и теперь несут в себе частицу запретного плода, обреченные играть в правду даже с самими собой. А мы, мужское племя, раз за разом совершаем ошибку, пытаясь их толковать и просчитывать.
– Вадим… – ее колено опирается на диван, робко сминая самый его край, ее тело изгибается над лежащим мужчиной, словно нависающий над рекой мост, глубоко втянувший свой каменный "живот", ее ладонь ищет опоры на другом "берегу". Мягкая ткань атласного платья тоже тянется к лежащему, скрывая этим очертания женских прелестей, но взамен лукаво приглашая заглянуть в вырез декольте и узнать почти все тайны. – Вадим, ты…
Он решительно повернулся, но, бедром споткнувшись о ее бедро, так и остался неловко лежать полубоком.
– … решил все бросить? Мне уйти?
– Нет, – тихо, но твердо отрезал он, не дослушав. Глаза в глаза, ни на миг не отводя взгляда, своим бедром ощущая под Олиным платьем ткань белья, – в эту самую минуту на девушку смотрел не мужчина – живое воплощение Воли. Другой бы дрогнул, поддался искушению, опустил взгляд, жадно впитывая, как тесно роскошной упругости женской груди в черном кружеве лифа, как напряженно поджат в меру тренированный живот, выдающий каждый вдох, как чернеет там, в кажущемся далеке, прикрывшее лобок кружево. – Нет, – мягче повторил Вадим, – переодевайся, и идем заниматься.
Его пальцы намеком потянулись к вырезу платья. Простое желание: отодвинуть от себя своевольную ткань, уменьшить соблазн, скрыть то, что должно быть скрыто, чтобы потом, когда она поймет и смутится, когда поспешит закрыть эту брешь своей ладонью, отстраниться, так и не коснувшись. Простое желание, но непослушные одеревенелые пальцы цепляют скользкий ворот тонкого платья, порывисто, требовательно и дерзко, возвратным движением, привлекая Ольгу ближе. Нескромно ближе. Так что тело касается тела и не остается никаких секретов.
– Отпусти, – приказ Вадима, тихий рык, оглушительный шепот, словно это она, Ольга, держит его пальцы и соблазняя прижимается. Он отворачивается, лишь бы не видеть глубины глаз, не чувствовать рельефа губ, но это не спасает. Как же больно, не видя, видеть! Знать! Чувствовать! Досада заставляет его скривиться: досада на себя, на свое непослушное тело, на свою неловкость, на свое умение чувствовать и предсказывать. А Ольга… естественно все приняла на свой счет, невнятно выдохнула "прости" и улетела переодеваться.

В комнате полумрак. Ольга стоит у окна, искоса поглядывая на распятое тело Вадима, все еще борющееся с приступами боли. Она накатывает волнами, выкручивая, словно бумагу, мужское тело, выгибающееся в глубокий мостик, а после медленно, изможденно, опускающееся на крест. Да, крест. Нет, не фигура речи – деревянная доска в форме креста. Именно к ней эластичными бинтами примотаны руки Вадима. В сведенных судорогой пальцах – небольшие мячи. Чуть больше теннисных. Ноги закреплены в ортезах. Каково это? Те, кто месяц провел в гипсе, говорят, что больно – сухожилия и мышцы привыкают – распрямлять или сгибать потом по ощущениям сродни новому перелому, взрыву в самом суставе. Так то один сустав! А если по три на пяти пальцах, по два на руках-ногах… Огромный, непостижимый и прекрасный мир в миг сожмется до десяти огненных микровзрывов собственного тела. Взрывы – и темнота.
Что ты видишь в своей темноте?
– Ты правда хочешь знать? – выгнутое тело, широко распахнутые глаза, спокойный бесцветный голос, слишком ровный, чтобы принадлежать живущему, слезы по щекам. Такие огромные, прозрачные, оставляющие на лице узор солено-белесых разводов. Ему за них стыдно, но иначе никак. Тело плачет само, против желания человека. Она не может смотреть. Не хватает сил.
– Что? – Ольга не понимает.
– Ты правда хочешь знать, что я вижу во тьме?
– … – она кивает. Не понимает, как он мог узнать ее мысли, не допускает, что в мире все еще есть тайна, и науке известно не все. Она кивает, потому что и правда хочет, пусть откровение и пугает.
– Все и ничего. Я вижу весь мир. Прошлое и будущее. Свое и чужое. Сейчас я – бог в твоем плену.
Вадим замолкает на полуслове, его тело снова заходится в истерике, пытаясь отыскать безболезненную позу. Пальцы судорожно пытаются вытолкнуть мячи из ладоней. Ольга смотрит на часы и мягко поправляет эти жизнерадостно-яркие шарики, не давая им выпасть из мужских рук.
– Не веришь? – он начинает говорить очень тихо, но по мере того, как тело опускается на "самолет", голос крепчает и теряет цвета. – Это пока я не начал рассказывать. Ты поверишь. И, поверив, поймешь, что это правда. Но я тебе расскажу о нас. То, что ты уже знаешь и чувствуешь, но не должен знать я. Ведь ты не признавалась. Не намекала.
Он снова замолкает, но на этот раз просто лежит, всматриваясь в нее, распятый человек по образу и подобию. Пауза длится долго. Слишком долго, чтобы Оля начала нервничать. Она даже проверила у Вадима пульс, стараясь не смотреть на мужчину при этом.
– Ты приходишь ко мне ради себя, не ради денег и заработка. Потому что во мне воплотилась и твоя надежда. Наверное, поэтому ты боишься, что я сдамся. Я – символ и надежда. Не придешь – предашь меня, предашь ее. А придешь – у "надежды" будет надежда и шанс. Ты не предашь. Не сейчас и не завтра. Позже, но об этом потом. Ты видишь во мне свет, ты влюбилась в меня, и теперь, прикажи я тебе раздеться и сесть на колени у моих ног, ты выполнишь. Сгоришь со стыда, но не ослушаешься. Я стал чуть ли ни самым важным для тебя. Ты готова оставить мужа, ты готова отдаться мне… если попрошу или потребую. Ты одеваешься для меня, занимаешься любовью, думая обо мне. Ты готова сейчас произнести мне самые невероятные признания и комплименты, самые страшные клятвы.
Теперь он говорит даже при изгибающемся в дугу теле. Только частые паузы, чуть ли не после каждого слова, могут служить представлением о том, что он ощущает. Но эти паузы короче прежних, как точка в конце предложения. Бесстрастная, лишенная всяких красок речь, остекленевшие глаза, полные слез. Здесь ли он сейчас или "самолет" вознес его на недосягаемые высоты?
– Посмотри на меня… – едва слышная просьба умирающего, – посмотри на меня! – приказ восставшего из пепла Жарптица. – Почувствуй мою боль! Смотри, я сказал! Не смей прятать глаза!
Но гром так и не грянул. Снова обессиленный шепот.
– Ты – трусиха. Ты так хочешь любви и подвигов, но ты не готова.
– Что будет? – Оля бережно коснется пальцами его щеки, вытирая соленые шрамы ушедшей боли.
– Счастье. Ты будешь счастлива. Я обещаю.

Забегая вперёд, это не обо мне, не о том, что в моей душе. Всего лишь Музу приспичило устроить маёвку. Он шепчет, я печатаю. Все помидоры делим поровну)

мы писали друг другу, скрываясь за кованной вязью
небанальных приветствий и ников со сложной судьбою,
мы бросали друг в друга горстями накопленный разум,
избавляясь от хлама дневного и радости будничной разом.
мы невидимо злились, смеялись, искали, творили,
перед взором искрились чёрным шрифтом бесстрашные стрелы,
мы держались друг друга, а может быть, где-то любили
в тайной папке с паролем, который и сами забыли.
ты однажды вдруг выбрал“offline”, не вернувшись обратно,
я осталась беззвучно шептать себе скверные тайны.

Был вечер после рваного летнего дня. Идя вдоль озера, я пыталась успокоить свои лихорадочные мысли. Ещё не гуляя, нет. Какая прогулка, если только что клюнуло сразу несколько жареных петухов. Успеть сдать материал в срок, забрать документы, договорится о предстоящем юбилее, найти мастера, чтобы починил.... Так, не для этого я здесь, всё записано в блокноте. Всё будет хорошо.
Прохлада и спокойствие, идущие от воды, размеренно покачивающиеся ветви деревьев понемногу развеивали ненужное. Глубоко вдохнув, улыбнулась отражению почти безоблачного неба и уточкам, плавающим в нескольких метрах.
-Почему ты ушёл так.... - прошептала, ковыряя старую ранку. Мы с детства любим ковырять болячки, не трогай и заживёт начисто. Присела на лавочку, чтобы ноги немного отдохнули от многочасового хождения на высоких каблуках. - А может, ты прав. Зачем ненужные прощания? Хотя ты не прав. Уйти без прощания — значит, обречь на вечное ожидание. Пропавших без вести ждут всю жизнь.
Я встала, чтобы кинуть камешек в озеро. Неловко зацепилась за неровный край скамьи. Чулок поехал.
- Вот б.... - села снова, оглянувшись, скинула туфли, чтобы стянуть чулки. Иначе белая дырка будет очень контрастировать c загорелым фоном.
Только стянула один, как почувствовала чьё-то присутствие за спиной.
- Привет милая, ты совсем не изменилась. - узнала бы этот голос из десятков тысяч других. Сердце забилось так сильно, что достало до горла. Он приблизился и прошептал — Только не оборачивайся, моя Феечка.
- А то что? - холодно произнесла я, ощущая как по щекам поползли слёзы горючей обиды. - Снова в оффлайн?
Тёплая рука провела ласково по моим растрепавшимся волосам. Поцелуй в самую макушку. Волна нежности захлестнула меня. Сжав кулачками подол платья, я смотрела на озеро и не верила, что такое бывает.
- Люблю твой характер. Вспыльчивая, слова вперёд мыслей и всё такая же послушная. - рука его легла мне на плечо. Покосившись, погладила жадно взглядом длинные пальцы с красивым ногтевым ложем. Захотелось нестерпимо прижаться к ним губами и рыдать по той тоске, что так долго грызла меня вечерами после его ухода. - Продолжим? Снимай второй чулок, моя Пеппи.
Медленно, уже на зрителя, сняла второй чулок, удерживая спину прямо.
- Мне так хочется, чтобы ты сейчас была без трусиков. Как раньше. Помнишь, ты снимала их и клала в сумочку, перед выходом с работы. Шла вдоль озера, дрожа от страха, что ветерок приподнимет твоё платье выше допустимого.
- Помню. Я до сих пор так делаю. - закинув ногу на ногу, заметила, что не все уточки в озере по парам.
- Придумывала истории. То тебя маньяк в маске похитил. То ты мастурбировала на лавочке. - твёрдая ладонь провела по спине, грея сквозь тонкую ткань. - Я скучал по этим историям.
- Скажи, ты был неизлечимо болен и исцелился?
- Нет — некоторое удивление в голосе.
- Может, тогда, ты попал на необитаемый остров, оставаясь без связи?
- Глупости, - он хмыкнул.
- Или внезапный приступ амнезии вычеркнул моё имя?
- Так было нужно. Ведь я сейчас здесь.
- Год спустя ты здесь, - задумчиво протянула я, - Небеса так причудливо исполняют порой наши мечты. Не объяснишь, почему ты пропал на год, чтобы сразу ворваться в мою реальность?
- Я так захотел.
- Помнишь, я говорила, что полностью доверяю тебе.
- Да. Это самый большой подарок, что ты могла мне дать, Феечка.
Медленно встала и обойдя лавку, посмотрела на него. Он был безумно привлекателен с моей точки зрения. Мы стояли так близко, что невидимые нити прошлого выплетали макраме над нашими головами.
- Я забираю его назад, Коллекционер. - улыбнулась и зашагала прочь.
- Почему? - растерянно выкрикнул он.
- Я так захотела. - не оборачиваясь сказала в ответ. Птицы выводили вечерние трели, на небе громоздились белые замки. А я ощущала себя свободной как никогда, уже представляя себе, как легко завтра справлюсь со всем, что успело накопиться, пока я ковыряла болячку.