bdsmion

От автора: Данный рассказ является фрагментом большого (и совершенно не тематического романа "Рыцарский крест").

16 августа 1928 года

Кембридж, Британская империя

Профессор философии Тринити-колледжа Кембриджского университета Томас Уильям Пикеринг дочитал до конца курсовую работу своего лучшего студента, отложил в сторону. Снял типично профессорские очки, помассировал левый висок (головная боль мучила его с самого утра). Испытующе посмотрел на сидящего перед ним светловолосого молодого человека двадцати трёх лет и весьма приятной наружности. Затем довольно улыбнулся.

«Неплохо, Шольц, совсем неплохо» - одобрительно покачав головой, проговорил он. «И где это Вы столько всего интересного нашли?»

Карл Юрген Шольц покраснел. Лично он был не очень высокого мнения о своей курсовой работе, озаглавленной Доминирование, подчинение и алголагния[1] в межполовых отношениях: анализ с позиции умеренного католического модернизма.

«Ну…» - робко протянул Шольц, «я внимательно изучил и Жюстину, и Венеру в мехах и другие творения этих авторов – скучнейшие, надо отметить, книги…»

Профессор не возражал, ибо об этих книгах был примерно такого же мнения. Скандальные – да, но немногим более того.

«А практика?» - испытующе спросил профессор

Шольц замялся. И ещё сильнее покраснел

«Да не стесняйтесь вы, Шольц» - рассмеялся профессор. «Всем известно, что эти услуги – и госпожи, и рабыни – очень даже востребованы в нашем высшем обществе. Точнее, в любом обществе, способном заплатить за эти услуги. Так что в Ваших походах по злачным местам Лондона, Парижа, Берлина лично я не вижу ничего предосудительного. Тем более, что Вы, судя по Вашей работе, там не развлекались, а занимались очень даже делом…»

Профессор сделал паузу, затем продолжил:

«Вы далеко пойдёте, Шольц. Мало кто умеет так эффективно собирать информацию и так чётко и доходчиво её структурировать и анализировать. Из Вас получится отменный разведчик. Надеюсь,» - он сделал многозначительную паузу – «что правительства Его Величества…»

Шольц сделал вид, что не услышал последних слов профессора. Ибо был гражданином Германии, а не Британской империи.

«Тем не менее,» - продолжил профессор Пикеринг, «я бы хотел, чтобы Вы поговорили с ещё одним человеком…»

Шольц удивлённо уставился на профессора. Было крайне маловероятно, чтобы убеждённейший материалист Пикеринг собирался дать ему адрес какого-либо католического богослова (пусть даже и модернистского толка). Значит…

«Её зовут госпожа Эллен» Взглянув на изумлённое лицо Шольца, добавил. «Да-да, госпожа означает именно такую госпожу. Не знаю, с кем Вы там встречались во всех этих борделях, но она, насколько мне известно, на голову выше всех своих коллег. Общение с ней… уверен, что существенно повысит качество и ценность Вашей работы. Хотя она и без того великолепна, но… в общем, у Вас есть шанс сделать её действительно выдающейся»

Шольц возражать не стал. С руководителем курсовой работы; как говорится, не поспоришь…

«Однажды я оказал госпоже Эллен немалую услугу, поэтому она, скажем так, мне очень и очень многим обязана. И, хотя она – по вполне понятным причинам – очень глубоко и тщательно конспирируется, с Вами встретиться она не откажется. И ответит на все Ваши вопросы. Хотя… лучше изложите ей свои основные выводы – и посмотрите на её реакцию»

«Где я её найду?» - всё ещё сильно удивлённым голосом спросил Шольц.

«В Лондоне» - спокойно ответил профессор. «Точнее, в Чизвике. В неприметном баре Спагетти и Макароны на Элм-стрит…»

«Спагетти и Макароны?» - удивился Шольц.

Профессор задорно рассмеялся.

«Это что-то вроде игры слов» - объяснил он. «Точнее, букв. С и М. Сад и Мазох. Маркиз де Сад и Леопольд фон Захер-Мазох. Кто в теме, тот поймёт. А остальным знать всё это совершенно не нужно. Даже вредно»

«Понятно»

Профессор взял небольшой листок бумаги, набросал несколько строк. Протянул Шольцу. Чётким каллиграфическим профессорским почерком было написано:

Уважаемая госпожа Эллен!

Предъявителем сего является Карл Юрген Шольц – один из лучших моих студентов за всё то время, что я преподаю в Кембридже. Он подготовил курсовую работу по теме, относящейся к Вашей компетенции. Я буду глубоко Вам признателен, если Вы выскажете свои соображения по некоторым выводам, которые он делает в своей работе. Ему можно полностью доверять. Я за него ручаюсь.

Искренне Ваш,

Томас Пикеринг

Шольц вернул профессору листок. Пикеринг поместил его в конверт, который тщательно запечатал.

«Никому, кроме госпожи Эллен, это читать не нужно» - пояснил он. И добавил:

«Отправляйтесь в Лондон завтра. Завтра четверг и как раз по четвергам госпожа Эллен бывает в этом баре»

«Как я её узнаю?» - спросил Шольц

Профессор улыбнулся.

«Вы подойдёте к бармену и попросите передать этот конверт госпоже Эллен. Передадите пароль – Вальгалла. Вас к ней проводят. Желаю удачи»

Профессор дал понять, что аудиенция окончена. Шольц ещё раз поблагодарил своего научного руководителя, взял конверт, поклонился и вышел из профессорского кабинета.

На выходе из здания колледжа его кто-то окликнул:

«Карл?»

Шольц обернулся. Перед ним стоял его приятель Ганс Иоахим Фридель – редкостный плейбой и лоботряс. И постоянный спутник Шольца в его «походах» по лондонским и прочим борделям. Причём занимался вовсе не делом, а очень даже развлечениями. В том числе и соответствующим пресловутыми буквами С и М. И той, и другой. И если Шольц с «верхними» и «нижними» только разговаривал, то Фридель предпочитал более близкое и активное общение.

«Ты куда?» - нахально поинтересовался Ганс.

«В Лондон» - нехотя ответил Шольц. Врать он не любил (хотя и умел), да и не тот это был случай, чтобы врать.

«Опять брать интервью для своей работы?» - улыбнулся Фридель. И, не дождавшись ответа, продолжил:

«Найдёшь классную госпожу или рабыню, дай знать. А то я скоро уже домой…»

«Домой?» - удивился Шольц.

«Домой» - подтвердил Ганс. «Люфтганза открывает две новые школы пилотов…»

Они оба понимали, что это значило. Преклонявшийся перед Германом Герингом и бароном Манфредом фон Рихтгофеном, Фридель твёрдо решил стать военным лётчиком-бомбардировщиком.

После поражения Германии в Первой мировой войне, по условиям Версальского договора, ей было запрещено иметь собственную военную и гражданскую авиацию. Однако в 1922 году запрет на гражданскую авиацию был снят, хотя с некоторыми ограничениями.

К середине двадцатых годов в Германии была создана высокоэффективная авиационная промышленность (заводы «Фоккевульф» в Бремене, «Дорнье» в Фридрихсхафене, «Хейнкель» в Варнемюнде, «Юнкерс» в Дессау, «Мессершмитт» в Аугсбурге). В то время как победившие союзники всё ещё летали на устаревших деревянных бипланах, немецкие конструкторы разработали современные металлические монопланы со свободнонесущим крылом, убирающимися шасси и широколопастными винтами.

Интерес к военной авиации в Германии был очень велик, поэтому она создавалась под видом авиакружков и других гражданских формирований, активным членом одного из которых и был Ганс Фридель.

В Англии он тоже времени зря не терял, выучившись летать – легально, полулегально и вовсе нелегально - не на одном типе самолётов (гражданских, конечно). Но всё-таки это было не то. Ибо в нарушение Версальского договора, две лётные школы Люфтганзы готовили вовсе не гражданских, а очень даже военных лётчиков: одна - истребителей, другая – бомбардировщиков, обучая пилотов летать – и воевать – и днём и ночью практически в любую сколько-нибудь лётную погоду.

И вот теперь открылись ещё две школы.

Ганс махнул Шольцу рукой, подмигнул, улыбнулся и исчез за углом университетского здания.



17 августа 1928 года

Лондон, Британская империя

Бар Спагетти и Макароны был расположен настолько неприметно, что найти его мог, пожалуй, действительно только тот, кто очень хорошо знал, что и где искать.

Внутри бар практически ничем не отличался от любого итальянского бара-ресторана с неизменными деревянными стульями, клетчатыми скатертями и ленивыми, неприветливыми официантами. По причине относительно раннего часа, народу в баре было немного. В основном они располагались парами, причём самыми разнообразными – мужчина и женщина, женщина и женщина, мужчина и мужчина.

Шольца это совершенно не удивило, поскольку он уже знал, что значительную часть поклонников букв С и М составляли гомосексуалисты и лесбиянки.

Он подошёл к барной стойке. С противоположной стороне стойки на него весьма недружелюбно смотрел рыжеволосый детина явно ирландского производства.

«Чего вам?» - сквозь зубы процедил он.

Шольц протянул ему конверт.

«Передайте это госпоже Эллен» - спокойно приказал ему Шольц. «Пароль - Вальгалла».

Бармен безучастно взял конверт

«Диедра!» - рявкнул он.

Дверь в кухню с противным скрипом распахнулась и на пороге появилась тощая, словно селёдка, ирландская женщина неопределённого возраста.

Здоровяк протянул её конверт.

«Отнеси…» - он показал большим пальцем на потолок.

Женщина кивнула, взяла конверт и исчезла в глубинах кухни. Дверь за ней закрылась с тем же противным скрипом.

С этого момента для здоровяка посетитель просто перестал существовать. Что Шольца полностью устраивало.

Ожидая ответа на переданное послание, Шольц обвёл взглядом зал, стараясь понять, что из себя представляют его посетители. Получалось плохо.

«Вы Карл Шольц?» - раздался за его спиной звонкий девичий голос.

Шольц обернулся. Перед ним стояла очень красивая женщина. Точнее, девушка лет девятнадцати. Высокая, стройная, с красивыми, правильными чертами овального лица. Иссиня-чёрные вьющиеся волосы, свободно ниспадающие на покатые элегантные плечи. Глубокие, бездонные, завораживающие чёрные глаза ведьмы.

Плотно облегающая чёрная блузка не столько скрывала, сколько, наоборот, подчёркивала изумительной красоты грудь. Тонкая талия, длинные, стройные, изящные ноги. Обычное облачение официантки – чёрная блузка с короткими рукавами, короткая, чуть выше колен, чёрная юбка. Чёрные же чулки, чёрные туфли на высоком каблуке. Белоснежный передник официантки. И сильный, чарующий, пьянящий, околдовывающий аромат дорогих духов. Наверное, даже очень дорогих.

Эта женщина, несмотря на свою молодость, явно прекрасно владела искусством подчинения мужчин себе и своей воле. Шольц почувствовал, как она словно надела на него ошейник раба с длинной цепью, за которую она поведёт его куда ей захочется.

При этом, что самое неприятное, ему это даже нравилось. Ему вдруг остро захотелось подчиниться этой красавице и пойти за ней хоть на край света. Пусть даже и в ошейнике и на цепи.

К счастью, он уже давно научился жёстко и безжалостно контролировать свои желания, подчиняя их своему разуму, принимавшему и воплощавшему решения в соответствии со словом «нужно», а не со словом «хочу». Поэтому он совершенно не сомневался не только в том, что сумеет справиться с этим желанием, просто стерев его из своего подсознания, но и в том, что (если дело до этого дойдёт) кто тут кого куда поведёт… это ещё очень большой вопрос. И открытый.

«Да» - спокойно ответил он.

«Тогда следуйте за мной» - девушка повернулась и, соблазнительно покачивая чувственными бёдрами, направилась к двери с надписью Только для персонала.

Надо отметить, что Шольц обладал большим опытом по части борьбы с женскими чарами. И на вечеринках, где он по неизвестной ему причине пользовался большим вниманием прекрасного пола, и, тем более, в борделях, где конкуренция среди дам полусвета за богатого клиента (а Шольц был и богатым, и щедрым, и ласковым клиентом) была просто запредельной.

Чтобы выбрать не наиболее смелую и энергичную девушку, а ту, которая ему больше всего нравилась (обычно это были всё-таки разные девушки), Шольц разработал очень простой и весьма действенный (практически безотказный) способ, который собирался применить и сейчас.

Он опустил левую руку в карман брюк, нащупал обычный карандаш, обхватил его пальцами по много лет назад отлаженной схеме и резко сжал.

И чуть не подпрыгнул от сильной и резкой боли. Это способ был удобен тем, что вызывал действительно очень сильную боль, при этом не оставляя никаких следов и не вызывая никаких повреждений.

Желание исчезло. Краткая внезапная боль очистила подсознание; поэтому теперь он уже абсолютно спокойно смотрел на точёную фигурку девушки и на её соблазнительно покачивавшиеся бёдра бесстрастным взглядом праведного католика.

Они прошли через дверь, поднялись по лестнице на второй этаж, прошли по коридору и остановились перед самой обычной дверью. Девушка осторожно постучала.

«Войдите!» - раздался несколько приглушённый, но всё же, вне всякого сомнения властный и даже царственный голос.

Девушка распахнула дверь и жестом пригласила Шольца войти внутрь. Он вошёл в комнату и услышал, как за его спиной тихо закрылась дверь.

Он обвёл глазами комнату. К своему огромному удивлению, он не нашёл в ней ничего, соответствующего пресловутым буквам С и М. Если что-то такое в ней и имелось, то было надёжно скрыто от посторонних глаз. А глаза Карла Юргена Шольца с точки зрения обитательницы (или владелицы?) комнаты были, безусловно, посторонними.

Обычная хорошо обставленная гостиная. За исключением трона.

Посередине комнаты стояло огромное высокое кресло, которое действительно гораздо больше походило на королевский трон. На троне гордо, величественно и царственно восседала госпожа Эллен.

Лет тридцати с небольшим; высокого роста, чуть худощавее классических канонов красоты (что, надо сказать, её совершенно не портило); нельзя сказать, чтобы божественно прекрасное, но всё же привлекательное узкое лицо; длинная гибкая шея, гордая, царственная посадка головы; тёмно-каштановые волосы, водопадом струящиеся по плечам; изящные, холёные руки с длинными, тонкими пальцами, увенчанными острыми ногтями (когтями?), накрашенными в ярко-алый – под цвет губной помады – цвет.

Длинные, стройные, необычайно манящие и привлекательные ноги; узкие, но чувственные губы; матово-белая бархатистая кожа, огромные карие глаза, обрамлённые длинными, слегка загнутыми ресницами. Тонкие, изящные, тщательно сформированные брови; тонкий, с лёгкой горбинкой нос, придававший госпоже Эллен отдалённое сходство с хищной птицей (коей, по большому счёту, она и была).

Одета она была очень просто и, вместе с тем, необычайно эффектно – в белоснежную блузку с длинными рукавами, чёрную короткую, выше колен, юбку, охваченную широченным поясом с огромной серебряной пряжкой, чёрные же чулки и изящные туфельки на высоченных «шпильках».

Со вкусом подобранный лифчик, хорошо видимый под тонкой тканью блузки, аккуратно подчёркивал красоту небольших, но идеальной формы грудей. Запах её духов был столь же сильным, но намного более чарующим, опьяняющим, завораживающим и подчиняющим, чем запах духов «официантки».

«Явно какое-то колдовское зелье подмешала» - подумал Шольц. И, пожалуй, впервые в жизни ему пришло в голову, что, возможно, безжалостное преследование ведьм и католической, и протестантской церквями в так называемые «огненные годы[2]» не всегда было столь уж необоснованным.

Госпожа Эллен была, без сомнения, настоящей Госпожой. С большой буквы. Хотя Шольцу и приходилось беседовать с несколькими её «коллегами по цеху», никого даже отдалённо похожего на неё он не встречал. Всем остальным до неё было… как до Луны.

Она была воплощением огромной, невероятной, истинно женской Силы и Власти. От неё исходила чудовищная сексуальная и чувственная агрессия, направленная на подавление не только сопротивления, но даже и всего сознания мужчины; установление своего полного доминирования и безоговорочного, безраздельного господства над тем, кто имел несчастье подойти к ней слишком близко. В ней чувствовалась недосягаемое величие и абсолютная самоуверенность богини. Языческой богини. Рабовладелицы.

С таким противником ему ещё не приходилось сталкиваться. Что его нисколько не пугало. Ещё учась в японской школе боевых искусств, он никогда не уклонялся от хорошего боя. Особенно с сильным противником.

Если у Шольца перед его приходом в Спагетти и Макароны и были какие-то иллюзии относительно безопасности этого визита, то они развеялись при одном только взгляде на госпожу Эллен. Она была жестокой и безжалостной хищницей, смыслом существования которой (а не только профессией) было подчинение себе всех – абсолютно всех – мужчин, находившихся в пределах её досягаемости.

В том числе и его – Карла Юргена Шольца. Он нисколько не сомневался в том, что она с огромным удовольствием поставит свою изящную ножку, обутую в не менее изящную туфельку, ему на голову (а то и на другие, гораздо более чувствительные места). Тем более, что здесь был не бордель (в котором тот, кто платит, имеет все права), а её территория. Кроме того, в послании профессора Пикеринга не было прямого запрета на подчинение ею его лучшего студента.

Скорее наоборот, из этого текста вполне можно было (при желании, которое у неё, несомненно, было), что профессор, по крайней мере, не стал бы возражать против того, чтобы госпожа Эллен позволила (или приказала) бы Шольцу почувствовать себя «в шкуре» и М (под розгами, плетьми и прочими инструментами богини), и С (например, обрабатывая «официантку»).

Что, вне всякого сомнения случится, если он не будет ей активно сопротивляться.

В общем, ему предстояло вовсе не дружеское интервью, а самое настоящее сражение, ставка в которой была действительно «больше чем жизнь».

Ставкой в этой битве была его душа. Ибо никаких сомнений в том, что подчинение власти госпожи Эллен стало бы подчинением власти демона (или демонов) у него не было. Что для католика было совершенно неприемлемо.

Тут уж одним карандашом не обойдёшься. К счастью, сколь бы впечатляющим ни было «вооружение» госпожи Эллен, в его «арсенале» тоже кое-что имелось. И это «кое-что» было, мягко говоря, посерьёзнее её демонических чар. Ибо, будучи весьма ревностным католиком (за исключением, увы, заповеди не прелюбодействуй), Карл Юрген Шольц имел доступ к источнику Святого Духа, против которого был бессилен любой демон.

Не говоря уже о навыках, приобретённых им за многолетнее обучение в школе боевых искусств, в которых искусство психологической борьбы ценилось не меньше (если не больше), чем искусство борьбы физической.

Был у него и ещё один козырь; правда, даже применимость (не говоря уже об эффективности) которого пока была совершенно неочевидной. «Посмотрим» - подумал он.

Понимал он и ещё один, как он говорил в таких случаях, медицинский факт. Это сражение не могло закончиться ничьёй. Или – или. Или она подчинит его себе, или он её – себе. Третьего не дано. Причём исход этой битвы будет определён в первые одну-две минуты их разговора. Поэтому…

Он мысленно представил себя (он вообще умел очень эффективно работать с мыслеформами) сначала священником-францисканцем (святой Франциск Ассизский был его небесным покровителем) в коричневой сутане, подпоясанной вервием с большим деревянным распятием в одной руке и со Святым Розарием в другой; затем – японским воином-самураем в кожаных доспехах козан-до и с катаной[3] за спиной (таким мечом, надо отметить, он довольно неплохо владел); и, наконец, воином – госпитальером[4] в кольчуге, с овальным щитом, с длинным мечом на перевязи и с копьём в руке.

Помогло. Он полностью успокоился и чётко, размеренно, уверенно – и при этом глядя колдунье прямо в глаза, спокойно произнёс:

«Здравствуйте, госпожа Эллен»

Вскрыв конверт, принесённый ей Диедрой и прочитав послание профессора Пикеринга, госпожа Эллен от души расхохоталась. Его студент… написал какую-то работу по её теме? Какой-то сосунок, у которого молоко на губах не обсохло (других студентов у профессора просто не было) берётся что-то рассуждать об этом? Боже, как смешно…

И она ещё должна высказать по поводу его выводов своё мнение? Нет, отказаться она, понятно, не могла. Ибо однажды профессор Пикеринг просто спас её от смерти – да ещё и от очень неприятной. Ужасной, проще говоря. Поэтому мнение-то она своё выскажет. Но только после того, как от души наразвлекается с его… дитятей. Дав ему возможность, как говорится, на своей шкуре прочувствовать все её инструменты и всё её искусство. А по дороге и поработать – по её приказу – над её рабынями и рабами. Начиная, например, с хорошенькой и безраздельно преданной ей «официантки» Оливии…

Она даже зажмурилась от удовольствия. А когда открыла глаза, студент уже стоял прямо перед ней. Глядя ей прямо в глаза.

От того, что она увидела в его глазах, Госпоже Эллен стало нехорошо. Даже очень нехорошо. Надо сказать, совсем даже плохо.

Внешне ему было не больше двадцати пяти, даже, наверное, меньше. Года двадцать два или двадцать три. А вот его глаза… Его глаза были глазами… не юноши, но убелённого сединами мудреца.

И воина.

Он смотрел на неё не моргая, спокойно, ровно и очень строго, с ощущением своего собственного полного, непоколебимого и, что самое ужасное, совершенно обоснованного и даже само собой разумеющегося превосходства, оспаривать которое ей было абсолютно бесполезно.

А то и просто опасно.

Его взгляд словно пригвоздил её к её трону, который в этой ситуации выглядел уже не величественно, а просто нелепо; словно накинул на неё тонкую, но очень цепкую сеть, сведя её степени свободы лишь к тем, которые позволит он.

На неё смотрели глаза рыцаря, за которыми она чётко и явственно видела изготовившегося к прыжку льва. Она почему-то была совершенно уверена, что если бы вдруг, по чьей-то злой воле, в её комнате кто-нибудь появится из ниоткуда и попытается на неё напасть, этот лев мгновенно прыгнет и растерзает нападавшего.

Как растерзает и её, если она сделает хотя бы один враждебный шаг.

«Здравствуйте, госпожа Эллен» - медленно, спокойно и уверенно произнёс студент.

Его голос был спокойным, мягким, вежливым, уважительным и очень уверенным в себе. И при этом каждое слово словно вгоняло в голову госпожи Эллен раскалённый гвоздь.

«Здравствуйте, Карл» - ответила госпожа Эллен, приложив максимум стараний, чтобы её голос звучал как можно более уверенно. Получилось не очень.

Шольц был доволен произведённым эффектом. Контроль над ситуацией и над разговором был полностью в его руках.

При всей её запредельной сексуальности и чувственности, в других инструментах психологической борьбы госпожа Эллен была, мягко говоря, не сильна. Играть «в гляделки» на уровне грубой энергетической силы она просто не умела, а об искусствах риторики и гомилетики[5] (которые Шольц старательно и с большой пользой для себя изучал в Кембридже), явно не имела ни малейшего представления.

«И хорошо» - подумал Шольц.

«Я слушаю Вас» - уже более уверенным голосом продолжила госпожа Эллен, постепенно избавляясь от только что испытанного потрясения.

«Я студент профессора Пикеринга…» - уже гораздо мягче и спокойнее произнёс Шольц. Теперь можно было и слегка «отпустить вожжи». А то так её и до истерики можно довести. Кто их там знает, этих доминатрисс[6]…

«… и меня очень интересует Ваше мнение по поводу некоторых выводов, которые я сделал в своей работе…»

Хотя Шольц и был просто безукоризненно вежлив, госпожа Эллен не испытывала никаких иллюзий. Ибо это был всё тот же железный кулак… разве что в бархатной перчатке. Причём достаточно тонкой.

«Как называется Ваша работа?» - с максимально возможной строгостью спросила доминатрисса. Нужно же было хоть что-то предпринимать…

«Моя работа» - улыбнулся Шольц, «называется Доминирование, подчинение и алголагния в межполовых отношениях: анализ с позиции умеренного католического модернизма…»

«Ужас какой» - подумала госпожа Эллен. «Ладно, что такое доминирование и подчинение, я знаю очень хорошо. Что такое алголагния, тоже понятно. А вот что такое модернизм? Да ещё и католический? И притом умеренный?»

В католическом богословии госпожа Эллен была, мягко говоря, не сильна. Точнее, не имела об этом предмете просто-таки ни малейшего представления.

«А вы не могли бы пояснить поподробнее» - голосом строгой учительницы потребовала доминатрисса, «что значит умеренный католический модернизм?»

Шольц плотоядно улыбнулся. Как известно, одним из самых эффективных инструментов подчинения себе собеседника является превращение разговора в лекцию с собой в роли лектора и собеседником – в роли слушателя.

«Все двадцать веков существования христианства в католической церкви идёт непрерывный спор о том, что в вероучении должно оставаться неизменным, а что должно меняться, чтобы соответствовать Zeitgeist…»

«Цайт… что?» - перебила его госпожа Эллен.

«Гейст. Духу времени. Это немецкое слово…»

«Понятно» - подумала доминатрисса. «Продолжайте, Карл»

Хотя внешне могло показать, что она контролирует ситуацию, она прекрасно понимала, что достаточно ещё одного его взгляда… и всё вернётся в исходную точку.

«Ну так вот, католики-традиционалисты считают, что менять не следует практически ничего, а модернисты…»

«А модернисты – что менять нужно почти всё?» - закончила за него госпожа Эллен.

«Так считают радикальные модернисты» - поправил её Шольц. «Умеренные модернисты считают, что менять нужно многое, но, конечно же, далеко не всё. В отличие от радикальных модернистов, мы вовсе не считаем, что христианская религия создана человеком (мы согласны с тем, что она представляет собой божье Откровение); что Библия — не боговдохновенная книга (по нашему мнению, очень даже боговдохновенная); что Христос не был сыном Всевышнего, а был всего лишь человеком - основателем религиозного движения (мы считаем Его именно Сыном Божьим и Спасителем). Естественно, мы не считаем, что Церковь должна отказаться от веры в чудеса, в дьявола, в загробные муки и прочие, по мнению радикалов, «примитивных суеверий». Ибо от истины отказываться нельзя.

Госпожа Эллен пожалела, что напросилась на эту «богословскую лекцию» ибо, надо признаться, мало что поняла. Всё это было для неё тарабарской грамотой.

«И какое отношение это имеет к доминированию, подчинению и алголагнии?»

«Самое прямое, госпожа Эллен» - вежливо, но твёрдо пояснил Шольц. «Традиционалисты относятся к этим… практикам чрезвычайно неодобрительно (я бы даже сказал, совершенно нетерпимо); радикальные модернисты – вполне терпимо, а мы…»

«А вы?» - резко перебила его доминатрисса, пытаясь восстановить свой образ строгой госпожи.

«А мы…» - Шольц сделал паузу, «мы относимся ко всему этому весьма неоднозначно. Не столь категорически отрицательно, как традиционалисты, но и далеко не столь терпимо, как радикалы»

«Например?»

«Я предлагаю вот что» - её вопрос Шольц демонстративно проигнорировал. «Давайте я познакомлю Вас с некоторыми своими выводами, а Вы из прокомментируете. Если что будет непонятно, то зададите вопросы. Договорились?»

Госпожа Эллен поняла, что непонятного будет много. Поэтому вопросов тоже будет много. Временем она располагала, да и не могла она отказать профессору Пикерингу. А вот место… место надо бы поменять.

Шольц был прав в своём предположении, что в этой комнате всё-таки были тщательно укрытые от посторонних глаз инструменты. Тем не менее, госпожа Эллен решила, что её позиция будет гораздо сильнее, если ей удастся перенести этот разговор в её логово. Кроме того, у неё появилась одна идея.

«Если сработает» - хищно подумала она, «то наше общение в моём логове начнётся с экзекуции. Его мною, естественно»

Но сначала нужно было уговорить студента переместиться в её логово. Что вполне могло оказаться неразрешимой задачей.

Но не оказалось.

«А я предлагаю» - ответила доминатрисса, «перенести наш разговор в мой донжон. Так сказать, в мою темницу. Думаю, что там обстановка будет гораздо лучше соответствовать содержанию нашего разговора»

На её удивление, Шольц возражать не стал.

«Согласен»

«Первая победа за мной» - довольно подумала госпожа Эллен. «Надо развивать успех».

Она поднялась со своего трона, пересекла комнату, сняла с вешалки лёгкий летний плащ, надела его и жестом пригласила Шольца следовать за ней.

Он повиновался.

Они покинули комнату, прошли по коридору, спустились по чёрной лестнице и через чёрный ход вышли на задний двор здания, в котором размещался бар.

«Мой дом недалеко, в конце улицы» - госпожа Эллен махнула рукой куда-то в сторону.

Они двинулись в направлении, указанном белоснежной дланью доминатриссы.

Улучив благоприятный момент, госпожа Эллен мягко, но властно взяла Шольца за руку. Не «под руку», а именно за руку. Точнее, левой рукой за кисть его правой руки. Как влюблённая девушка берёт за руку своего молодого человека.

Только госпожа Эллен была вовсе не юной девушкой. И отнюдь не была влюблена в Карла Юргена Шольца. Ей просто нужно было установить канал прямой связи с его душой, чтобы иметь возможность диктовать ему свои приказы напрямую, прямо в его душу, обходя его действительно впечатляющие «фортификационные сооружения».

Собственно, всё искусство доминирования и состояло в установлении такого канала связи – либо визуального, либо вербального, либо, как в этом случае, тактильного. В подавляющем большинстве случаев ей не нужно было для этого вообще что-либо делать – потенциальные рабы сами табунами прибегали к ней, широко распахивая свои души для любых её приказов, даже самых бессмысленных и жестоких, которые они немедленно и с радостью бросались выполнять. Поскольку она была действительно выдающейся госпожой, у неё всегда был огромный выбор рабов самого различного возраста, внешности и общественного положения.

Тем не менее, со временем этого ей стало недостаточно. Нет, рабы были, разумеется, полезны, в том числе, и с финансовой точки зрения, ибо обеспечивали ей очень и очень приличный доход. И всё же полная, изначальная, рабская покорность её очень быстро начинала раздражать, что часто вызывало в ней какую-то просто нечеловеческую жестокость по отношению к своим сабам[7].

Ей было гораздо интереснее взять полностью ванильного джентльмена (или не-джентльмена, неважно) и с помощью искусного манипулирования превратить его в своего покорного и вечного раба. Она была не просто госпожой и доминатриссой, но охотницей – госпожой высшей категории.

Но для этого нужно было установить соответствующий канал прямой связи с душой потенциального раба. В большинстве случаев ей хватало весьма поверхностных средств – дурманящих духов (она действительно подмешивала в и без того сильнодействующий парфюм мощное привораживающее зелье), тщательно подобранных одежды и макияжа (с внешними данными у неё было всё в порядке) и чарующего, обольстительного, волшебного, колдовского голоса, над которым она работала много лет.

Если это не помогало, выручали прикосновения (за время своей карьеры профессиональной госпожи она научилась очень хорошо чувствовать мужское тело); если и этого было недостаточно, то она была не против поменять одежду – на более прозрачную (если нужно, то и раздеться догола) и в самом крайнем случае – лечь со своим объектом в постель. Надо отметить, правда, что последнее ей приходилось делать лишь дважды за всю свою более, чем десятилетнюю карьеру госпожи.

Ей понравилась его ладонь, причём именно своей неоднородностью. Полностью загрубевшие фаланги указательного и среднего пальцев, кончики всех пальцев, ребро ладони и то место, где ладонь переходит в запястье – и удивительно мягкая и нежная кожа внутри и на тыльной стороне и на пальцах (кроме самых кончиков).

Она нежно провела кончиками пальцев по внутренней стороне его ладони и приготовилась к отдаче своего первого приказа.

В своих внутренних рассуждениях о каналах связи и фортификационных сооружениях госпожа Эллен допустила только одну ошибку. Будучи, мягко говоря, некомпетентной в военном деле, она совершенно упустила из виду, что у крепости, которую она собралась брать, имеются не только защитные сооружения.

Но ещё и пушки. Мощные крупнокалиберные дальнобойные крепостные орудия.

Этой ошибки оказалось достаточно. Более, чем.

Шольц даже не вздрогнул, когда доминатрисса взяла его за руку. Внутренне он ожидал чего-то подобного, только несколько позже – в её доме.

«Впрочем,» - подумал он, «это даже хорошо. Чем раньше, тем лучше»

Он прекрасно понимал, что его первая победа над госпожой Эллен, хоть и чрезвычайно важная, окажется весьма и весьма короткоживущей. Уже когда они покидали Спагетти и Макароны, он заметил, что его оппонент полностью восстановилась и готова к тому, чтобы нанести ответный удар.

Шольц продолжал спокойно и молча, как будто ничего не случилось, идти рядом с госпожой Эллен. Тем не менее, он прекрасно понимал, что у него есть не больше минуты, чтобы среагировать на этот ответный ход госпожи Эллен в их чрезвычайно захватывающей и опасной (по крайней мере, для него), шахматной партии (скорее, впрочем, боевом спарринге).

Эта минута у него была, поскольку ей всё же нужно было сколько-то времени, чтобы настроиться на него и выбрать правильный способ отдания своего первого приказа – слова, тембр голоса… А как только она отдаст этот приказ (в подавляющей силе которого он нисколько не сомневался), сопротивляться ему будет во сто крат сложнее.

Тем не менее, он и не подумал отнять руку. Наоборот, будучи тоже человеком весьма тактильным и неплохо изучившим женское тело за три года регулярного посещения борделей (и около пяти лет активной сексуальной жизни вообще), он решил использовать этот же канал в обратную сторону – для отдачи своего приказа ей.

В полном соответствии с принципом «духовного айкидо[8]», которым недурно владел.

«Браво, госпожа Эллен» - спокойно, ровно, но очень жёстко произнёс он. «Вижу, Вы зря времени не теряете»

Изумлённая доминатрисса, явно не ожидавшая такой реакции (по причине явно излишней самоуверенности) даже остановилась и уставилась на своего «кавалера».

На сей раз в глазах Шольце не было и следов той силы и стали, которые она увидела в первые мгновения их встречи. Его взгляд был неожиданно мягким и тёплым.

Но при этом, несомненно, снисходительным.

«Давайте не будем скрывать очевидное, госпожа Эллен» - спокойно продолжил он. «Я прекрасно понимаю, что Ваша реакция на прочитанное Вами послание профессора Пикеринга могла быть только одной. Вы просто взбесились»

Доминатрисса молча продолжала смотреть на него. Она просто потеряла дар речи.

«Ну как же» - усмехнулся Шольц. «Вы – такая выдающаяся и опытная – без иронии – госпожа, и тут какой-то сопляк осмеливается чего-то такое анализировать в Вашей теме. Да ещё делать какие-то выводы! Да ещё спрашивать Ваше мнение по поводу этих выводов! Как он смеет! На лавку его! В колодки! Подвесить к потолку! Под плети и розги! Под кнут! Стегать, пороть и мучить! До посинения и потери сознания! Чтоб на своей шкуре почувствовал! А потом… может быть, я соблаговолю прокомментировать его соплячьи выводы…»

Шольц сделал паузу и тихо спросил: «Так ведь?»

Госпожа Эллен молчала. Он продолжил:

«Я хоть и, с Вашей точки зрения, и сопляк, но на свете, тем не менее, живу не первый день. Поэтому я прекрасно понимаю, что, что бы я не делал и не говорил, Вы не оставите попыток подчинить меня своей воле. Вы просто так устроены»

Госпожа Эллен по-прежнему молчала. Тем более, что и сказать-то ей было особо нечего.

«А поскольку я всё это прекрасно понимаю, то я, собственно, и не против. Ибо против я, или не против – это не имеет ровным счётом никакого значения. Пытайтесь себе на здоровье – всё равно у Вас ничего не выйдет. Я Вам не по зубам. Но..» - Шольц сделал многозначительную паузу

«Что – но?» - машинально спросила доминатрисса. Надо же было хоть что-то сказать…

«Но у меня есть одно условие»

«Какое?» - удивилась госпожа Эллен. «У него ещё хватает наглости ставить мне условия» - раздражённо подумала она.

«Никакого физического контакта» - спокойно сказал Шольц. «Вы можете говорить и делать что угодно… а вот прикасаться ко мне я Вам запрещаю»

«А если я не послушаюсь?» - игриво спросила доминатрисса. «Если я всё-таки к Вам намеренно прикоснусь? Что тогда будет?»

«Тогда я сделаю Вам очень больно» - бесстрастно ответил он. И повторил «Очень больно»

«И что же Вы мне сделаете?» - насмешливо поинтересовалась она. «Руку сломаете? Или сразу шею?»

«Ну зачем же так брутально…» - усмехнулся Шольц. «Никаких повреждений Вашему великолепному телу я наносить не собираюсь. И на Вашей драгоценной коже не останется никаких следов. Но больно Вам будет. Очень больно. Нестерпимо больно»

«Это как?» - по-прежнему игриво осведомилась доминатрисса.

«А вот как» - ответил Шольц, которому эти «игрища» начали порядком надоедать. Он освободился от её руки, взял доминатриссу за запястье, нашёл необходимые болевые точки – и сильно нажал на них. И тут же мгновенно отпустил её руку.

Чудовищной силы болевой разряд пронизал всё тело госпожи Эллен. Ей показалось, что в неё попала молния.

«Это один из боевых приёмов ниндзюцу[9]» - бесстрастно пояснил Шольц. «Очень эффективен в тесном пространстве, когда нужно быстро обезоружить противника, вооружённого ножом или пистолетом»

Доминатрисса молчала, пытаясь прийти в себя. Боль была действительно запредельной. При этом она была совершенно уверена, что Шольц её ещё пожалел и нажал на её болевые точки далеко не в полную силу.

Будучи страстной поклонницей всевозможных нововведений, госпожа Эллен некоторое время назад заказала специальный прибор для пыток электротоком. Будучи правильной госпожой, она сначала решила попробовать этот прибор на себе, причём в самом жёстком варианте, присоединив один из электродов к своему клитору и введя другой в своё влагалище, причём максимально глубоко – до соприкосновения с шейкой матки. А затем поставила почти на максимум (разработчик прибора клятвенно уверял, что даже в этом положении он совершенно безопасен) и замкнула цепь.

Как она не только выжила, но даже не заработала кровотечение, она удивлялась до сих пор.

Ощущения от приёма Шольца были очень близкими. Неприятно близкими. Поэтому повторения этого приёма ей вовсе не хотелось. Совсем.

Наконец боль исчезла. Госпожа Эллен взглянула на запястье. Шольц не обманывал её – на коже не осталось никаких следов, даже лёгкого покраснения. Этот ниндзя, как она его немедленно для себя окрестила, действительно знал своё дело.

Как ни странно, но она совершенно на него не обиделась. Напротив, только ещё больше зауважала. Будучи сама достойной госпожой, она умела уважать достойных, сильных, трудных противников. Сказал – сделал. Сказал, что будет нестерпимо больно – и пожалуйста, действительно нестерпимо больно.

С таким можно иметь дело. Такого есть за что уважать.

Шольц никуда не торопился и не торопил её. Просто стоял рядом. Никакого физического контакта между ними, разумеется, уже не было.

«И хорошо» - подумала доминатрисса, обдумывая последние изменения во взаимной диспозиции. Которые, как ни странно, её обрадовали. Ибо только что состоявшийся между ними «обмен уколами», хоть и не привёл к установлению столь желанного для неё «канала связи» с его душой, но всё же разрушил (или, по крайней мере, существенно повредил) ту стену, которая неизбежно существует между двумя едва знакомыми людьми.

И которая сильно мешает подчинению.

Теперь между ними уже была не стена, но всё-таки более или менее открытое пространство, к преодолению которого госпожа Эллен немедленно приступила. Перейдя в решительное наступление.

«Скажите, Карл» - тихо спросила она, глядя ему прямо в глаза своим чарующим, околдовывающим взором, «почему Вы так боитесь подчиниться мне? Что Вас останавливает? Боли Вы, насколько я понимаю, не боитесь… Если Вам не по душе унижение, то я вполне могу обойтись и без этого. Ведь подчинение вовсе не обязательно означает унижения. Я могу относиться к Вам с большим уважением… даже с нежностью и лаской» - осторожно добавила она.

Она вовсе не лукавила, ибо уже решила для себя, что если он её подчинится, то будет относиться к нему с уважением, нежностью и лаской, хотя пороть и мучить будет жестоко – и с огромным удовольствием (ей даже нравился такой «контрастный душ»). Что-то ей подсказывало, что на эмоциональные воздействия он реагирует куда острее, чем на физические. Она была бы даже не против – совсем даже не против – заняться с ним любовью. Ибо её необычайно возбуждали и его сильное тело и его сильная воля.

«Только подчинись» - подумал Шольц. «И будет тебе и ласка, и нежность, и уважение». Последнее у него, впрочем, было и так. И даже в избытке.

А сам совершенно неожиданно – и для себя, и для неё, спросил:

«А Вы как думаете?»

«А я никак не думаю» - честно призналась доминатрисса. «Я слишком плохо Вас знаю, чтобы иметь по этому поводу какое-либо мнение. По крайней мере, пока. Но я надеюсь» - добавила она, «что после того, как вы мне расскажете о своей работе и о Ваших выводах, я смогу ответить на этот вопрос»

«Вот как?» - удивился Шольц.

«Конечно» - улыбнулась госпожа Эллен. «Ведь, что бы Вы там ни говорили, Вы написали эту работу в первую очередь для себя».

«Пожалуй» - согласился он. «Чтобы понять…»

«Себя» - тихо, но неожиданно резко перебила его доминатрисса. «Чтобы понять себя. Свои чувства, желания, сексуальность…»

«Вы уверены?» как можно ироничнее спросил Шольц. Получилось, правда, не очень.

«Абсолютно» - уверенно ответила госпожа Эллен. «Знаете,» - она сделала паузу, «мне кажется, я начинаю Вас понимать. Точнее… наверное, скорее чувствовать, чем понимать…»

«И что же Вы чувствуете?» - саркастически осведомился он, не очень-то веря в её способности действительно читать его. Ибо если это не удавалось даже многоопытным католическим священникам, то что уж о ней-то говорить…

«Я чувствую…» - доминатрисса слегка запнулась, затем продолжила, «что… в общем, ваши слабости, а они у Вас, без сомнения есть – это естественное продолжение Вашей силы…»

«А можно поподробнее?»

«А если поподробнее, то… понимаете, Вы идеалист, но Вы из тех идеалистов, которые обладают достаточной силой воли, интеллектом, образованием, чтобы воплотить в жизнь свои идеалы. Вы необычайно целеустремлённы – я это очень хорошо чувствую – и с раннего детства привыкли… точнее, наверное, Вас к этому приучили – и в семье, и в вашей школе боевых искусств – ставить себе запредельные цели и неуклонно их добиваться. Поставил цель – добился, новую цель – снова добился и так далее; причём каждая новая цель – значительнее и невозможнее предыдущей. Вам просто нравится жить на пределе своих возможностей, постоянно прыгать выше головы… Так?»

«Так» - кивнул Шольц. «И что в этом плохого?»

«Плохое…» - задумчиво произнесла госпожа Эллен. «Плохое заключается в том, что Вы, по-видимому, возвели этот принцип в абсолют. Вы не видите ничего вокруг себя, кроме своих целей…»

«Чепуха» - перебил её Шольц. «Я постоянно помогаю людям вокруг себя. Некоторых даже чуть ли не из петли вытащил. Так что мне уже кое-кто обязан здоровьем, успехом, а то и жизнью»

«А я и не сомневаюсь» - спокойно парировала госпожа Эллен. «Но Вы им помогаете точно так же: поставил цель – добился. Решил проблему ближнего своего – и пошёл дальше. Так?»

«Так» - пожал плечами Шольц. «Согласитесь, что это куда лучше, чем разводить бесконечные сопли и пустую болтовню в то время, как человек катится в пропасть. Или, того хуже, в могилу»

«Лучше» - согласилась доминатрисса. «Но при этом Вы – одиночка. Самодостаточны, если люди вообще могут быть самодостаточными. Вы построили вокруг себя совершенно непробиваемую стену и полностью изолировали себя от всех. И от врагов, и от друзей. У Вас же нет друзей?»

«Нет»

«Меня это не удивляет. У Вас есть однокурсники, преподаватели, приятели, знакомые… а вот друзей нет. Как нет и любимой женщины. Хотя женщин у Вас… думаю, что гораздо больше, чем Вы при всём своем желании сможете переварить. Внешность, сила, ум, образование, манеры, деньги… потом, я уверена, что доставлять женщине удовольствие Вы умеете очень хорошо»

«Почему Вы так решили?» - удивился Шольц.

«Я это чувствую» - улыбнулась госпожа Эллен. «Хоть Вы меня и очень быстро отшили, я успела почувствовать Ваши руки. Они у Вас волшебные. Я очень хорошо могу представить себе, что чувствует женщина, которую Вы гладите даже просто по руке. Не говоря уже о более чувствительных местах»

Эта была чистая правда. У Карла Юргена Шольца были действительно необычные руки. Он всего за пару минут пассами рук снимал у своих знакомых даже сильнейшие головные боли. И не только головные. Нескольких сеансов было достаточно, чтобы наступило облегчение даже, казалось бы, самых тяжелых болезней. Но пользовался он этим своим даром крайне редко, справедливо полагая, что серьёзно заниматься таки лечением можно лишь имея диплом врача (а получать такой диплом у него не было ни малейшего желания).

Вы закрыли дверь, чтобы к Вам не вошли боль и страдание. Но как же теперь войти любви и нежности? – тихо произнесла доминатрисса.

«Хорошие слова» - сказал Шольц. «Ваши?»

«Не совсем. Вообще-то это слова Рабиндраната Тагора. Только он говорил о заблуждении и истине»

И продолжила:

«Мне кажется… точнее, я просто уверена» - она сделала паузу, «что Вы и секс воспринимаете как неизбежное зло. Как напряжение, которое Вам необходимо просто периодически снимать, чтобы оно не мешало Вам достигать Ваших запредельных целей. А поскольку заниматься самоудовлетворением Вам не позволяет Ваша запредельная гордыня, то Вы снимаете это напряжение либо с подружками на ночь, либо вовсе с проститутками. Так?»

«А это Вы откуда взяли?»

«Что именно – отношение к сексу или проституток?» - лукаво улыбнулась госпожа Эллен.

«И то, и другое»

«Первое – из Вашего взгляда. Он у Вас… как у монаха-воина. Как у…» - она замолкла, пытаясь припомнить, как же назывались те средневековые монахи-воины, книжку о которых она читала пару лет тому назад.

«Тамплиера. Рыцаря-храмовника» - помог ей Шольц. «Нищенствующие рыцари Христа и Храма Соломонова[10]. Мне, впрочем, гораздо ближе госпитальеры».

«Кто?» - удивилась доминатрисса. Эрудиция Карла начинала её всерьёз раздражать. «Всё хорошо в меру» - недовольно подумала она.

«Госпитальеры. Члены Суверенного Военного Ордена Госпитальеров Святого Иоанна Иерусалимского. Он, кстати, существует и поныне. После столетий самых удивительных приключений орден госпитальеров превратился в маленькое государство, известное под именем Мальтийского ордена»

«Почему госпитальера, а не тамплиера?»

«Потому, что мне гораздо ближе врачи, чем банкиры». И, взглянув на недоумённое лицо госпожи Эллен, добавил:

«Хотя и те, и другие были типичными средневековыми военно-монашескими орденами (был ещё тевтонский орден и другие, менее известные), у каждого из них было, так сказать, побочное занятие. Госпитальеры заведовали госпиталями (отсюда и название)…»

«А тамплиеры?»

«Тамплиеры занялись финансами. Изобрели дорожные чеки. Построили первую международную банковскую систему, распространившуюся по Европе и Ближнему Востоку. Влезли в большую политику. На том и погорели. Некоторые в прямом смысле. Жестокие были времена…»

«То есть, Вы не отрицаете, что я права насчёт Вашего отношения к сексу?» - настаивала доминатрисса. «Вы бы с удовольствием вообще задавили бы эту часть себя, если бы сумели осуществить духовную самокастрацию…»

Шольц от души расхохотался. Духовная кастрация – это что-то новенькое. Хотя… пожалуй, она была права. То, что святые подвижники называли умерщвлением плоти и борьбой с сексуальными искушениями в переводе на общепринятый язык, пожалуй, было действительно этим.

«Пожалуй» - нехотя согласился он.

«Оно того стоит?» - пристально глядя ему в глаза, спросила госпожа Эллен. «Ваши цели – они того стоят?»

Шольц молчал. Иногда у него действительно возникало огромное, почти непреодолимое желание, как говориться, плюнуть на все эти мирские сложности и вступить в какой-нибудь монашеский орден. Не в францисканский (по причине редкостного бардака, царившего в этом ордене чуть ли не со дня смерти его основателя), а, например, в доминиканский. Или даже лучше в Общество Иисуса[11].

Но, к счастью (или к сожалению), это желание проходило почти так же быстро, как и появлялось. Сразу по нескольким причинам. Во-первых, Шольц был абсолютно мирским человеком. Он был довольно неплохо знаком с распорядком монашеской жизни (даже провёл несколько дней в кармелитском[12] монастыре, где чуть не умер от скуки). Он просто знал, что никогда не сможет жить в монашеской обители. Только в миру.

Во-вторых, хотя Шольц и понимал (по крайней мере, умом), что монахи тоже вносят свой вклад – и немалый – в борьбу со Злом, он всё же предпочитал куда более прямые, немедленные и действенные способы «ведения боевых действий». Молитвы и мессы – это всё, конечно, замечательно, достойно и праведно[13], но если человек попал в беду, его или её нужно из этой беды вытащить. Вполне земными, мирскими действиями.

Если на женщину напал насильник, его нужно по крайней мере, остановить. Если потребуется – убить. Если в мире появился кто-то, чья деятельность способна причинить миру неисчислимые страдания, то этот «кто-то» должен быть уничтожен. А для этого нужны сила, знания, навыки, опыт, интеллект и стальная воля. Секс, естественно, отходит на двадцать первый план. Или на сто двадцать первый. В общем, понятно.

В-третьих… Шольц уже давно чувствовал, что Всевышний не просто так даровал ему столь благословенную семью, место и время рождения; не просто так позволил ему получить столь прекрасное образование, воспитание и фактически боевую подготовку. Он был уверен, что настанет время, и от него, лично от него, Карла Юргена Шольца, будет зависеть очень и очень многое. Судьбы сотен и тысяч людей. Возможно, даже миллионов.

Ибо было сказано в Священном Писании:

От всякого, кому дано многое, многое и потребуется, и кому много вверено, с того больше взыщут[14].

Именно поэтому он и ответил:

«Стоят. Видите ли, госпожа Эллен, я… как бы это попроще объяснить… в общем, я принадлежу к категории радикальных анти-фаталистов…»

Это было что-то новенькое. Такого термина госпожа Эллен, несмотря на своё весьма неплохое образование и эрудицию никогда не слышала.

«Умеренный католический модернизм, с позиций которого я позволил себе анализировать стиль жизни – Ваш и Ваших единомышленников – придаёт особое значение свободе человеческой Воли. Иными словами, мы категорически отвергаем так называемую доктрину предопределённости[15], столь милую душе и сердцу кальвинистов и прочих еретиков…»

К числу еретиков Шольц, как ревностный католик, причислял, естественно, и членов англиканской церкви.

Госпожа Эллен на это не отреагировала никак. Хоть она и была крещена в христианской церкви (естественно, в Церкви Англии[16]), но церковь не посещала уже много лет. Поэтому ей все эти межденоминационные христианские конфликты и перепалки были глубоко безразличны.

«Проще говоря, мы считаем, что, даже такое центральное с точки зрения христианства событие человеческой истории, как апокалипсис, не произойдёт, пока хотя бы один человек категорически против этого и максимально активно этому сопротивляется. Не говоря уже о таких, гораздо более мелких, с точки зрения всей человеческой истории в целом, событиях, как Великая война[17]…»

«То есть, Вы хотите сказать, что…» - удивлённо начала доминатрисса.

«Я хочу сказать» - бесстрастно перебил её Шольц, «что если бы 28 июня 1914 года рядом с австрийским престолонаследником эрцгерцогом Францем Фердинандом нашёлся кто-нибудь, кто сумел бы всадить пулю в лоб Гавриле Принципу до того, как этот негодяй в упор расстрелял безоружного эрцгерцога и его беременную жену… то никакой Великой войны не было бы вообще.

Не было бы миллионов убитых и искалеченных, чудовищных разрушений, сотен тысяч беженцев, мятежей, революций, гражданских войн, глобальных эпидемий... Остались бы целёхоньки три великие империи – российская, австро-венгерская и османская; не появилось бы на свет жуткое большевистское богоборческое чудовище, не возник бы в моей родной Германии мерзкий и отвратительный национал-социализм…»

«Значит, Вы…» - госпожа Эллен запнулась.

«Я уверен» - спокойно, ровно и очень убеждённо произнёс Шольц, «что это был далеко не последний узловой момент человеческой истории. Обязательно будут и другие. В четырнадцатом году мне было девять. Точнее, 28 июня мне было вообще ещё только восемь. Сейчас мне двадцать три. И в следующий такой момент я хочу встать рядом с очередным эрцгерцогом. Чтобы успеть всадить пулю в очередного Гаврилу Принципа до того, как он успеет открыть огонь. Чтобы предотвратить очередную Великую войну. А то и что-нибудь похуже…»

«А для этого» - добавил он, «нужно всегда быть к этому готовым. Что, в свою очередь, требует, чтобы вся моя жизнь и, соответственно, весь я должны быть всегда, каждый день, час и минуту подчинены этой цели. А никак не Вам, госпожа Эллен. При всём моём к Вам – совершенно без иронии – искреннем и глубочайшем уважении»

Затем произнёс:

Я живу в уединении, чтобы достичь своей цели и следую должному, чтобы претворить свою правду

«Правду анти-фаталиста» - добавил он.

«Хорошие слова» - с уважением произнесла госпожа Эллен. «Ваши? Или кого-нибудь из ваших католических святых?»

«Католический святой обязательно упомянул бы Господа или Иисуса Христа. Или Всевышнего» - улыбнулся Шольц. «Это сказал Конфуций».

Если этой своей лекцией Шольц хотел убедить доминатриссу отказаться от стремления подчинить его своей воле или, по крайней мере, значительно ослабить это её желание, то он добился прямо противоположного результата.

Ибо до этой его лекции она была вполне готова удовлетвориться одним-двумя С/М сеансами с ним (добавив ещё одну запись в книгу своих побед) и парой-другой «ночей страстной любви» (то есть, безудержного секса). Самое большее, чего ей хотелось – это очередной короткой любовной интрижки с «новым интересным свеженьким мальчиком».

После этой лекции она твёрдо решила выйти за него замуж. Ибо была уверена, что, наконец-то, встретила свой идеал. Своего прекрасного принца в сияющих доспехах на белом коне. Мужчину своей мечты.

Шольц, несомненно, был совершенно неординарным человеком. Сильным, умным, решительным, образованным, эрудированным, убеждённым, честным и цельным. При этом весьма небедным. За такого человека она вышла бы замуж, не задумываясь. Именно с таким человеком рядом она хотела бы провести всю свою оставшуюся жизнь – до последнего вздоха. И именно от такого человека она хотела родить детей.

Правда, для этого нужно было преодолеть, как минимум, три на первый взгляд совершенно непреодолимых препятствия.

Во-первых, она была почти на восемь лет его старше. И это было действительно непреодолимым препятствием… если только для него это не имело значения. Она знала таких мужчин, поэтому начать нужно было с того, чтобы выяснить его отношение к этому факту.

Во-вторых, он был абсолютно ванильным джентльменом. А она… в общем, кто всерьёз пристрастился к С/М наслаждениям, тот уже никогда не вернётся обратно в ванильное болото. Поэтому ей было просто жизненно необходимо обратить его в свою С/М практику. Причём, разумеется, в основном в качестве «нижнего» (хоты попробовать на себе пару-тройку раз его порку и другие болевые воздействия она была бы совсем не против).

А вот третье препятствие было наиболее сложным. Ей необходимо было убедить его отказаться от его миссии, которую он сам для себя выбрал и убедить его в том, что самым лучшим будущим для него будет семейное счастье, причём именно с ней, а не с какой-либо другой женщиной.

И, в первую, очередь, от его анти-фатализма. Который она считала чушью собачьей, ибо была горячей сторонницей философии Льва Толстого, который был категорически не согласен с мнением о решающей роли великих людей — царей, полководцев, дипломатов — в истории и считал, что подлинно великий человек не должен вмешиваться в таинственный, не постижимый умом ход истории. Иными словами, она была фаталисткой (да ещё и гедонисткой впридачу, что резко контрастировало с откровенным аскетизмом своего визави).

Госпожа Эллен прекрасно понимала, что эти препятствия к её собственному семейному счастью были почти непреодолимыми. Но не абсолютно непреодолимыми. Пусть минимальные, но шансы у ней всё-таки были.

Поэтому она решила использовать их, как говорится, на полную катушку.

Однако сначала необходимо было каким-то образом избежать обсуждения его работы. Той, которая …с позиций какого-то католического модернизма. Ибо если раньше она была просто не в восторге от идеи такого обсуждения, то теперь она его откровенно боялась. Причём очень боялась.

Ибо её новый знакомый был воином. Причём религиозным воином. Из тех, кто без сожаления отправлял еретиков и ведьм на пытки, виселицу и костёр; огнём и мечом выжигал катарскую ересь в Лангедоке; в безжалостном аутодафе уничтожал священные книги, статуи и другие произведения великих мезоамериканских цивилизаций – инков, ацтеков и майя; продав всё своё имущество и на вырученные деньги купив коня, оружие и доспехи, отправлялся освобождать Святую Землю от захватчиков-иноверцев; обжигающим и разящим не хуже меча словом обращал в истинную веру города и целые страны…

Более всего он ей напоминал святого Франциска Сальского, брошюру о котором она однажды совершенно случайно прочитала (вот и не верь после этого в совпадения!). В 1594 году Франциска назначили священником в швейцарский приход Шабле, в котором стараниями великого протестанта Жана Кальвина и его последователей не осталось буквально ни одного католика. Через четыре года регион был полностью – до последнего человека - возвращён в католическую веру, и всё благодаря исключительно проповедям святого Франциска.

Никаким студентом Карл Юрген Шольц уже не был – в этом она теперь была уже совершенно уверена. Он был уже проповедником, а в том, что он блестяще владел словом – этим необычайно эффективным и действенным оружием, у неё не было ни малейшего сомнения.

Госпожа Эллен не испытывала ни малейших иллюзий относительно истинной цели его визита. Он шёл не обсуждать свою работу, а обращать её в свою веру. Не только в католическую веру (против этого-то она как раз ничего не имела, ибо прекрасно понимала, что ей всё равно придётся это сделать, чтобы выйти за него замуж, а в какую церковь ходить ей было абсолютно безразлично), а в свою веру относительно С/М взаимоотношений и её образа жизни.

Ибо её мнение по поводу его работы его совершенно не волновало; он вовсе не собирался ничего обсуждать, а намеревался навязать эти выводы ей. Чтобы полностью разрушить её мир и на его обломках выстроить новый – разумеется, по лекалам собственного изготовления.

Этого допустить, естественно, она не могла. Нужно было срочно что-то придумать.

И тут к ней в голову пришла совершенно блестящая идея. Причём, что очень удобно, они как раз подошли к её дому.

«Это мой дом» - сказала она, указав рукой на небольшой домик в типично английском стиле, окружённый столь же небольшим, но очень уютным садом. Типичное жилище истинной независимой англичанки. «Прошу» - она жестом пригласила Шольца войти.

К его несказанному удивлению, она привела его вовсе не в своё «логово рабовладелицы», чего он ожидал (и что она ему пообещала в баре), а в небольшую, но очень уютную библиотеку – кабинет, где изысканным жестом предложила ему расположиться в одном из великолепных кожаных чисто английских кресел. Сама расположилась в точно таком же кресле напротив.

«У Вас наверняка есть с собой текст основных выводов Вашей работы?» - неожиданно спросила она.

Шольц был готов к такому варианту развития событий, поэтому заранее приготовил отпечатанный на машинке соответствующий текст, который занимал почти семь страниц убористым шрифтом.

Он сунул руку в просторный карман своей летней куртки, достал сложенный вдвое документ и протянул доминатриссе.

В течение довольно долгого времени она внимательно и вдумчиво изучала его выводы. Затем неожиданно кивнула, положила документ на небольшой столик рядом с креслом, после чего совершенно неожиданно встала и переместилась за письменный стол. Взяла из пачки на краю стола лист бумаги, изысканно-чёрную с золотом авторучку Уотермена и начала что-то писать.

Закончив с этим, она встала из-за стола, вернулась в кресло и протянула Шольцу лист бумаги, на котором её изумительной красоты почерком было что-то написано.

Изумлённый Шольц прочитал следующее:

Уважаемый профессор Пикеринг!

Выражаю Вам свою искреннюю благодарность за то, что Вы направили ко мне одного из самых блестящих и выдающихся Ваших учеников – Карла Юргена Шольца.

Я ознакомилась с выводами, которые он сделал в своей работе Доминирование, подчинение и алголагния в межполовых отношениях: анализ с позиции умеренного католического модернизма. Сообщаю Вам, что я полностью согласна с его выводами; более того, я планирую внести весьма значительные изменения в собственную жизнь на основе выводов и рекомендаций, сделанных Вашим студентом.

Искренне Ваша,

Госпожа Эллен («в миру» Сьюзан Эллен Мэнсфилд)

17 августа 1928 года



«Это Вы можете передать профессору Пикерингу» - спокойно и даже как-то царственно сказала она. «Надеюсь, этот текст Ваших выводов я могу оставить у себя?» - всё столь же царственно осведомилась она.

Шольц кивнул, потрясённый тем, как легко и просто она его сделала. Он взял записку госпожи Эллен, сложил её вдвое и поместил в карман куртки. А что ему ещё оставалось делать?

«А теперь, когда с формальностями покончено» - мягко, царственно и необычайно обольстительно произнесла доминатрисса, «давайте поговорим о том, что действительно важно. То есть, о нас»

Такой поворот Шольцу, мягко говоря, совеем не понравился. Но пока что он мало что мог с этим поделать. Ибо своим совершенно неожиданным и очень грамотным поступком надёжно взяла инициативу в свои великолепные холёные руки.

«Я хочу сделать Вам предложение» - сказала госпожа Эллен. «Но сначала я попрошу Вас ответить – только абсолютно честно - на три очень важных вопроса…»

«Я слушаю Вас»

«Если допустить – чисто гипотетически, конечно - что в ближайшие год-два вы захотите жениться, то станет ли непреодолимым препятствием для заключения брака тот факт, что женщина будет старше Вас, ну, скажем, на семь лет?»

«Нет» - честно ответил Шольц, который прекрасно понял, к чему клонит доминатрисса. «Как Вам наверняка известно, Мэри-Энн Уиндхэм-Льюис - жена одного из наиболее выдающихся премьер-министров Британской империи (и к тому же блестящего писателя) Бенджамена Дизраэли была на двенадцать лет старше своего мужа. Что совершенно не помешало их семейному счастью, которое длилось целых тридцать три года»

Госпожа Эллен довольно кивнула. Она, конечно, знала эту удивительную историю. Мэри-Энн была просто образцом верной, заботливой и любящей жены. Она жила только для своего мужа; вдохновляла его на новые достижения, всячески поддерживая и оберегая его. Однажды Дизраэли ехал в парламент, чтобы произнести весьма важную речь. Он очень волновался, и вследствие этого захлопнул дверь кареты прямо на руку своей жены, перебив ей кость. Ни один мускул не дрогнул на ее лице, она проводила мужа ободряющей улыбкой, а когда он скрылся за дверьми парламента, просто упала в обморок от боли. После смерти жены Дизраэли почувствовал себя совершенно одиноким и даже всерьёз подумывал об отставке.

«Но перейти в католичество ей придётся обязательно – если она ещё не католичка» - добавил он.

Доминатрисса кивнула. Иного она и не ожидала. Затем продолжила:

«Скажите, Карл, только честно…» - она сделала паузу, «Вы боитесь боли?»

«На самом деле,» - улыбнулся Шольц, «Вы хотели задать не один, а два вопроса: во-первых, боюсь ли я боли и во-вторых, боюсь ли я получить серьёзную травму во время Вашего сеанса…»

«Вы правы» - вздохнула госпожа Эллен. «Именно это я и хотела узнать»

«Ответ на оба Ваших вопроса один и тот же» - спокойно произнёс он. «Нет, не боюсь. Боль – постоянный спутник любого, кто занимается в достаточно серьёзной школе боевых искусств, а я несколько лет занимался в действительно очень серьёзной такой школе. К постоянной боли (иногда довольно сильной) – и во время, и после занятий – очень быстро привыкаешь и начинаешь относиться к ней спокойно и даже философски...»

«Что же касается получения травмы, то, во-первых, я Вам полностью доверяю, ибо в Вашей квалификации как госпожи у меня нет ни малейшего сомнения…»

Это доминатриссе понравилось. Как любая женщина, она обожала комплименты.

«Кроме того,» - добавил он, «тот, кто боится травм, за километр будет обходить любую школу боевых искусств. Ибо там травмы во время спарринга – вполне обычное явление. Меня – как, впрочем, и любого из нас - за эти несколько лет весьма основательно обстучали и руками, и ногами, и бамбуковыми палками по всему телу. Несколько раз – с весьма неприятными последствиями…»

«Бамбуковыми палками?» - удивилась госпожа Эллен. «Вас что, Ваш Учитель наказывал за провинности?»

«Нет, в нашей школе такое не практиковалось» - снова улыбнулся Шольц. «Хотя есть школы, в которых это в порядке вещей. Просто я занимался кендо…»

Доминатрисса непонимающе уставилась на него.

«Фехтованием на мечах» - объяснил он. «На бамбуковых мечах, естественно. Причём нередко, для максимально серьёзного отношения к поединку, Учитель заставлял нас снимать защитные доспехи, оставляя только шлем, который защищает голову и лицо…»

«Серьёзно» - с уважением прокомментировала она.

«В хороших школах восточных единоборств вообще всё поставлено весьма и весьма серьёзно» - подтвердил Шольц. «А я занимался в очень хорошей школе»

Его ответ на её второй вопрос госпожу Эллен, разумеется, полностью устраивал. Пора было переходить к третьему вопросу.

«Скажите, Карл,» - очень тихо спросила, почти прошептала доминатрисса, «если бы у Вас не было Вашей великой Миссии, которую Вы сами на себя возложили… то смогли бы Вы хотя бы на короткое время подчиниться женщине?»

«То есть, Вам, госпожа Эллен» - подумал Шольц. И честно ответил:

«И снова Вы задаёте не один вопрос, а два» - спокойно ответил он. «Вас интересует, во-первых, готов ли я подчиняться вообще, и, во-вторых, смогу лия подчиниться и женщине тоже, а не только мужчине. Так ведь?»

«Так» - согласилась доминатрисса.

«Ответ на оба Ваших вопроса утвердительный…» - произнёс Шольц. «Любая школа боевых искусств требует беспрекословного подчинения ученика Учителю. Ибо только в этом случае Учитель сможет чему-то научить своего ученика. Поэтому собственно против подчинения у меня нет никаких возражений. Если в этом есть здравый смысл, конечно»

Он сделал паузу, затем продолжил:

«А что касается подчинения женщине… то в этом плане для меня женщина не отличается от мужчины ничем. Мне совершенно безразлично, кому подчиняться. Или не подчиняться»

У госпожи Эллен заметно отлегло от сердца, ибо его ответ и на третий её вопрос оказался вполне удовлетворительным.

Можно было переходить к собственно предложению.

«Моё предложение Вам состоит в том, что я…» - она неожиданно запнулась, «Я прошу Вас взять меня в жёны…»

«О как!» - подумал Шольц. «Быстро Вы, однако, госпожа Эллен. Всего каких-то пара часов знакомства – и уже возьмите меня в жёны»

Ему уже делали такие предложения – и не раз. Но чтобы так быстро… И ни слова о любви. Хотя… Дизраэли тоже совсем даже не по любви женился (он вообще не верил в любовь), а очень даже по расчёту (Мэри-Энн была очень богатой женщиной, а у него в то время была куча долгов). Причём она прекрасно об этом знала. А вот поди ж ты, прожили тридцать три года в одним из самых счастливых браков, которые когда-либо существовали… Так что…

«Я очень рада,» - медленно, тщательно подбирая слова, продолжила она. «что Вы упомянули Бенджамена Дизраэли и его жену Мэри-Энн. Потому что я совершенно уверена, что я смогу стать для Вас такой же верной, любящей и заботливой женой, какой Мэри-Энн была для Дизраэли…»

Самое любопытное заключалось в том, что Шольц нисколько в этом не сомневался. Более того, он был совершенно уверен, что госпожа Эллен будет для него даже гораздо лучшей женой, чем Мэри-Энн была для Дизраэли. Если, конечно, он согласится на ней жениться.

«Насколько я поняла,» - уже гораздо более уверенно продолжила она, ободрённая, как ей показалось его весьма положительной реакцией на её слова, «вы отнюдь не в восторге от положения дел в Вашей родной стране. А также не испытываете ни малейших надежд на улучшение ситуации в обозримом будущем…»

В этом госпожа Эллен была совершенно права. С точки зрения Шольца, редкостный бардак, который творился в его стране и по чьему-то явному недосмотру назывался Веймарской республикой, очень быстро превращался в форменный дурдом и мог закончиться только одним – приходом к власти нацистских штурмовиков во главе с их «фюрером» Адольфом Гитлером, вне всякого сомнения, одержимым не одним десятком демонов, несмотря на своё крещение в Святой Римско-католической Церкви.

«Вы много лет прожили за пределами своей страны, которая, к тому же, за последнее время очень сильно изменилась. Вы жили в Японии, учились в Великобритании… Согласитесь, что с Вашей родной страной Вас мало что связывает…»

«Соглашаюсь» - кивнул Шольц. Ибо это было чистой правдой. Он действительно ощущал себя скорее космополитом, гражданином мира, чем немцем.

«Взяв меня в жёны, Вы очень быстро получите британское подданство. Я… у меня, как Вы, наверное, догадываетесь, есть весьма обширные связи в самых высоких кругах Британской империи. В сочетании с Вашим образованием, способностями, силой воли, целеустремлённостью и другими замечательными и достойными уважениями Вы, вне всякого сомнения, сделаете блестящую карьеру и очень многого достигнете. А я буду Вам во всём помогать и стану для Вас надёжной поддержкой и опорой. Как Мэри-Энн для Дизраэли. И очень хорошей матерью для Ваших детей»

В этом Шольц, как ни странно, тоже не сомневался. Ибо госпожа Эллен, несомненно, была и чрезвычайно целеустремлённой и, вместе с тем, весьма разумной и уравновешенной женщиной. А именно из таких и получаются идеальные матери. Правда, он был вовсе не уверен в том, что он хотел, чтобы у него появились дети.

«Разумеется, я перейду в католичество и, поверьте, стану не менее ревностной католичкой, чем Вы сами. И детей воспитаю в католической вере…»

И в этом он тоже был совершенно уверен. По той же самой причине.

«Я в этом нисколько не сомневаюсь, госпожа Эллен» - спокойно произнёс он.

Ободрённая такой совершенно неожиданной поддержкой с его стороны, она продолжила в том же духе:

«Я весьма обеспеченная женщина, да и Вы, насколько я понимаю, человек не бедный. Поэтому и с чисто материальной стороны наша совместная жизнь будет весьма комфортной…»

И это являлось, как говорится, медицинским фактом. Пусть и не медицинским, но всё равно фактом.

«Что же касается постельных дел…» - она сделала паузу, «то… я понимаю, что Вам, как человеку сугубо ванильному, будет очень трудно понять…» - она снова запнулась, «что… я смогу доставить Вам гораздо большее эмоциональное, чувственное и сексуальное наслаждение, если буду причинять вам боль, сильную боль, чем если бы я только ласкала Вас. Впрочем,» - добавила она, «ласкать Вас я тоже буду – и весьма умело. А когда утончённые ласки чередуются с очень сильной болью… это позволяет получить ни с чем не сравнимое наслаждение…»

«Почему же трудно поверить?» - спокойно возразил Шольц, «Я не просто в это верю, я в этом уверен. Более того, я это совершенно точно знаю».

Ибо то, что ему было известно о человеческой психологии и человеческих реакциях, полностью это подтверждало.

Доминатриссу его совершенно неожиданная покладистость не только удивила, но и не на шутку насторожила.

«Не к добру это, ох не к добру» - подумала она. Тем не менее, у неё не оставалось никакого иного выхода, кроме как задать ему прямой, чёткий и ясный вопрос:

«С учётом всего вышеизложенного,» - госпожа Эллен неожиданно запнулась, «согласны ли Вы взять меня в жёны?»

Наступил момент истины. Он должен был принять решение. Решение, которое практически полностью определит его дальнейшую судьбу. Это он знал точно. К сожалению (или к счастью), он совершенно точно знал, вернее, чувствовал, и другое - что это его решение во многом определит и судьбу человечества в целом. Что, увы, не оставляло ему иного выбора, кроме как…

«Мой ответ - нет» - спокойно, твёрдо, и уверенно произнёс он. «Прощайте, госпожа Эллен»

Он встал, вежливо поклонился ей, повернулся и бесшумно вышел из библиотеки, прежде чем она успела хоть как-то отреагировать на его решение. Через минуту тихо хлопнула входная (теперь уже, впрочем, выходная) дверь и Карл Юрген Шольц исчез из её жизни навсегда.

Госпожа Эллен тяжело вздохнула, признав своё поражение. Она вытерла с щёк две предательские слезинки, подошла к зеркалу, взглянула на своё отражение и прошептала:

«По крайней мере, мне не в чем себя упрекнуть. Я сделала всё, что могла»

Они больше никогда не увиделись. Закончив год спустя Кембридж, Карл Юрген Шольц принял предложение МИ-6[18] и стал секретным агентом Его Величества. По заданию МИ-6 он поступил на службу в абвер – военную разведку Германии – и сделал блистательную карьеру сначала в абвере, а затем – в РСХА[19], Его заслуги были отмечены высшими военными наградами – Рыцарским крестом с дубовыми листьями, мечами и бриллиантами и Крестом Виктории.

Третьего марта тысяча девятьсот сорок пятого года бригаденфюрер СС и генерал-майор полиции германского рейха Карл Юрген Шольц из кабины реактивного бомбардировщика «Арадо-234Нs» навёл управляемую бомбу Хеншель на Хейнкель-177, выруливавший на взлётную площадку полигона Ордруф в Тюрингии с подвешенной к нему первой в истории человечества атомной бомбой. Нацистской атомной бомбой. Взрыв трёхсоткилограммового заряда «Хеншеля» вызвал детонацию тротилового заряда атомной бомбы...

Первый в истории ядерный взрыв уничтожил не только Хейнкель, но и три другие атомные бомбы вместе с их носителями – новейшими стратегическими бомбардировщиками люфтваффе. Бомбы, предназначенные для Лондона, Вашингтона и Москвы. Бомбы, взрыв которых в этих городах неизбежно погрузил бы мир в такой кровавый хаос, по сравнению с которым вторая мировая война показалась бы мелкими неприятностями. А вполне возможно, что и вызвал бы самый настоящий апокалипсис…

По окончании войны Шольц уже вполне открыто поступил на официальную службу в МИ-6 в чине полковника британской армии на должность начальника отдела по борьбе с особо опасными террористами.

Его личная жизнь – за исключением единственного небольшого эпизода в Берне в 1944 году – оставалась полностью «ванильной». В том же году он наконец женился, причём обряд венчания осуществил лично верховный понтифик Папа Римский Пий XII.

Госпожа Эллен так и не вышла замуж – ни де-юре, ни де-факто. Она погибла в октябре сорокового года во время одной из ночных бомбёжек Лондона самолётами люфтваффе (так называемого «Лондонского Блица»). Бомба, сброшенная с немецкого «Хейнкеля-111», попала прямо в её дом, в котором она проводила очередной «сеанс», не сочтя нужным прервать его, чтобы укрыться в бомбоубежище. Вместе с ней погиб и один из неё «рабов».

Пилотом «Хейнкеля» был майор люфтваффе Ганс Иоахим Фридель.





[1] «влечение к боли» (греч). Получение сексуального удовольствия либо от причинения боли партнёру (активная алголагния), либо от получения боли (пассивная алголагния)

[2] Период с примерно 1450 по примерно 1650 годы, названный так потому, что именно в эти годы было вынесено подавляющее большинство смертных приговоров ведьмам – истинным и мнимым (общепринятым методом казни для таких преступников было сожжение на костре – отсюда и название).

[3] двуручный слегка изогнутый японский меч длиной около метра

[4] Военно-монашеский (рыцарский) католический орден, основанный в 1120 году. Существует и поныне под именем Мальтийского ордена.

[5] Искусство чтения христианской проповеди (от греческого слова гомилия - проповедь)

[6] От английского слова dominatrix, обозначающего профессиональную госпожу

[7] От английского слова submissive – подчиняющийся. Обозначает раба в садомазохистских отношениях.

[8] Японское боевое искусство, основной особенностью которого является использования силы, энергии и действий противника против него самого

[9] Японское боевое искусство, основанное на системе подготовки ниндзя – диверсантов и наёмных убийц в средневековой Японии.

[10] Официальное название тамплиеров

[11] Официальное название ордена иезуитов

[12] Католический монашеский орден, основанный в середине XII века и отличающийся особо строгим уставом. Монахи-кармелиты должны жить в отдельных кельях, постоянно молиться, соблюдать строгие посты, в том числе полностью отказаться от мяса, а также значительное время проводить в полном молчании

[13] «достойно это и праведно» - одна из ключевых фраз, произносимых во время католической мессы

[14] Евангелие от Луки, глава 12, стих 48

[15] Согласно этой доктрине, судьба человека от рождения до смерти известна и предписана Богом и человек никак на неё не может повлиять. То же самое относится и к судьбе человечества в целом.

[16] официальное название англиканской церкви

[17] В промежутке между первой и второй мировыми войнами так называли Первую мировую войну

[18] Внешняя разведка Великобритании

[19] Главное управление имперской безопасности германского рейха