bdsmion

Я презирала слабость с самого детства. Сколько себя помню, — столько жила с ощущением, что слабый – законная добыча сильных. Хочешь пирожное? Добеги до кухни быстрее всех и схвати, — иначе не достанется. Хочешь, чтобы сёстры что-то для тебя сделали? Спрячь любимые серёжки, — и они сделают, несмотря на то, что будут обзываться последними словами.
Я училась быть сильной, вопреки тому, что была самой слабой, — последним, поздним ребёнком, к тому же, с двумя старшими сёстрами. Сильно старшими: Олесе было десять, а Ольге вообще двенадцать, когда я родилась. Мама, уверенная, что совершила последний в своей жизни подвиг, подарив мне жизнь, благополучно сплавила меня через годик на руки сестричкам, что не прибавило радости никому из нас. Вместо сладких сказочек на ночь, я выслушивала рассуждения девчонок о том, как круто быть богатыми, какой клёвый музон у «MUSE», какие все парни «кааазлы», что их надо непрерывно строить, не давать им спуску, и вообще — нормальная девушка должна любым мальчиком уметь вертеть, как ей вздумается, а уж своим-то – сам бог велел!
Я росла в неколебимом убеждении, что это всё – истинная правда, и по-другому быть не может. К семи годам меня боялись все соседские пацаны, которые вытягивались в струнку, когда я проходила мимо. В детском саду мой авторитет никто не пытался оспаривать ещё со средней группы, и не только дети, но и воспитатели, — все понимали, что со мной лучше дружить, чем постоянно ожидать каверзы исподтишка. Подруг не было, да я и не нуждалась в них, — стоило мне выйти во двор, первый же, к кому мне взбредало в голову подойти, был счастлив поиграть со мной.
Сёстры воспитывали меня по-спартански, не жалея, не сюсюкая и не церемонясь. Ни одна, ни другая никогда особо не считали нужным скрывать от меня наличие своей личной жизни. Вернее, им просто казалось, что такая малявка, как я, ничего не способна понять в их разговорах. В-основном, так оно и было, — я улавливала какие-то подробности или слова, смысл которых не понимала, но запоминала, чтобы потом, при случае, щегольнуть ими перед малышнёй во дворе. Это был один из беспроигрышных способов поддержать свой авторитет.
Всё изменилось, когда мы перешли в подготовительную группу. Даже сейчас помню свои ощущения той осенью: на следующий год все собирались в школу, а мне совершенно не хотелось! Сёстры не раз успели расписать мне все «прелести» учёбы и отдельных учителей, так что школа для меня не была чем-то притягательным или таинственным. Я туда заранее не хотела. А чего я хотела – так это побыстрее вырасти, чтобы стать такой, как Олеська. Ей было шестнадцать, она была прехорошенькая, и вовсю перебирала мальчиков, примеривая на себя роль хозяйки одного из них. Выбор был велик, и она никак не могла подобрать то, что её полностью устраивало.
Как-то Олеська высказалась в сердцах по поводу своего нового, довольного симпатичного ухажёра, что он озабочен только тем, что у него в штанах. Помнится, я крайне удивилась. Чего такого мог держать в своих штанах этот её Игорёк, который постоянно ходил в драных джинсах в облипочку?.. Да ещё такого важного, чтобы только об этом и думать?
Не найдя ответа, я напрямую обратилась с вопросом к сестре, которая почему-то вспылила и, мало того, что вытурила меня с моего облюбованного местечка под большим столом, — подальше от сестриных ног и поближе к тёплой батарее, так ещё и из комнаты выгнала!
Я несколько раз стукнулась в дверь с разбега, но бесполезно, — сёстры заперлись. От злости пошла в прихожую, нашла любимые Олеськины туфли и выкинула их в мусорное ведро, залив остатками кефира из бутылки. Кефира оказалось мало, чтобы удовлетворить попранное чувство справедливости, и в ход пошла сметана. Восстановив утраченное душевное равновесие, я пошла подслушивать под дверь сестёр.
Слышно было плохо, я разобрала только, что Олеська плакала и выкрикивала что-то вроде: «скотина», «придурок» и опять про это что-то, спрятанное в штанах у Игорька! Тут Ольга прогудела успокаивающее: «Не он один, они все такие, только об этом и думают, особенно, когда трусы снимают…» и я отвалилась от двери. Вопрос требовал обдумывания, и я пошла думать в туалет: во-первых, можно закрыться, а во-вторых, вдруг подлая Олеська писать захочет – а я тут! И не открою, пусть даже не надеется!
Рассмотрев ситуацию со всех сторон, пришла к двум выводам: в штанах у Игорька спрятано что-то, по-настоящему интересное и запретное, раз меня выгнали из комнаты, как только об этом зашла речь а второе – раз нечто подобное прячут в штанах вообще все мальчики, можно не мучиться, придумывая, как заглянуть в джинсы Игорьку, а выбрать кого-то другого. Проблем с этим я не видела, — ни один мальчишка не посмел бы мне отказать.
Или же нет? Если это было что-то, о чём они постоянно думали, то вдруг бы отказали?
Ещё поразмышляв, я нашла идеальную кандидатуру.
Его звали на иностранный манер – Тонино. Но мы переделали его в Тони или даже Тоню. Он как раз перешёл недавно в нашу группу откуда-то из другого садика, потому что там его обижали. Честно говоря, зачем его тащили в наш садик – непонятно, потому что его обижали бы в любом месте. Тони совершенно не умел давать сдачи. Когда у него отбирали карандаши или машинку, он зажмуривал глаза и втягивал голову в плечи, вместо того, чтобы стукнуть хорошенько обидчика. Да ещё постоянно молчал, мы даже сначала думали, что он вообще немой. Короче, — ярко выраженный слабак.
Неудивительно, что он очень быстро стал излюбленной мишенью для всех. Водиться с ним никто не водился, но частенько издевались. Вот этого-то бессловесного Тони я и наметила жертвой. Он был мальчиком, а, раз сёстры говорили, что это что-то есть у всех мальчишек, значит, у Тони оно тоже было.
Счастливо избежав наказания за испорченные туфли, – вовремя вернулись с работы родители, — я сбежала поближе к маме, и весь вечер строила планы на завтра.
На следующий день я еле-еле дотерпела до прогулки: так мне хотелось побыстрее провернуть задуманное! Когда мы, наконец, вышли, заморосил мелкий дождик, и все разбрелись по верандам. Я схватила Тони за руку и потащила его за угол. Там было закрытое кустами местечко, где можно было спрятаться на некоторое время от глаз воспитателей. Мальчишка попробовал вырваться, но получил тумака и пошёл, как миленький, только немножко упирался.
Заметив, что я что-то задумала, ко мне тут же присоединились три моих верных «адъютантки», которые вечно вертелись рядом. Ни одна из моих выходок не обходилась без их участия. Я не стала их гнать, потому что, во-первых, не считала себя настолько жадной, чтобы узнавать Тайну одной, а во-вторых, была уверена, что никто из них болтать направо и налево не станет. Только между собой.
Загнав Тони к стене здания, я велела:
— Расстёгивай куртку!
Он медленно, но выполнил мой приказ.
— Задери свитер! – Внутри всё сладко сжималось: вот сейчас я и узнаю страшную тайну, которую сёстры от меня скрывают!
Тони повиновался. Живот у него был бледный, как рыбье брюхо, да ещё тут же начал синеть и покрываться пупырышками.
— А теперь – снимай штаны! – непререкаемым тоном велела я.
Кто-то из девчонок ахнул.
— Лееен… а зачем? – робко спросила одна из моих «оруженосиц».
— Затем, — сурово ответила я. – Сёстры говорили, что у них там что-то есть… Я хочу посмотреть.
— Что, что есть? – нетерпеливо влезли остальные.
— Не знаю, но Олеська сказала – они всё время об этом думают.
Удивлённое молчание повисло над нами.
— Ну! Чего встал? Снимай, говорю! – прикрикнула я на мальчишку, который дрожал от холода, но не торопился выполнять мой приказ.
Это разозлило меня. Нет, чего там можно прятать-то? С досадой попыталась сдёрнуть с Тони щёгольские прошитые джинсы сама, но он увернулся и сделал попытку сбежать от нас.
— Держи его! – завопили мои помощницы и все скопом, набросившись на пацана, повалили его на землю. Через несколько минут активной борьбы, брыкания, сопения и вскриков, штаны таки были спущены, а за ними и трусы. Как сейчас помню – белые, в голубую полоску, с нарисованным якорем.
То, что мы увидели между сжатых бёдер зажмурившегося и всхлипывающего Тони, повергло нас в умственный ступор.
— Что это? – с удивлением спросила Лариска, разглядывая нечто, больше всего похожее на толстую гусеницу-переростка, скрючившуюся от холода.
— Это? Да это пиписка! – авторитетно заявила Нелли. У неё бабушка была врачом, так что в глубине её знаний мы никогда не сомневались. – Мальчишки из неё писают.
— Писают? Как?.. Откуда?
— Да вот, — видишь? Дырочка…
— Совсем маленькая. Ну, как от укола. Как же они ухитряются-то?..
— А почему она такая… кривая? От холода? Или у них у всех такие?..
— Откуда я знаю? Может, Тони больной…
— Ой, девочки, не трогайте! А вдруг заразитесь?!.
— Не-не, мы не трогаем…
— А почему вот тут такая складочка? Как футлярчик…
— Она что – складная?
— И что, вот об этом они думают?..
— А чего об этом думать? Может, с ним что-то делать нужно?..
— Девочки, девочки! Там Раиса Ивановна идёт!
— Ищет нас?
— Нет, но идёт в эту сторону!
— Ой-ёй-ёй, бросайте всё, побежали!..
Вся компания, тут же забыв про полуголого мальчишку, бросилась через кусты к другой стороне детского садика, чтобы выйти там, как ни в чём не бывало. Это был наш излюбленный манёвр.
Только я продолжала сидеть на корточках над лежащим Тони, чувствуя недоумение, и, почему-то, не в силах отвести взгляда от этой его странной «гусеницы», которая прямо у меня на глазах словно ещё больше съёживалась. Я смотрела и никак, ну никак не могла понять: и из-за вот этого «червяка» было столько криков?! Олеська, Игорёк, Ольга… И меня из комнаты выгнали! Но почему? Не понимаю!
Не удержавшись, протянула руку и ткнула в непонятную закорючку пальцем.
Холодная.
Потом провела сверху вниз, и… эта штука вдруг ожила! Она шевельнулась!! Тони дёрнулся, а я от неожиданности чуть не упала. И глаза полезли на лоб: это ещё и шевелится? Значит, оно может делать что-то ещё? А что? Что оно делает ещё?
Из-за угла высунулась одна из «адъютанток» и испуганно позвала меня. Судя по всему, нас хватились. Я оторвалась от Тони с большим сожалением, и решила продолжить, как только представится случай. Но теперь мне не хотелось никаких свидетелей, я хотела изучить эту странную мальчиковую штуку сама.
Когда мы вышли на площадку, Тони тут же убежал и забился в самый дальний угол. Но, когда к нему подошла Раиса, он ничего ей о происшествии не рассказал: я специально наблюдала за ними. Он несколько раз покачал головой на её расспросы, и она спокойно отошла.
Следующий раз представился совсем не так скоро, как я думала: аж через целую неделю. Я старалась больше не проявлять интереса к Тони при всех, а остальные очень быстро забыли об увиденном.
Но через неделю был короткий день в детском саду, многих вообще не было, а тех, что пришли, быстро разобрали. Осталось всего трое: я, Тони и ещё один мальчик, который любил рисовать. Он ушёл с головой в раскрашивание своего рисунка, а я, улучив момент, толкнула Тони по направлению к подсобной комнате. Там почти всегда было пусто, няня уже ушла домой, а воспитательница собиралась попить чаю внизу. Я рассчитывала, что Анна Николаевна задержится подольше.
Впихнутый в комнату Тони сначала попытался увернуться, но быстро сдался: прижался спиной к стеллажу с поделками и зажмурился. Мне только того и надо было. Я сама сняла с него шорты и трусы и со жгучим интересом уставилась на его «гусеницу». В этот раз она выглядела по-другому: казалась больше и толще, и даже как будто приподнялась… Я, затаив дыхание, погладила её – и она опять шевельнулась! Я погладила ещё – гусеница стала больше! Тони отвернул голову в сторону и сжал руки в кулаки.
Я дотронулась ещё и ещё, осмелев, начала гладить вверх-вниз, — и эта непонятная штуковина вдруг поднялась, как живая!
Я вскрикнула, а Тони всхлипнул. Я испугалась, что, может быть, сделала ему больно, — она же набухла! Но он не плакал, а просто закусил губу и как-то быстро дышал. Значит, не больно, — он как-то разбил коленку, вот это был рёв!
И я продолжила свои исследования, не обращая внимания на реакцию мальчишки. Опомнилась только, когда хлопнула входная дверь, — воспитательница вернулась в группу. Я тут же выпустила пиписку Тони из рук и велела ему одеться. Он послушался, но как-то неуклюже, неловко запихивая эту штуку обратно в трусы. А потом морщился, — наверное, она ему мешала, слишком уж большая сделалась!
Ни один из нас ни слова не проронил о том, чем мы занимались в подсобке. А воспитательница и внимания на нас не обратила.
С этого дня моя жизнь кардинально изменилась. У меня появилась Тайна! Жгучая, секретная, волнующая и притягательная, которой я не собиралась делиться ни с кем! А, кроме того, у меня появился собственный мальчик. Именно так я его и воспринимала. Только, в отличие от сестёр, я искренне стала считать Тони чем-то, вроде своей вещи. Я загоняла его в разные тайные места, как только представлялся удобный случай, и удовлетворяла своё любопытство всеми доступными способами. Бедному Тони и его штуке доставалось нешуточно: я обожала экспериментировать. В ход шло всё, что приходило мне в голову. Через месяц я выяснила, что можно гладить, можно щипать, можно царапать, но несильно, можно крутить в разные стороны, можно встряхивать, можно вынимать штучку из «футлярчика», и тогда Тони особенно тяжело дышит и иногда даже стонет.
Я в подробностях познакомилась с теми процессами, которые мальчики делали с помощью этой штуки, но моё любопытство не проходило. Наоборот, — вопросов становилось всё больше и больше! Но тут произошло очень неприятное событие, поставившее под угрозу срыва все мои намеченные эксперименты: Тони простудился и заболел. Не знаю, была ли в этом моя вина, — несколько раз я заставляла его оголяться на улице, а может, он просто переел мороженого на дне рождения Ларисы, который отмечали с размахом в группе, но он не пришёл в детский сад. И более того, — вообще перестал туда ходить!
Я извелась от досады и злости, а потом вызнала, что заболел он настолько серьёзно, что больше в этом году вообще не придёт, а на следующий год, когда мы все пойдём в школу, он нас догонит. Но сейчас будет сидеть дома. Так судьба развела нас на целых десять месяцев.
Сначала я бесилась оттого, что меня лишили моей собственности, даже хотела пойти к нему домой и потребовать, чтобы он немедленно вернулся в детский сад, но выспросив у Нелли (вернее, её бабушки), что это за болезнь, со сложным и гнусавым названием – менингит, испугалась и решила Тони пока не беспокоить. Подождать, пока он выживет, — ведь говорили, что некоторые и умирают.
Я в смерть Тони не верила, но мало ли… мне даже приснился сон о том, что он умер, и я, рыдая, кидала в его отверстую могилу цветы. Как сейчас помню, — белые розы с короткими стеблями. Но Тони не только не умер, но даже совершенно поправился. Только его противные родители решили не рисковать здоровьем сына и уехали пожить на полгода в страну, которая называлась сладко и тревожно одновременно: Израиль. Там Тони должен был вылечиться окончательно.
Десять месяцев – очень большой срок, и я забыла о Тони намного раньше, чем он истёк. К тому же, даже вернувшись, он пошёл учиться в другую школу, и мы не виделись целых три года.
К моменту нашей следующей встречи я была куда лучше подкована в вопросах использования мальчишеских штучек, потому что сёстры сочли, что десять лет – вполне солидный возраст, чтобы рассказать мне о сексе. Ну, не всё, конечно, но достаточно, чтобы возродить мой, угасший было, интерес. Я вспоминала свои опыты над бедным Тони и смеялась сама над собой. Попадись он мне в руки сейчас, — так просто не отделался бы.
И меня словно подслушали! Мы встретились.
Однажды, выходя из того самого универсама, что был за углом нашего дома, я столкнулась чуть ли не нос к носу с Тони! В безмерном изумлении я изучала выросшего, похорошевшего, загорелого пацана, ничем не напоминавшего того тощего, бледного, несуразного мальчишку, который запомнился мне. Ничем, — кроме одного: встретившись со мной взглядом, он тут же опустил глаза, уставившись в землю, и замер, как будто приклеился к асфальту. Я шагнула к нему, заглянула в лицо и вдруг совершенно отчётливо поняла, что моя власть над ним никуда за эти три года не исчезла! Я по-прежнему могла делать с ним, что хотела, — это чувствовалось, это было видно и по его напряжённому лицу, и по неестественной позе. Меня просто затопил восторг от осознания своей власти над ним.
Я подошла совсем вплотную, положила руку ему на грудь и проговорила в самое лицо:
— Здравствуй, Тони. Ты скучал по мне?
Он вздрогнул и часто-часто заморгал длинными тёмными ресницами, по-прежнему не смея на меня взглянуть. Я наклонилась ещё ближе и сказала ему в самое ухо:
— А я соскучилась. Сегодня. В четыре часа. У меня, — и назвала точный адрес.
Он ничего не ответил и, когда я отпустила его, убежал с площади так быстро, словно за ним гнались, но я не сомневалась, что он придёт.
Он и пришёл. Точно в назначенное время. Я была одна дома, — сёстры ушли в кино, мама с отцом уехали в очередную служебную командировку, писать очередные репортажи о жизни чужих людей, так что квартира была в полном моем распоряжении.
Когда раздался звонок, я уже ждала около двери, поэтому открыла сразу. Тони стоял передо мной, потупившись и закусив губу. Будто надеялся, что я посмеюсь и скажу, что пошутила. Я не сказала. Наоборот, — велела ему зайти и, пока он снимал с себя куртку, не удержавшись, засунула ладони ему под свитер и под футболку, чтобы почувствовать голое тело. Он сильно вздрогнул, но не решился отстраниться. Только замер словно кол проглотил.
Я еле-еле дотерпела до комнаты, а там велела ему немедленно раздеваться, полностью. Он послушался, но делал это так медленно, что я стала ему помогать и, стаскивая джинсы, наткнулась на его штуку – довольно большую и твёрдую. Теперь-то я уже понимала, что это значило. Это значило, что Тони попал. И ещё как попал!
Я выпустила его только через полтора часа, замученного, исцарапанного, доведённого до того, что его шатало, — тогда я ещё не сумела довести его до оргазма, поэтому просто поиздевалась над пацаном, как поняла уже позже. Выходя, Тони вдруг повернулся ко мне и сказал, тихо и умоляюще:
— Пожалуйста… Я больше не смогу приходить.
Глядя прямо в его лицо, — глаз он так и не поднял, я ответила непререкаемым тоном:
— Через три дня. В пять часов. И не смей опаздывать!
Если я чему-то и научилась у сестёр, так это умению командовать своим мальчиком.
Через три дня он, конечно, был здесь, куда бы он делся! И через следующие три дня – опять здесь, и ещё, и ещё… Я последовательно превращала его в своё учебное пособие, свою вещь, живой манекен, которому запрещалось всё, кроме одного: беспрекословно слушаться меня. Однажды он всё-таки набрался смелости и заикнулся о том, что больше точно не придёт. На это я хладнокровно ответила, что если он не появится точно в назначенное время, я пойду к его родителям и расскажу в подробностях, чем и как мы занимались, например, сегодня. Тони бросил на меня испуганный взгляд и больше о том, что не придёт, не заикался.
Весь год мы успешно совмещали учёбу и регулярные встречи, ухитряясь не сказать иногда и двух десятков слов. Я освоила всевозможные техники петтинга и собиралась перейти к более смелым экспериментам, когда грянул гром: Тони заявил, что они опять уезжают в Израиль. Какие-то дела, родственники.
Я чуть не лопнула от злости и именно тогда возненавидела его родителей, которые так нагло распоряжались МОИМ мальчиком, не спрашивая моего согласия! А я, между прочим, совершенно не хотела, чтобы он куда-то уезжал!
Но, мне всё-таки хватило ума не бежать устраивать скандал. Отдуваться пришлось, конечно, Тони, — я воспользовалась случаем и отшлёпала его по заднице. Прямо как ребёнка, ладонью, но достаточно сильно, чтобы на коже отпечатались следы. На удивление, Тони стойко перенёс моё наказание, даже не пикнул, только вздрагивал от каждого удара, чем раззадорил меня ещё больше, и я добавила несколько ударов линейкой. Тут он уже не выдержал – вскрикивал каждый раз, хоть я и велела ему заткнуть рот подушкой. От линейки осталось несколько чётких ярко-розовых полос с более тёмными краями, там где она врезалась самым концом. Выглядело странно и… красиво. Мне понравилось. А мнения Тони я не спрашивала. Ему ещё повезло, что я обошлась только линейкой — могла и цепочку найти. Ольга как раз переживала период увлечения «металлом».
До этого я никогда его не била, поэтому думала, что мне придётся заставлять его принять наказание, но Тони, похоже, вполне меня понимал. Потому что выглядел не злым, а, скорее, растерянным и грустным. Так мы и попрощались. Как потом выяснилось, на семь лет. Целую маленькую жизнь.
Наверное, если бы я знала, что не увижу его так долго, вообще не отпустила бы. Поэтому, может быть, и хорошо, что ничего не знала. Когда выяснилась правда, сначала я долго бесилась, даже била посуду, — специально поехала для этого на дачу к знакомой, насочиняв про какие-то неприятности с родителями. Про неприятности я не солгала, они действительно были, и куда серьёзнее, чем я сама осознавала. Когда Тони исчез из моей жизни, у меня началась настоящая ломка.
Позже, когда ярость и неприятие ситуации прошли, началась долгая обида, хотя на что можно было обижаться? От него, в любом случае, ничего не зависело. Но меня это мало волновало. Он был виновен и точка. С полгода я провела, придумывая всевозможные способы наказания наглого беглеца, потом успокоилась, а потом, наконец, смирилась и начала забывать. Нет, конечно, время от времени я вспоминала о Тони… Но, как о чём-то далёком, уже бывшем, о чём-то ярком и сладком, что больше никогда не повторится.
Странно, но я никогда не пробовала завести себе другого мальчика. Более того, мне это даже не приходило в голову. То, что было у меня с Тони, могло быть только с ним, и ни с кем больше. Никто из моих немалочисленных парней не вызывал желания запереть его в комнате, раздеть догола и долго-долго мучить всевозможными изощрёнными способами. Ящичек, наполненный разными аксессуарами, которые я использовала во время наших встреч, стоял в самом нижнем, дальнем углу шкафа, заставленный коробками. Иногда мне казалось, что больше я никогда его не открою. Но выбрасывать почему-то боялась, будто надежда на что-то продолжала жить. Странно, — я ведь уже не надеялась. Всё, что мне удалось осторожно выяснить, — родители Тони собирались остаться в Израиле на ПМЖ. Всё, точка. Откуда тут могла взяться надежда?

Я отлично закончила школу, на носу был выпускной. Подготовка к нему навалилась на меня девятым валом. Я ходила злая, как чёрт, потому что выяснилось, что подобрать гармонирующие не только друг с другом, но и со мной, платье, туфли и бижутерию – совершенно нереальная задача! Даже сёстры решили тряхнуть стариной и помочь мне с подготовкой.
Обе они к тому времени были замужем, причём, Олеська – второй раз. Более того, у меня уже было двое племянников, мелких и ужасно доставучих. Личная жизнь сестёр не внушала мне никакого желания последовать их примеру: у Ольги муж периодически выпивал, а у Олеськи – постоянно заводил любовниц, мотивируя это тем, что она и сама не паинька. Оспорить, вообще-то, было бы трудно.
Мне не нравился ни тот, ни другой вариант, ни хам, ни ловелас. Вообще-то, парень, с которым я тогда встречалась, не позволял себе не то, чтобы наорать на меня, — даже за руку взять без разрешения, но всё равно чего-то не хватало. Я собиралась расстаться с ним в ближайшее время, но после выпускного. Иначе мне перемывали бы кости до конца праздника.
Когда знаменательная дата настала, я поехала на вечер разряженная, как девственница, которую собирались принести в жертву злым богам, и почти такая же злая. Мой бой-френд робко пытался обратить на себя моё внимание, но безуспешно, в тот вечер мне почему-то было особенно тошно от него. После нудной торжественной части (речи, поздравления, вручение дипломов) все отправились в кафе. Там был концерт, потом опять поздравления… Мутная муть. Короче, я сбежала. Ушла прогуляться вдоль набережной, одна, уставшая и разочарованная. Конечно, на самом деле, вокруг была толпа, но мне казалось – я одна. И учителя, и родители, как заведённые, твердили, что у нас начинается новый период в жизни, а мне казалось – всё тянется предыдущий, прицепившийся, как осенняя паутина.
Мобильный в сумочке, прикреплённой к поясу, периодически вибрировал, но я не обращала внимания. Ни говорить, ни слушать никого не хотелось. У меня была с собой открытая бутылка с шампанским, — стащила из кафе. Периодически я из неё прихлёбывала, когда становилось совсем уж тоскливо. Музыка, лившаяся со всех сторон, вдруг утонула в грохоте: начался салют. Все остановились и стали глазеть на распускающиеся огненные цветы. Я тоже встала, хотя мне-то было совершенно всё равно.
После фейерверка в небо начали выпускать китайские фонарики с огоньками. Я зачем-то купила один у толкающегося тут же продавца и осторожно запустила. Все кругом кричали: «Желание, загадай желание!». Я смотрела на улетающий фонарь и не знала, что загадать. И вдруг, откуда-то изнутри, из какого-то совсем тайного уголка, меня пробило: Тони. Я хотела обратно Тони, потому что без него у меня всё стало каким-то неправильным. Сейчас я это почему-то очень отчётливо понимала. Я не верила в бога, и молиться никогда не умела, но провожая взглядом свой фонарик, просила кого-то, чтобы мне вернули моего Тони. Немедленно. Прямо сейчас.
Разумеется, чуда не случилось, и он не появился ниоткуда передо мной. Ну, да. Забыла: я же уже давно не верила в чудеса.
До дома добралась под утро, совершенно трезвая, несмотря на допитую бутылку шампанского, вымотанная и жутко всем недовольная. Город, за ночь превращённый в огромную свалку толпами выпускников, словно специально напоминал об изнанке праздников. Я шла по загаженным улицам и понимала, что сказок нет. И не будет. Даже в такую ночь, когда все считают, что желания могут исполниться. Конечно, можно было попробовать повторить фокус на Новый год или в день рождения, но я сомневалась, чтобы дед Мороз или Санта Клаус положили мне Тони под ёлочку, в виде подарка. Или упаковали в золотистую бумагу и оставили возле кровати, чтобы я нашла его утром.
Сказки – это для детишек, а мы только что стали взрослыми. Вот о чём я думала, когда поворачивала от универсама в свой двор.
И там, во дворе, на лавочке сидел он.

Мне показалось, что на целую вечность у меня из головы вынесло все мысли до одной. И чувства тоже, потому что, когда он поднялся с лавочки мне навстречу, я не ощутила ничего. Вообще. Просто стояла и пялилась на него.
Тони подошёл ко мне, остановился. Помолчал, потом сказал:
— Поздравляю с выпускным, — и что-то протянул.
Я продолжала смотреть на него, машинально отмечая, что он сильно вырос, — выше меня, точно, и волосы у него отросли. Плечи явно раздались, — он почти ничем не напоминал прежнего Тони.
Я с трудом перевела взгляд на его руку. В ней была синяя плоская коробочка. Бархатная. Я ничего не поняла. На кой чёрт мне нужна была какая-то коробочка, когда рядом был он? И тут меня, наконец, пробило! Я оттолкнула его подарок, подошла вплотную, взяла за лацканы совершенно дурацкой голубой курточки, встряхнула и прошипела ему в лицо:
— Ты где был всё это время, скотина?!
Тони вздрогнул и закусил губу знакомым до обморока движением. Я почувствовала, что меня начинает потряхивать.
— Где ты был, сволочь, козёл, придурок, ублюдок?.. – меня понесло, как сорвавшийся самосвал, но, видимо, он понял всё правильно, потому что не стал ни вырываться, ни возмущаться, ни даже удивляться: просто стоял, позволяя мне трясти его, как липку. Когда я замолчала, потому что задохнулась, но не потому, что кончились слова, он, не поднимая глаз, сказал:
— Родители развелись, мама вернулась сюда, и я с ней.
И сразу ухитрился ответить на самый главный вопрос, который я ещё не задала. Да что там, — даже не сформулировала! Зато теперь мне стало сразу спокойнее, — как будто из меня выдернули запал. Я ещё постояла, а потом, уже спокойнее, ответила:
— У меня полон дом народу. У тебя есть кто-то?
— Нет. Мама в гостях.
— Так пойдём! Чего ты стоишь?
Тони развернулся и повёл меня за руку за собой. Я даже не заметила, когда он успел меня за эту руку взять.
Мы шли довольно быстро, и мне всю дорогу казалось, что я сплю, наверняка сплю, — не может же быть, чтобы рядом и вправду был он, настоящий и живой?! Потому что сказок не бывает, и волшебства не существует… или нет?
У него в квартире оказалось неожиданно просторно и как-то гулко. Но это отметилось краем сознания, потому что рядом был мой мальчик. Наконец-то! Я начала раздевать его ещё на лестнице, а когда он попробовал было помочь — расстегнуть его чёртову куртку, — я зашипела, чтобы он не смел мне мешать. И дальше делала всё сама: раздевала, трогала, гладила, сжимала, царапала, дразнила, целовала… Мы начали в прихожей, потом переместились в ванную зачем-то, как – я не помнила, мне было всё равно. В памяти осталось только, что он всё время отступал, а я догоняла, ловила, останавливала, чтобы в следующее мгновение он опять куда-то ускользнул.
Под душ я не залезла прямо в платье только потому, что Тони напомнил мне о нём. Я смутно вспомнила, что да, — платье понадобится мне сухим. Зачем? Чёрт его знает, но зачем-то понадобится. Пришлось снимать, смиряясь с помощью Тони, — сама бы я провозилась с ним до второго морковкина заговенья. Бельё срывала тоже второпях, не обращая внимания на застёжки.
Раньше мы никогда не были вместе под душем. Да я даже не раздевалась сама при нём ни разу! Сейчас это обнажение тоже было острым, как потеря невинности.
Но, пока мы существовали порознь, у меня были парни, а у него, наверняка, девушки, так что я не стала комплексовать по поводу своей наготы. К тому же, нетерпение, которое сжигало меня изнутри, вообще мешало думать. Я превратилась в один огромный пылающий факел, погасить который могло только прикосновение к Тони. И я продолжила прикасаться к нему всеми способами, которые узнавала когда-то вместе с ним, и которые узнала уже потом, без него. Его тело само подсказывало мне, когда была «наша», а когда – «чужая» реакция на меня. И эта проскальзывающая «чужесть» меня ужасно злила и раздражала. В какой-то момент, когда он попытался поцеловать меня в ответ, я не удержалась и грубо оттолкнула его лицо, вышла почти пощёчина.
— Ты всё забыл, чему тебя учили! – прорычала я. – Ещё раз дёрнешься без разрешения, – я тебя ударю! Понял?
Он кивнул и зажмурился. И тут же внутри у меня что-то сладко оборвалось.
Мой. Мой Тони. Именно такой, каким я его помнила, каким хотела, каким вспоминала. Всё-таки, мой! А воспоминания о той идиотке, которая научила его лезть с поцелуями и распускать руки, нужно будет смыть.
До самого конца Тони вёл себя безупречно, позволяя мне насладиться им во всех смыслах. До кровати я его довела уже обцелованного, искусанного, облизанного и исцарапанного до крови. Он не возражал. Вообще замолчал, а реагировало только тело, — о, этот язык я прекрасно понимала! Его тело не лгало никогда. Именно оно мне рассказало о том, как Тони скучал по мне, как хотел меня, как ему нужны были мои руки, мои ласки, мои губы…
В кровати я повторила всё с самого начала, шепча, как мантру, слова:
— Ты – мой. Только мой.
Тони соглашался без слов. Он подтверждал это трепетом ресниц, сжатыми губами, вцепившимися в простыню пальцами. Он сам хотел быть моим и ничьим больше. И это пьянило лучше любого шампанского.
Я заново изучала его, привыкала к нему, к тому, что он стал совсем взрослым, что у него на лобке растут волосы, и на груди появилась редкая поросль курчавых завитков. Он весь теперь был в кудрях – отрастил длинные волосы и щеголял локонами до плеч. Я изучала его сильное смуглое тело , — сразу вспоминались рекламные проспекты курортов на Мёртвом море. Кожа стала гладкой и шелковистой.
Я представляла себе, как буду наказывать его за все семь неподъёмных лет, которые вынуждена была провести вдали от него, как буду сечь эти упругие, твёрдые ягодицы, расписываясь на них в своей зависимости от него. Как буду хлестать по плечам ремнём, до красных полос, пока они не вспухнут и не проступит кровь из рассечённой кожи. Мне хотелось с головы до ног проставить на нём клейма: «Моё, руками не трогать!», «Не прикасаться, злая хозяйка!» и ещё обмотать колючей проволокой для верности…
А ещё мне хотелось снова сжать в руке его член и заставить Тони дышать рвано и хрипло, потому что, когда я делала это, он вообще забывал дышать… И ласкать его, ласкать, заставляя открывать мне всего себя. Все тайные местечки, может, даже те, о которых он и сам не знал.
Я регулярно изучала, что предлагал интернет тем, кто хотел не просто тупо перепихнуться, но и получить от тела своего партнёра все доступные удовольствия. Я много чего знала теперь, пусть никогда раньше не использовала эти знания. Не с кем было это делать. Зато теперь моему мальчику предстояло в полной мере почувствовать, насколько я была подкована в этой области.
— Ты мне задолжал, Тони. Знаешь об этом? Ты мне задолжал целых долбанных семь лет жизни, и я собираюсь спросить с тебя за каждый из них. По полной программе. И не думай, что ты сможешь увернуться или сбежать. Только попробуй, — на цепь посажу у себя в спальне! – пригрозила я, медленно укладываясь на него сверху и глядя прямо в затуманенные глаза. Тёмно-тёмно карие, почти чёрные. Даже не знала, что они могут у него быть такими. – Я возьму с тебя плату за каждый год, каждый день, каждую ночь, которую ты посмел провести где-то без меня. Ты понял?
— Да… — прошептал он. А я почувствовала, как шевельнулся прижатый моим животом член моего мальчика.
Я улыбнулась предвкушающе: то самое движение, с которого всё началось. Которое до сих пор сводило меня с ума. Которое превращало меня в законченную наркоманку, подсевшую на наркотик «Тони».
Я скользнула по нему вниз, пока розовое навершие, напоминавшее половинку неизвестного экзотического фрукта, не оказалось прямо у моих губ. Мммм, райский плод, которым искушали Еву?.. Возможно. Для меня – совершенно однозначно «да».
Я медленно провела по нему языком. Аккомпанементом стал стон юноши, зажмурившегося изо всех сил, в попытке сдержаться.
Гладкий, скользкий, упругий, подрагивающий… Я снова скользнула по нему языком, заставив Тони вздрогнуть всем телом.
Как мне нравилось это делать! Мучить его, заставлять терять связь с реальностью, глухо стонать, вцепившись зубами в подушку, зажмуриваться и задыхаться. Мне нравилось ощущать полную власть над ним. Он был моим. И я не собиралась больше никому и никогда отдавать его. Даже его родителям! В конце концов, он уже был совершеннолетним, а значит, я могла забрать его себе совершенно законно. Например, выйти за него замуж.
Я снова попробовала его на вкус. Тони с трудом перевёл дыхание, кожа на головке натянулась так сильно, что стала глянцево-полупрозрачной, я мстительно улыбнулась и медленно впустила его в свой рот сквозь полусжатые губы. Мой мальчик просто застыл, выгнувшись. Ещё немного, пара движений языком – и он взорвался! Я успела отстраниться и поэтому полюбовалась со стороны моментом самого оргазма и струйкой, выстрелившей чуть ли не в потолок.
Дождавшись, когда судороги схлынут, я прилегла рядом с Тони и прошептала ему на ухо:
— Я мечтала увидеть снова, как ты кончаешь. А сколько девушек видели это, кроме меня?
— Нисколько.
Я нахмурилась и сильно сжала пальцами его сосок.
— Не ври! Я знаю, что кто-то у тебя был!
Тони с шумом втянул воздух.
— Я не вру. Одна девушка, и мы только целовались, больше ничего.
Я облегчённо вздохнула. Да, это было похоже на правду: за всё время, пока я его ласкала, ни разу не почувствовала чего-то чужеродного, не моего. Нежно коснулась языком покрасневшего соска.
— Ну, хорошо. Значит, за это наказывать не буду…
Мой мальчик тяжело вздохнул.
— И не дави на жалость! Меня-то ты не жалел?
Он опять потупился. Губы шевельнулись.
— Что? Что-то хочешь сказать?
— Я пытался как-то связаться с тобой. Написал Пашке. В соцсетях. Он ответил, что у тебя парень, что вы собираетесь пожениться после школы. Что ты отлично учишься. И всё. Я решил не вмешиваться… Вдруг всё уже прошло, и ты забыла обо мне. Может, даже вспоминать не хочешь… А тут я – здрассьте, приехали…
— Идиот, — устраиваясь поудобнее на его плече, сказала я. – Мог бы и мне написать…
— Куда?
Да, действительно, куда… Я не заводила страниц в соцсетях, потому что не понимала, какая радость могла быть в том, чтобы сидеть у компа и писать дурацкие сообщения, вместо того, чтобы вместе пойти в кино, например. А, оказывается, надо было…
Я не стала рассказывать о том, что тоже пыталась найти его в сети. И тоже безуспешно. Мы, как два преступника, объединённых одной Тайной, боялись обнаружить свой жгучий интерес друг к другу, и боялись показать свою одержимость друг другом. Я – им, он – мной. И его, и мои одноклассники, скорее всего, вообще не поверили бы, если б им кто-то сказал, что мы имели отношения, тем более, близкие. Это ведь была Тайна.
— Что теперь? Останетесь здесь насовсем? – спросила я, запустив пальцы в его спутанные кудри, ещё влажные.
— Да. Наверное. У мамы здесь работа. Ну и квартира. Я очень хотел увидеть тебя, поэтому даже не задумывался, приезжать сюда или остаться в Израиле.
Я дёрнула его за прядь.
— Даже если все твои родственники в полном составе переедут куда-нибудь на Луну, я не отпущу тебя, понял? Ни-ку-да! Ты принадлежишь мне, и только мне. Я зубами загрызу любого, кто покусится на мою собственность, имей в виду!
Тони улыбнулся. И это была такая счастливая улыбка! У меня в животе что-то опять запорхало, так что пришлось остановиться и подышать ртом.
— И ещё. Я собираюсь за тебя замуж.
Вот теперь он широко открыл глаза и таращился на меня, совсем как я недавно.
— Когда? – спросил он, наконец.
— Тебе же восемнадцать есть?
— Да.
— Ну, вот, через месяц и мне исполнится. И сразу подадим заявление. Надеюсь, тебе не нужна пышная свадьба?
Тони фыркнул:
— Мне вообще свадьба не нужна. Это же для штампа, да? Чтобы другие знали? На самом-то деле я давным-давно принадлежу тебе. Ещё с детского сада.
Я облегчённо вздохнула.
— Вот и замечательно. Пусть в ЗАГСе нам дадут об этом официальную справку, и весь мир катится к чёрту. Но переедешь ты ко мне сегодня же! Я не собираюсь позволять тебе больше спать где-то отдельно от меня.
Мой мальчик улыбнулся. Никогда раньше не обращала внимания на то, какая у него соблазнительная улыбка. Хотелось тут же выяснить, почему это он так улыбается, и всё повторить.
Я прижалась к нему плотнее. Чёрт с ними, с трудностями. Конечно, нам будет нелегко: представляю, как будет причитать мама, как будут плеваться сёстры, как будет молчать неодобрительно папа. Но это всё ерунда. Главное, — он опять был здесь, со мной.
— Эй, а про подарок-то ты забыл? — вдруг вспомнила я.
Тони спохватился и начал сползать с кровати, но я его поймала за плечо и шутливо предупредила:
— Только вместе!
Так, под конвоем, отвела в прихожую. Там мы долго искали запропастившуюся коробочку, наконец, нашли за вешалкой. Тони, виновато отряхнув с неё пыль, смущённо вручил подарок вторично. Я открыла бархатный футляр и замерла. На атласной подложке лежал массивный, даже грубоватый серебряный браслет, составленный как бы из нескольких соединённых кос. К нему крепилась коротенькая цепочка из нескольких звеньев всего с прикреплённым к ней кольцом. Простым гладким колечком с единственным красным камушком.
— Бог ты мой, Тони… Где ты это взял? – изумилась я, разглядывая необычное украшение.
— Ну… у одного старика, в старом городе… В Тунисе. Мы туда летали в отпуск, и я там… Тебе не нравится?..
— Нет, не в этом дело. Просто мне кажется, что браслет подойдёт, скорее, мужчине. Слишком широкий. И рисунок не женский.
Мой мальчик грустно повернул пальцем серебряный обод и закусил губу. Расстроился. Было бы из-за чего. И тут меня осенило:
— Дай-ка сюда, — я вытащила браслет из футляра и одним сильным движением разорвала цепь, на которой висело кольцо. – Вот это будет мне, — и красный камушек хищно сверкнул на моём указательном пальце. – А вот это – тебе. – Я разомкнула серебряные полукружия, а потом сомкнула их снова на запястье Тони. – Видишь? Мне бы на локте пришлось носить. Ну, вот. Считай, что мы помолвлены.
Мой мальчик молча посмотрел на своё украшение и улыбнулся. Вполне довольный.
— Отпразднуем? – полюбопытствовала я. – Я ещё не всё тебе показала, чему научилась…

Два часа спустя я позволила ему, наконец, задремать. Самой же почему-то спать совершенно не хотелось, несмотря на бессонную ночь. Наверное, потому что до сих пор боялась: если усну, то он исчезнет. Я, всегда презиравшая слабость, чувствовала просто ужас при одной только мысли, что он может снова куда-то деться.
Но Тони делал меня не только слабой, но и сильной. Я ощущала его, как опору, на которую могла положиться, если бы мне стало плохо. Вряд ли он бездействовал бы, если б мне понадобилась помощь. Как странно всё выходило: в его слабости крылась сила, а в моей силе скрывалась слабость. Ну, значит, вместе у нас был шанс достичь полного совершенства.
Я улыбалась, прижимаясь к влажному от пота плечу, тихонько гладила плоский живот, рёбра, ключицы, скулы и мысленно обещала Тому, Кто вернул мне Тони, что больше никогда его не потеряю. Ни за что.
Может быть, кто-то и может менять мальчиков, как перчатки, но не я. У меня он был один. Мой, до самой подкорки, до печёнок, до селезёнки и что там было ещё… Один-единственный. На всю жизнь.

Выкладывается с разрешения автора.
(с) Марлона Брандеска (http://cobras.ru/site/marlona_index/)