bdsmion

Что мне делать с собой,
Князь мой, враг мой,
Моя боль, мой свет,
Если жизни нет,
Если ночь темна
Велика цена?
Мне не уйти -
Ты прости, прости,
Прости мне...

(с) Hellawes

- Я хочу боли. Я хочу чтобы меня били до крови, до крика, до полуобморочного состояния. По лицу, по телу, куда угодно. Чтобы я не мог убежать от боли, чтобы она была повсюду, чтобы я задыхался и умирал, и каждый удар бы снова возвращал меня к жизни. Удар - смерть. Удар -жизнь. Я понимаю что потом...потом я все пойму. Потом я стану свободен и счастлив. Для того чтобы проснуться,необходимо встать под холодный душ. Этот душ и есть моя боль.

Он говорит это, глядя куда-то мимо, через мое правое плечо, тихим и оттого пугающим голосом.

- Я могу найти для тебя Садиста.

- Нет, не хочу, - он мотает головой, - это не то. Это аппарат. Мне нужна психология. Мне нужно осознавать, что мне делают больно не потому что я этого хочу, а потому что так хочет бьющий. Господи,я просто хочу успокоиться, я хочу знать что все закончено. С каждым ударом из меня будет выходить все темное и злое. Мне станет лучше.

- Не говори мне этого больше, прошу тебя.

-Чт...что? Почему?

- Потому что я хочу причинить тебе боль. Мазохизм связан с садизмом нерасторжимо. Опробовав на себе, что такое стоять на коленях, терпеть ожоги сигарет - ты помнишь этот след под моей правой грудью? Я знаю, каково это, двести ударов плетью.

- И каково же? - он усмехается, но усмешка исчезает, как только мы встречаемся глазами. Скорее всего, мои сейчас потемнели - так всегда происходит, когда я теряю голову.

- Сладко. Нестерпимо. Невозможно. Мало. Слишком много. Обжигающе как кипяток. Возбуждающе. Это как для девственницы грубый и быстрый секс - хочется чтобы он закончился сейчас же, и в то же время хочется чтобы он никогда не заканчивался.

- Такая двоякость?

- Да. А самое лучшее именно неконтролируемость с твоей стороны. Ты можешь корчиться от желания медленных ударов с оттяжкой, но тебя будут поливать безостановочно-рассекаемыми кожу струями кипятка. И наоборот - ты хочешь быстрых легких ударов, но тот, с плетью в руке, будет делать все...

- Чтобы растянуть удовольствие?, - он перебивает меня.

- Да.
- Тогда....двести ударов....у меня вся задница скейтом отбита - как будто ты не знаешь, как я падаю. Не поможет.
-Я придумаю что-то другое. Но боюсь, ты убьешь меня на полдороге. Инстинкт самосохранения великая штука, и развил ты его тоже...хорошо.
- Я убил бы тебя, ударь ты меня в ссоре. Но не тогда, когда ты бьешь меня по моей же собственной просьбе.

Он обрывает фразу, и идет к выходу из вагона.
Осторожно, двери открываются.

***

Я вспоминаю это разговор почти месяц спустя, проснувшись в шоковом состоянии - нейтральная в общем-то картина - смуглая кожа его плечей и рук,перетянутых толстыми белыми веревками. Но я вижу его страдания - страдания полностью беспомощного человека, и в ужасе понимаю, что они нравятся мне - своей эстетикой. Темное и белое, переплетенное вместе. Во сне лунный свет окутывал вуалью его темные волосы, отсвечивал от бисеринок пота, выступивших на его напряженном широком лбу. И мне хотелось, поцеловав эти капельки, снова продолжить причинять ему боль. А чтобы он не боялся, кстати, на глаза одевается повязка. От этого обостряются ощущения, но зато он не будет помнить то, как я улыбаюсь, спустя полсекунды после удара, потянув на себя хвост снейка.

Затягиваюсь слишком глубоко, и глухо кашляю, уткнувшись лбом в оконное стекло. Спать. Спать... завтра будет новый день, и еще один потом, и еще. А потом пройдет год, и он уже точно совсем не вспомнит почти напрямую высказанную мольбу освободить его от груза душевных страданий таким необычным способом. Спать. Мудренее быть не запретишь.