bdsmion

Ещё как случается. Михаил Зощенко и фильм Л.Гайдая "Не может быть". История, старая, как мир :)

От автора

Мне очень понравился Мион, люди и здешняя атмосфера.
Отдельный респект и профессиональная уважуха админу. Потрясающе, с огромной искренней любовью, умом и настоящим, профессиональным толком написанный сайт, от и до, до самых мелких и невероятно приятных мелочей. Спасибо!

Для всех жителей Миона моя небольшая и далёкая от темы зарисовка из жизни...

Элем Миллер

Записки из-под колёс 3


Он ткнулся мне в зад. Несильно, совсем слегка, лишь чуть поцарапав бампер большого внедорожника. Зато его потрёпанной старенькой "девятке" досталось от всей души. Молодой, лет двадцати пяти, парень, выскочил и начал решительно оправдываться, что виноват во всём я, что я поторопился и вылетел перед его машиной, когда он уже никак не мог затормозить. Конечно, он был прав, этот отчаянный мальчишка. Но, если тебе въехали в зад, то в девяносто девяти процентах случаев виноват не ты - это мало кем оспоренный закон дорожной жизни. Так что, пусть приезжает ДПС и разбирается...

Он вытащил мобильник, набрал номер патрульной службы, назвал место ДТП и свою фамилию - N. Нечастая фамилия резанула издерганное непредвиденными хлопотами нутро. А может, просто совпадение? Мало ли в городе людей с фамилией N? Разговаривать совсем ещё не хотелось, но я не выдержал.
-- NN тебе никаким родственником не приходится?
-- Да... Это мой отец.
-- Отец?
-- Только он умер... Давно уже...
-- Умер??? Постой... NN, он учился тогда-то в такой-то школе...
-- Да, это он.

Слова ударили в сердце и виски, взорвали, взбудоражили, закружили, унося снежным завывающим вихрем в давние воспоминания. Ведь мы неплохо дружили, даже два года сидели за одной партой. А потом в девятом классе пришла она... Я без памяти влюбился, она разделила мои симпатии, мы встречались, ходили друг к другу в гости, читали стихи, гуляли по вечерам, целовались, и всё у нас было просто прекрасно. Целых два года. Целых два года он молчал. Конечно, он был намного красивее меня. А она? Она красотой для таких, как я, и не больше. Это понимали все. Ведь в шестнадцать лет красота для человека - самое главное. Целых два года он с показной честностью относился к ней, как к девушке своего друга, чтобы сразу после полного счастья и любви выпускного я неожиданно застукал их вечером вдвоём у неё в квартире на фоне смятой постели. Нас троих разметало взрывом так далеко, что даже вести и слухи не доходили до ненавидящих друг друга ушей... Тридцать три года. Да, почти тридцать три! Я не знал и не хотел знать о каждом из них, ровным счётом, ничего. Ведь для него женщины - игрушки. Он и тогда менял их, играючи, как перчатки. А она... Она клюнула на его смазливую физиономию, едва он, тайком от всех, поманил её пальчиком. Дура! Глупая и дешёвая дура!

Парень, долго молчав, первым вытащил меня из неприятных воспоминаний.
-- А вы в школе вместе учились?
-- Да, с первого класса.
-- Ну Вы и маму мою тогда должны знать.
-- Маму???

Господи, неужели они поженились? Или он ещё какую-то дуру-одноклассницу соблазнил? Нет... Она... Сердце заныло, обливаясь кипучей кровью. Простые слова безжалостно резали его, словно острой бритвой.

-- Они плохо жили, ругались... Он пить начал. А потом развелись. Я ещё в школе учился... Потом сошлись ненадолго... Только он совсем уже спился. Куда-то в деревню жить уехал. Там его потом мёртвым нашли. Это семь лет назад было...

Семь лет назад... Господи, как же быстро пронеслась жизнь! Как же быстро, легко и бездарно наши детские глупости смогли испортить и изуродовать её до такого жуткого финала? Ради забавы отбить девчонку у друга, зачем-то сдуру жениться явно не по любви, родить ребёнка, вот этого парня, и спиться в сорок с небольшим? Глупость. Жуткая и ничем не оправданная глупость!

Зазвонил его телефон. Он легко и спокойно рассказал, что случилось и вдруг выдал в трубку:
-- Мам, а ты знаешь, чья это машина? Твоего одноклассника...
На молодых губах заиграла до боли знакомая с детства улыбка, ЕГО улыбка. Он кивнул головой и вдруг протянул мне старенький, потёртый мобильник. Нутро сжалось, как тогда, тридцать три года назад. Ничуть не изменившийся за столько лет, хоть и сильно взволнованный голос, всё та же певучая манера говорить.
-- Алло. В кого мой сынуля въехал?

-- ... ... ... Это я... ... ...

Трубка замолчала той самой, поднявшейся из далёкого прошлого звенящей тишиной.
-- ... Машину сильно помял? Ты не волнуйся, мы заплатим... Сколько скажешь...
-- Я сам виноват...
Где-то в чёрной вселенной телефонного разговора, запоздав почти на тридцать три года, среди взорвавшихся безудержным отчаянием рыданий всхлипнуло то, что изо всех сил ожидалось, но так и не сказалось в тот, неожиданно дурацкий, ставший навеки последним вечер:

-- ... Прости меня...

Господи, как же я мучался тогда, изо всех сил желая услышать из её надменно молчавших уст эти два слова, которые могли изменить всё, всю нашу глупую дальнейшую жизнь! Неужели, спустя столько лет, кому-то потребовалось столкнуть в снежных зимних сумерках две машины, чтобы эти слова были, наконец, сказаны и услышаны? Но зачем? Зачем, корёжа души и металл, снова тащить нас в прошлое? Ведь, ничего уже нельзя повернуть вспять... Ничего!!!

Гаишники не стали оспаривать признанную мной вину в ДТП. Уже расставаясь взаимоудовлетворёнными и даже пожимая друг другу руки, я сунул в карман его куртки все деньги, всё, что у меня было с собой. Он долго отнекивался и не хотел ничего брать. Прежде чем сесть в машины и разъехаться навсегда, я не смог промолчать.

-- Знаешь, ничего в жизни просто так не случается. Нас судьба столкнула, чтобы ты узнал, кто мог быть твоим отцом...

Машины тихо дымили и, перегревшись, гудели вентиляторами, а два человека всё стояли рядом, пытаясь понять что-то очень важное в этой непростой и совершенно непредсказуемой жизни.

Конечно, шутка. Хотите анекдот, родившийся только что на затронутую Вами тему?

-- Дорогой, ты извини... Я не сказала тебе при переписке... Я была три раза за мужем, и у меня трое детей. Правда, милые? Ты же будешь их любить?
-- Да...
-- Ну, что же мы стоим на улице? Пошли ко мне?
-- Хорошо, дорогая, я как раз собирался тебя туда послать... Пошла ты к ***** матери!!!

Ну, а насчёт Наты? Тёмное и светлое там идут рядом, как всегда бывает в жизни, но светлое обязательно победит, потому что у героини очень светлая душа. С ней не ничего страшно :)

Увидел анонс Вашего рассказа на главной странице, там он обрывался на "Народ толпился у входа..."
Не в моих правилах подсказывать что-то авторам и поучать кого-либо, но мне кажется, что, закончив именно этой фразой примерно в таком варианте "У входа толпился народ. Была осень... ", в рассказе осталась бы маленькая интрига и загадка, которую каждый читатель додумывал бы сам, представляя, как могли бы развиться отношения героев через пять минут, через час, через год, например...

Вам спасибо, милая Freshka. Когда пишешь про свою Музу, не правдиво писать не получается :)

Если есть интерес не только к рассказу (он, всё-таки, в какой-то степени очень литературное произведение), но и к самой героине, на моей страничке на "Прозе" есть целый раздел, написанный моей Музой в очень тесном творческом соавторстве с вашим покорным слугой (эк, как звучит, однако, на тематическом-то сайте :) ). Прямую ссылку не даю, думаю, кто заинтересуется, найдёт без всякого труда. Рассказы и стихи там самые обычные, о жизни, поэтому публиковать их здесь нет никакого смысла.

Всем спасибо за внимание и прочтение.

От автора

Это последнее из того, что я успел написать про Нату. Черновой текст, не приведённый к формату и стилю всего произведения. Будет продолжен рассказ или нет - я не знаю... В жизни всё оказалось совсем не так, как задумывалось.

Элем Миллер

Ната

Часть 4 (неформат)


Натка впитывала окружающую жизнь жадно, как губка, изо всех сил стараясь понять, из чего и для чего создан тот новый мир, который теперь окружает её со всех сторон. Тихая улица чуть в стороне от большой дороги, убегающей из огромного шумного города, вереница заборов и домов за ними. В той жизни тоже был дом и забор, но на этом мир заканчивался для маленькой Натки. Теперь здесь были люди, соседи, такие же взрослые, как мама Надя, и совсем маленькие, как Натка и даже ещё меньше - смешные маленькие человечки, как её старые куклы из того мира, только побольше размером и совсем живые. Все выбегали из-за своих заборов, смеялись, разговаривали, играли, и всем им было хорошо. Натка долго не могла понять, в чём заключается это хорошо, но радость мальчиков и девочек вокруг была совершенно искренней и честной, поэтому можно было совсем ничего не бояться. Когда Натка первый раз улыбнулась рыжему веснушчатому мальчишке с их улицы, и они вместе побежали туда, куда бежали другие мальчишки и девчонки, Натка вдруг почувствовала, что в ней тоже появилась эта непонятная радость. Все кидали круглый резиновый мячик, от которого надо было уворачиваться, и от этого всем было весело. Она совсем не умела кидать мячик и уворачиваться, и над ней громко смеялись все дети. Со всеми вместе смеялась и сама Натка, первый раз в жизни с головой погружаясь в безмятежный мир детского счастья. Кроме мамы Нади и дома с забором, у Натки не было ничего, поэтому ей не завидовали. Натка долго пыталась понять, что же это такое, когда кто-то совершенно искренне, но совершенно непонятно, не то возмущается, не то восхищается, рассказывая о том, что есть у кого-то и нет у него самого. У Натки не было много из того, что было у других детей, но это не вызывало у неё никаких непонятных чувств. Ей было хорошо от того, что есть мама и есть дом, есть кошка Машка из соседнего дома, которую можно гладить и которая весело мурчит в ответ. У неё есть мальчики и девочки, которые живут рядом и с которыми весело. У неё есть неправильная тайна, которую она скрывает от мамы и ото всех, чтобы делать себе ночью приятно. Что же ещё надо, чтобы быть счастливым?
Новое волнующее слово - "школа". Поликлиника, строгие врачи и неожиданно встревоженная мама - "У девочки плохое зрение. Придётся носить очки". Круглые стекляшки с коричневыми дужками больно давили за ушами, и от них неприятно потел нос, но, оказывается, в них тоже заключается так много самого настоящего счастья! Ведь счастье - это когда не болит голова и не ломит во лбу, когда можно смотреть на весь удивительный мир вокруг так легко и так свободно. Смотреть и видеть столько всего интересного, что раньше скрывалось за мутной и расплывающейся пеленой... Теперь можно видеть и с удивлением понимать, что значат эти странные черные палочки и закорючки, которые называют буквами. В том мире у Натки были и книги, и буквы. Но она не могла понять, что нарисовано на этих картинках и зачем все листы усеяны палочками и крючками.

Полненькая девочка в круглых очках, одиноко сидящая за самым первым столом, оказалась единственной среди всех первых классов, не умеющей читать и писать. Всё лето она изо всех старалась уяснить, что так долго рассказывала и показывала ей мама Надя, но так и не успела научиться складывать упрямые буквы в понятные слова.
Нет, оказывается, счастье – это совсем, совсем непросто! Кроме счастья, которое может быть просто так, у человека не должно быть несчастья. Несчастье - это когда ты толстая, очкастая и некрасивая, когда ты одна среди всех не умеешь читать, когда не умеешь быстро бегать и высоко прыгать и когда ко всему этому у тебя фамилия Воронцова. Натка не могла понять, зачем рядом с нормальными мальчиками и девочками на свет появляются "жирные вороны" и почему рядом с ней все одноклассники так откровенно счастливы всего лишь от того, что все они не жирные вороны? Она очень быстро научилась читать, не хуже всех остальных, она до боли в пальцах исписывала палочками и крючками всё, на чём только можно было писать, чтобы учительница похвалила её умение. Но, всё равно, даже самый тупой и бездарный одноклассник Мишка, с обезьяним ртом и выпученными глазами, весь светился от счастья, гнусаво запевая у Наткиного стола любимую песенку "И жир-на-я во-ро-о-на, а может быть корова, а может - бегем-о-о-от! Как что-то запоёт!" А все вокруг совершенно искренне восхищались его гнусному и фальшивому пению. Он не прав! Ведь он говорит неправду! Натка умеет петь! У неё хороший слух и красивый голос, так, без тени лжи и фальши, говорит добрая и честная учительница, которая приходит к ним с красивым красным аккордеоном на уроки пения.

Натка была так искренне счастлива, когда вдруг совершенно неожиданно оказалось, что она умеет петь, что она слышит музыку всем своим нутром, и её голос сам, без всяких усилий, легко и звонко льётся по этой музыке красивой песней, от которой по спине бегут приятные мурашки... Но весь класс, все, как один, повалились от хохота, когда она начала петь, стоя у своего стола и подняв от старания очкастую головку с короткой и толстой, как настоящий вороний хвост, косичкой. С тех пор Наткин рот на долгие годы перестал издавать в школе песенные звуки. Но с тех пор они с мамой Надей так полюбили по вечерам пить чай из самоварчика и, неторопливо запивая чаем с вишнёвое варенье, которое варили сами вдвоём, вспоминать красивые старые песни из далёкой маминой молодости. Мама пела всего один раз, а Натка тут же всё запоминала, и в следующий раз уже сама уверенно запевала и новую, и потом самую любимую мамину песню "Огней так много золотых на улицах Саратова..." Они пели вдвоём, и на одной и той же строчке "Как рано он завёл семью..." у мамы Нади в глазах обязательно сверкала скупая и горькая слёзка. Натка уже понимала, о чём так грустно поётся в этой очень искренней песне, и почему от неё плачет её любимая мамочка Надя, у которой никогда не было ни мужа, ни своих родных детей, и была она Натке не мамой, а всего лишь двоюрной бабушкой. Ведь в школе можно очень быстро узнать всё о себе и обо всех.

Натка ненавидела жирную ворону, ненавидела и любила, любила и была к ней зверски безжалостна. Ничего не поделаешь, она должна жить с тем, что есть. Когда становилось невыносимо больно и обидно пропускать мимо ушей гадости, лишь улыбась всем в ответ, как учила мама Надя, Натка жалела себя, мучительно наказывая очкастую ворону. Конечно, ворона не заслужила наказания, ведь она родилась на свет такой некрасивой. Но, чтобы Натке стало сегодня хорошо, ненавистная ворона сегодня должна обязательно мучиться! И все обиды уже улетали прочь, а сердечко сладко ныло и ёкало по дороге из школы, придумывая, какое наказание получит ворона уже через несколько минут, пока мама Надя не вернулась с работы. От жутких фантазий всё уже ныло и закладывало уши, выбирая то, что Натка приведёт в исполнение для несчастной вороны именно сегодня... Всё! Сегодня эта жирная... Натка до жути полюбила смачно называть её именинно так и постоянно произносить про себя это непристойное и гадкое слово, которым мужчины так унизительно ругаются в женский адрес... получит десять ударов крапивой и ни одного удара меньше! Сорвав газетой несколько длинных, пахучих стеблей, Натка неслась в дом и, стуча зубами, стягивала с себя всю одежду для приведения приговора в исполнение. А потом глаза бешено следили за стрелками часов, чтобы не пропустить время возвращения мамы Нади, пока пальцы неистово успокаивали приятным мучительные волны жгучей боли между ног. Главное - вовремя закончить. Потому что надо ещё полностью успокоиться, одеться и изо всех сил стараться ходить по дому спокойно и беспечно, чтобы мама Надя ничего не заметила и не заподозрила.

Натка привыкла к тому, что с ней никто в классе не дружится и не водится. Она привыкла к тому, что сама не желает ни с кем дружится и водиться. Для наслаждения вполне хватало жирной вороны, а посвящать кого-либо ещё в тайны этой дружбы она вовсе не собиралась. Беда пришла внезапно и неожиданно. Ната даже сама не успела понять, как такое могло случиться и с чего это всё началось. Из третьего перешли сразу в пятый, все как были, так и остались, и мальчик Саша из "В" тоже всегда был рядом с самого первого класса. И с самого первого класса он в упор не видел и не замечал эту жирную ворону, и за три года едва обмолвился с ней десятком-другим слов... А тут вдруг Саша неожиданно поселился в очкастой голове и в одно прекрасное утро уже совсем не захотел выходить из неё.
Ната ничего не могла с собой поделать. Едва завидя самого обычного и не самого красивого мальчика, она не знала, куда деть глаза и куда спрятаться, чтобы никто на свете даже случайно не заметил, что в это время творится в её жирной и такой некрасивой снаружи душе. Она замирала вместе со своим сердечком, когда Саша вдруг неожиданно проходил мимо неё на перемене, и тут же убегала прочь, далеко, куда глядят глаза, лишь бы больше не видеть его и не мучить себя такой сладкой и такой невыносимой тревогой. Она засыпала, видя перед собой его удивительно прекрасное лицо в темноте закрытых глаз. Он иногда снился ей по ночам, и даже во сне она заливалась жгучей краской стыда. Она просыпалась, шепча его удивительно прекрасное имя - Саша... И уже сладко ёкало сердечко, а пальчики сами собой лезли под одеяло, чтобы это имя стало еще слаще и приятнее.
Когда стало совсем невмоготу, в голову пришла самая сумасшедшая идея - во всём признаться Саше, а там будь, что будет. Но как же она признается, ведь он ведь до сих пор не видит и е замечает её? Для него она - очкастая жирная ворона из "Б" и всё. А если узнают в классе? Ната представила, как все тридцать человек будут снова каждый день издеваться над жирной вороной, и ей стало страшно. Нет, издевательства этих тупых, мелких и злобных людишек не принесут вороне никакого наслаждения. Вот если бы Саша... Если бы он сам... Ради него она сделала бы всё... Да, ради него она сделает теперь самое сумасшедшее на свете, даже если он никогда об этом не узнает. Она сделает ЭТО сама для себя, для своей любви!
Последний урок отменили из-за болезни учительницы, и Ната уже со всех ног летела домой. Это судьба! Судьба сделать это именно сегодня! Она закрылась в тёмной ванной и вспотевшими руками сняла с полки пыльную пластмассовую коробочку с грязными обломками старых лезвий, которые мама Надя складывала сюда ещё со времён своей молодости, когда следила за собой и брила подмышки, как большинство взрослых женщин. Вот он, самый подходящий зеленоватый обломок "Невы" с острым, как кинжал, краем... Ната сперва потренировалась дрожащим пальцем, чтобы не ошибиться в первый раз писать слово перевёрнуто... Можно ошибиться только в букве "С", остальные, оказывается, пишутся и так и так одинаково. Ноготь оставил между выпуклостей жира с маленькими жирными прыщиками едва заметный след, Ната прикинула, как всё умещается на нужном месте, и решительно сжала пальцами острое лезвие...
"Саша! Миленький! Миленький! Саша! Я люблю тебя, Саша!..." Как же приятно шептать эти сладкие слова, заглушая ими стук сердца и наблюдая, как лезвие медленно режет белую жирную кожу, оставляя тонкую красную полосу с набухающими красными шариками... Полукруг С, самая сложная А, три палки и черта под ними - Ш и снова сложная А. Главное, реазть ровно ине заезжать, чтобы получилось красиво. Ну вот и всё. Ната стерла ватой выступившую кровь, и страшная надпись сразу загорелась мучительно жгучим огнём.

Как же, оказывается, приятно, когда имя любимого так сильно и, не переставая, жжёт грудь. И как же нестерпимо хочется теперь открыть и показать ему все свои чувства... Ната уже знала, в каком доме, каком подъезде и на каком этаже живёт её любимый. Она много раз уже бегала туда, чтобы из-за угла тайком посмотреть, как он возвращается домой из школы, ещё раз впитать в себя его милый образ и хранить в памяти до следующего дня, когда снова сможет увидеть его в школе...
Вот он, наконец, появился со своим синим ранцем. Ната влетела в подъезд и понеслась на пятый этаж. Сердце уже не просто бухало, оно долбилось в жутко горящие, распухшие буквы и мучительно перехватывало дыхание. Вот он, идёт, поднимается на свой четвёртый, она видит в щёлку между лестницами его руку. Её пуговицы уже расстёгнуты, ранец повешен на плечо... Как же, оказывается, трудно сделать этот первый и, может быть, последний шаг!
-- Привет, Воронцова? Ты что здесь делаешь?
Вместо ответа лишь на мгновение остановиться, затаить дыхание, оттянуть в стороны края расстёгнутой рубашки, чтобы он всё увидел и, уже никуда не глядя , пулей вниз, бежать без оглядки до самого посёлка и до самого дома.
Вслед донеслось трусливое и испуганное "Чокнутая! ... Психбольница!", и Нате на бегу вдруг послышалось, что Саша заплакал.
Он не бегал больше по коридорам и почти не выходил из классов, лишь пулей вылетал на перемене и скрывался в двери, когда надо было переходить из кабинета в кабинет. Он отводил глаза куда угодно, лишь бы даже нечаянно не посмотреть в её сторону. Нет, он не лгал и не фальшивил, он... Он боялся её. Он - трус! Её любимый - просто трус, который боится чувств девочки, потому что она - жирная ворона, а вовсе не от того, что Ната сделала с собой ради него. А что она хотела? Чтобы Саша влюбился в жирную ворону? А за что её любить? За эти страшные буквы? Странные, неожиданные вопросы. Странные, неожиданные ответы. Ведь глупо любить какую-нибудь девочку только за то, что она - не жирная ворона. И глупо не любить её только за то, что она всего лишь жирная ворона. Если бы любили только красивых, все были бы одинокие, потому что у некрасивой и толстой учительницы русского языка трое детей, а муж каждый встречает её возле школы и даже целует на виду у всех, и она счастлива, потому что её любят. Значит и жирную ворону кто-нибудь, когда-нибудь и за что-нибудь полюбит...

Мама Надя не ругалась и не плакала. Один выходной Ната отговорилась ехать в баню плохим самочувствием, но и через две недели на коже всё ещё оставались тонкие белые полоски от лезвия. А во влажном пару они стали ещё заметнее всем, кто был рядом и видел, что красуется на груди десятилетней девочки. Кто-то в ужасе отворачивался, кто-то понимал и восхищённо улыбался, сморщенные старушки лишь сердобольно качали седыми плешивыми головами... Среди немногочисленных татуировок на голых телах согрела исстрадавшуюся душу лишь одна. Женщина была уже немолодой, но ещё очень красивой, а сзади на её плече гордо синело татуированное сердце, в котором красовалось имя "Коля" Выходит, не только Ната любит так сильно, что решилась на всю жизнь украсить своё тело именем любимого?

Мама не спрашивала ничего, мама всё поняла и всё простила. Она даже не спросила, кто этот Саша. Только вечером за чаем погладила свою Наточку по голове и очень грустно сказала, что ни один мужчина на свете не стоит даже тысячной доли того, на что ради него способна женщина. Но первый раз в жизни ослеплённая первой любовью душа Наташи отказалась верить самой мудрой и знающей всё на свете маме.

****

===================
Продолжение следует

Произведение и не предполагало никакой однозначности, поэтому оно ещё не закончено. Чуть попозже будет черновик последнего написанного.

Элем Миллер

Ната

Часть 3




Он сгрёб ногой в одну кучку стекляшки и размокшие коробки, легко нагнулся, осторожно переместил всё в остатки драного пакета, и через мгновение только мокрое пятно на асфальте напоминало о случившемся едким спиртовым благоуханием.
Все слова, все жесты, все взгляды, всё, что много лет придумывалось, тщательно заучивалось и репетировалось в ожидании этого волнующего события, в один миг вылетели из головы, словно ненавистные бутылки и коробки из разорвавшегося пакета. Господи, он же сейчас уйдёт! Тот, кто должен и уже просто обязан стать теперь смыслом всей её жизни, сейчас брезгливо вытрет пальцы и пойдёт дальше по своим делам, проклиная в сердцах эту очкастую толстуху, из-за которой он задержался здесь, у остановки, да ещё и получил незаслуженный удар бутылками по колену. Ната чувствовала лишь одно - её рот почему-то забыл, как произносятся слова, как движутся губы и как шевелится язык. Она оттянула вниз челюсть, но на привычном месте не оказалось ни одного слова и даже звука. Только палец с его платком торчал нелепо поднятым и выставленным перед грудью. Сердце уже трепетало в страхе. Господи, что с ней вдруг случилось? Почему не могут сдвинуться с места ноги? Почему не ворочается язык, а из головы улетучились все последние слова?
-- А давайте... Может надо в травмпункт ... ?
Наташа смогла выдавить из себя лишь этот сумбурный лепет, не находя в начинающейся панике ничего менее дурацкого, чтобы хоть на мгновение задержать его и не дать ему просто так уйти...

***
Она часто ездила по выходным из своего деревенского пригорода в самый центр, чтобы погулять среди людей, увидеть что-то новое и интересное, что-нибудь купить, чему-нибудь порадоваться. Да и просто в надежде на то, что именно в этот день ей повезёт встретить того единственного человека, которому она сможет доверить всю себя, со всеми тайнами и со всей своей неправильной душой.
Она даже не знала, как его зовут - Алексей? Александр? Антон? Она знала лишь, что его фамилия Никольский, и на обороте каждой картины, которую у него покупали, он уверенно и по-художественному размашисто писал толстым чёрным маркером "А. Никольский", ставя рядом текущий год.
Такую же подпись он поставил и для Наташи на небольшом зимнем пейзаже с маленьким домиком, речкой, ёлками и одиноким санным путём по удивительно живому снегу. Ничего особенного, картина, как картина. Такие ёлки, домики и снег пишут все, кто каждый выходной выносит на угол центральной площади свои картины, чтобы всеми правдами и неправдами продать их тем, кто жаждет приобщиться к высокому искусству. Но этот художник и его картины до глубины души поразили Наташу, потому она и купила у него этот крохотный, замечательный пейзаж. В отличие от всех, он никого к себе не зазывал, не подлетал к первому встречному, чтобы широким жестом предложить всё, что душе угодно. Он просто сидел рядом со своими работами на маленьком складном стульчике, читал книгу и никогда не лез ни в чьи разговоры. Как и большинство торгующих художников, он писал только пейзажи, но каждый его пейзаж был навеян чем-то особенным и едва уловимым. Каждый из них удивительно передавал настроение человека, который направлял руку, кладущую краски на небольшие и незатейливые куски картона, чтобы запечатлеть навеки все тонкости и нюансы этих настроений.
Вот ему грустно и очень одиноко... Вот, рисуя эту картину, он летал под облаками от искрящегося счастья... А здесь... Здесь он невыносимо желает чего-то жуткого, тайного, очень сладкого, очень запретного и невероятно далёкого от пресной, унылой повседневности. Наташу бросало в дрожь от этого пейзажа, но купить его она не могла и не решалась. Картина была написана на холсте, А.Никольский просил за неё немыслимо дорого, и Наташе казалось, что он каждый раз выставляет эту картину не для того, чтобы продать, а чтобы найти того, кто увидит и поймёт душой всё, что он изобразил на ней о себе в нехитрых реалиях самого обычного пейзажа.
Каждый раз она с замиранием сердца подолгу задерживалась у заветной картины, но каждый раз Никольский лишь кидал на некрасивую девушку в очках совершенно обычный, спокойный взгляд и тут же снова углублялся в неизменное чтение. Да, жалко, что это не ОН. Если бы случилось чудо. Если бы он увидел в ней ту, о которой мечтает в этой картине. Если бы он рисовал не только пейзажи, но и портреты... Она бы доверилась ему вся до конца, а он... Он безжалостно и честно изобразил бы на холсте те жуткие мгновения, когда Наташе хорошо и приятно, а потом в один прекрасный момент вывесил бы их здесь, прямо на многолюдной площади на всеобщее обозрение, и тогда... Тогда нашёлся бы кто-то, кто всё увидел бы и всё понял в этих картинах, также, как поняла эти пейзажи Наташа. Этот кто-то, единственный из всей многолюдной, серой толпы, не стал бы выпучивать глаза, плеваться и гневно размахивать руками, глядя на то, что нельзя назвать даже ругательными словами "мерзкие извращения". Он увидел бы стоящую невдалеке девушку, узнал в ней ту, которая изображена на всех этих картинах, их взгляды встретились бы, и тогда... Тогда ещё два человека нашли бы на земле своё настоящее счастье...

***
Он опять улыбнулся.
-- Ну, главное, что не в морг. Остальное до свадьбы заживёт!
Она в ответ даже сумела улыбнуться его шутке.
-- Вы из-за меня на сто семьдесят восьмой опоздали?
Наташа лишь согласно кивнула, боясь громко дышать. Он ещё не уходит... Он всё еще о чём-то разговаривает с ней!
-- Ехать далеко? До конечной?
-- Да... И ещё пешком немного.
Странно, в отличие от мозгов, слова сами первыми вспомнили, как надо произноситься.
-- Пойдём, подвезу... Его теперь не дождёшься.
Он кивнул Наташе и спокойно пошёл вперёд, сворачивая на край тротуара к веренице припаркованных машин.
Она ещё не соображала, что происходит, голова только успела ещё уяснить, что он не исчезает навсегда, а ноги уже сами собой побежали за ним, даже не спрашивая, куда он её ведёт и зачем. Какая разница, если это её судьба? Даже если он просто ограбит и задушит её, там, за городом, она теперь с благодарностью примет это последнее наслаждение в своей жизни. Значит, так понадобилось кому-то свыше, страшно убитой родной матери или внезапно умершей маме Наде? Что теперь мучить и терзать себя глупыми вопросами в неполные двадцать девять лет?
Она, тайком запрятав его драгоценный платок в карман плаща, решительно залезла в огромную, высоченную машину, он быстро упал рядом в водительское сиденье, и через несколько секунд навстречу плавно понеслись знакомые улицы, светофоры и перекрёстки.
Он первый легко и спокойно нарушил тихо урчащее рокотом мотора молчание.
-- У тебя весь вечер из-за меня пропал?
Странно. Он обращается к ней на "ты", он говорит, явно подразумевая то, что лежало у нее в злосчастном пакете, а ей совершенно не стыдно. А что же тут странного? Ведь он говорит с ней совершенно честно, и Ната чувствует это каждой своей клеточкой, даже не глядя в его сторону... Она, поджав губы, усмехнулась над собой и своей глупостью. От судьбы ничего не скроешь. Да и зачем ей теперь что-то скрывать от своей судьбы?
-- Нет... Просто разбились глупые мечты...
Он замолчал также легко и спокойно, как говорил, потом вдруг спросил, не отрывая пристальный взгляд от дороги:
-- Тебя как зовут?
-- Ната... Наташа... А Вас?
-- А меня - Георгий.
Все светофоры на перекрёстке начали тускнеть и медленно гаснуть, и из машины вдруг разом исчез воздух. Мгновенно вздувшись, виски с грохотом заколотили в тугую ткань платка.
-- Эй, Наташа, ты что? Тебе плохо?
-- Нет, ничего... Всё нормально... Всё хорошо...
Он начал сворачивать к тротуару, но Наташа тут же затрясла головой.
-- Нет, не останавливайтесь… Всё хорошо… Правда…
Ната уже не могла не врать. Господи, да как же может быть сейчас хорошо и нормально девушке, встретившей свою судьбу, если в её паспорте написано, что она - Наталия Георгиевна, но кроме одного этого редкого имени она с самого рождения не знает и не ведает о своём родном отце ровным счётом ничего? Нет! Это это не может быть ошибкой. Всё, что случилось сегодня, настолько неслучайно, что просто не имеет права быть очередной ошибкой и очередной глупостью чудной, наивной девушки.

***
Первый раз её бросило в жар в автобусе, когда воскресным утром она ехала в парк погулять после безумной ночи, отдохнуть и немного успокоить бурлящую дикими фантазиями голову среди нормальных людей. Стоя недалеко от сидящей в жёстком автобусном кресле Наты, он украдкой кидал взгляды на её коленки в тонких колготках, и Ната перехватила этот взгляд совершенно случайно. Нет, никаких сомнений быть не может. Это же ОН! Умный, да, очень умный, интеллигентный, проницательный, хоть и, к сожалению, не очень молодой, но... Это же тот самый взгляд, который она так долго искала в толпе. Он же так смотрит на её колени, потому что чувствует, что творится там, между этих, судорожно сжатых, коленей и ещё выше, в её сердце и душе.
Он, бросив пристальный взгляд в окно, начал вдруг протискиваться к выходу у центральной площади, и Ната тут же встала, чтобы пойти за ним. Всё, сегодня она, кажется, решится. Он уверенно и быстро зашагал наискосок в картинный ряд, и у Наты уже радостно забухало сердце. Да, без всяких сомнений, это ОН! Он пошёл по ряду, скептически качая головой и совершенно не слушая красноречивые уговоры художественных торговцев. Вот и Никольский на своём стульчике с неизменной книгой, вот и его заветная картина на асфальте, бережно прислонённая к серой стене старинного здания. У Наты вспотели руки и сделались немного ватными ноги от жуткой мысли - если он подойдёт к Никольскому и задержится у той картины, значит это судьба. Она подойдёт к нему, заведёт разговор, познакомится, а дальше... Дальше, конечно, всё будет так, как она мечтала и планировала. Он всё поймёт, они пойдут вместе, куда глаза глядят, начнут разговаривать, сразу станут интересными и очень понятными друг другу... А вечером она пригласит его к себе и, даже если он женат или трижды женат, он уже не сможет отказать ей. А там... Он поймёт всё окончательно и не откажется сделать с Натой то, о чём она его попросит. Даже если ему будет страшно и неприятно, он же увидит, что это единственное наслаждение и радость её жизни...
Ну вот и всё. По-другому быть просто не могло. Он уже тыкал пальцем в картину, Никольский уже вставал со стульчика, радостно кивал головой и, перевернув рамку, доставал из кармана чёрный маркер. Он покупает её! Он всё увидел и понял точно также, как всё увидела и поняла Ната! Он - её долгожданная и неотвратимая судьба! Она почти бежала к двум мужчинам, едва справляясь с волнительным комком у горла.
-- Ой, Вы уже купили её?
-- Да, а что Вы хотели?
Он повернулся к ней, узнав ту, на чьи колени смотрел совсем недавно в автобусе. Нет, конечно же, он теперь не подаст и виду, это понятно.
-- Я давно к ней присматривалась...
Ната собралась совсем коротко намекнуть, что, как и он, она давно почувствовала всю необычность этой картины...
-- Ну, знаете ли! -- он нетерпеливо перебил её, став в одно мгновение, в одни эти три слова, мелким и визгливым интеллигентиком,-- Я уже купил её... Что Вы хотите?
Ната собралась сказать, что она хочет, но он сам всё расставил на свои настоящие места.
-- Надо было быстрее из автобуса вылезать...
"А не коленками меня соблазнять" прозвучало в её голове недосказанное окончание его самой главной, ехидно-торжествующей фразы. Не хотелось верить ни одному этому слову, не хотелось верить даже своим ушам... Нет! Пусть она так страшно, так глупо и так наивно ошиблась в этом человеке, но теперь она не может позволить отдать в его погано завистливые интеллигентские ручонки эту картину. И Никольский... Он же художник. Как же он может отдать своё самое сокровенное творение тому, кто совершенно недостоин его?
-- Хорошо...-- Ната гордо взяла себя в руки и уже без всякой надежды отчаянно швырнула ему прямо в лицо, -- Я готова предложить Вам двадцать тысяч. Уступите?
Господи, так он ещё и жадный? Какое ничтожество! Она сходу предложила ему всё, что лежало в кошельке, ровно в три раза больше, чем он только что отдал Никольскому, и его глазки сразу задрожали поганым меркантильным блеском. Ни черта это интеллигентское дерьмо не разглядело в картине. Ничего ему не надо, кроме куска дорогого холста в подарок какой-нибудь старой и сварливой жене. Почему то представилось вдруг, что за эти несчастные двадцать тысяч он готов не только растаться с понравившейся картиной, но прямо здесь, посреди площади, подставить свой зад какому-нибудь грязному, вонючему бомжу.
Было уже до тошноты противно совать все последние деньги в эти белые, гадкие ручонки и даже прикасаться к тёмной лакированной рамке в тех местах, где они успели её облапать, но это не беда. Она сейчас же поедет домой и аккуратно смоет все остатки его прикосновений маленькой тряпочкой с горячей водой и мылом... Нет, Никольский ни в чём не виноват. Наверное, не от хорошей жизни он торгует душой. Но он художник, а настоящий художник не может не вкладывать душу в то, что творит, хоть и для того, чтобы заработать на жизнь.
Просто она не будет больше бегать на площадь рассматривать его картины...

***
Он не стал слушать её уговоры и лживые уверения. Машина остановилась у обочины, он выскочил, мгновенно пробежал перед огромным капотом и распахнул дверцу.
-- Давай, вылезай! Пойдём, воздухом подышишь...
Ната вцепилась в протянутые ладони, и он легко ссадил на твёрдый асфальт её не самое лёгкое тело... Какие у него большие, сильные и горячие руки! Сколько же в них настоящей, искренней заботы о совершенно незнакомой и некрасивой пассажирке! Как же они удивительно похожи на добрые и горячие руки мамы Нади... Господи, неужели в её жизни должно было произойти столько страшного лишь для того, чтобы в один прекрасный момент она вот так почувствовала, какими же они бывают на самом деле – настоящие отцовские руки? Да! Да...Да...Да!!! Это мгновение стоило всей её жизни. Ради этого можно было всё перетерпеть и дважды решиться не убить себя...
-- Эй, Ната! Ты что? Постой здесь, сейчас воды дам!
Холодная, вкусная вода из тонкой пластиковой бутылки шумным и ласковым водопадом обрушилась в пылающее нутро. Отец... Как же страшно произносить это слово и страшно сомневаться в чём-либо, даже в собственной безрассудной глупости. Всё это может быть лишь самым простым совпадением. Но может и не быть. Ведь отец, как и мать, есть у всех живых существ. Даже у самых жирных ворон обязательно есть отцы. Даже самые некрасивые очкастые девушки, у которых на свете нет никого и ничего, кроме несчастья, иногда получают от судьбы самые счастливые подарки в их жизни. Разве она не заслужила хоть раз в жизни такой подарок?
Его рука все ещё придерживала её плечи, его пальцы уже с заботливой бесцеремонностью поднимали и переворачивали раненую ладошку. Нет, ничего нет, всё уже прошло и зажило. На ней всё заживает быстро и без следов, как на собаке. Иначе от её тела давно бы уже не осталось ровным счётом ничего.

***

Элем Миллер

Ната.

Часть 2

Нет, Натка так и не смогла вспомнить, как эта старая тётя приходила к ним несколько раз, когда они жили с мамой и дядей-папой Толей. Не помнила она и свою бабушку, которая тоже иногда приходила к ним со своей сестрой. Натка ничего не помнила и больше всего боялась, что теперь тётя Надя отведет её обратно в серый дом. Натка не понимала, зачем всё это надо вспоминать, когда ей так хорошо сейчас с тётей Надей, и самой тёте Наде так хорошо сейчас с Наткой. Натка обняла тётю, прижалась к ней изо всех сил. "Тётя Надя, ты будешь моей мамой?"... "Ты хочешь быть моей дочкой, Наточка?"... "Хочу" ... "Тётя Надя, а почему ты плачешь?"

***

Он стоял среди тротуара, согнувшись и вцепившись рукой в ушибленное колено. Господи, ему же больно, ему сейчас очень больно! И виновата во всём она! Очкастая голова уже испуганно втянулась в плечи, сердце провалилась в глухую бездну, и плотно зажатые платком уши приготовились выслушивать все, что он думает об этой жирной корове, этой неуклюжей скотине, которая несется, как угорелая, не глядя по сторонам...
-- Ой, простите, ради Бога... Я виновата... -- она хотела приплести свою спешку на автобус, но, понимая, что это совсем не оправдание, замолчала, не зная, что ещё сказать.
Он, не разгибаясь, несколько раз качнул ногой и, ничего не отвечая, сокрушенно затряс головой.
-- Вам очень больно? ... Перелома нет? ... Может надо скорую вызвать? ... Может присядете вот здесь, на скамейке?... Давайте я Вам помогу... Может до травмпункта доехать? Там снимок сделают... Давайте, я вызову "скорую"?
Ната, неожиданно осмелев, отбросила все страхи и сомнения, уже не задумывалясь, надо сейчас это говорить или нет. Человеку плохо, и она от всей души хочет хоть чем-нибудь помочь ему и даже совсем не потому, что эту боль она причинила ему сама, своими собственными руками. Какая разница, что он сейчас выскажет в её адрес все самые гадкие и самые непристойные слова? Она заслужила эти слова, а он заслужил простой и искренней человеческой помощи.
-- Уф-ф-ф-ф! - мужчина неторопливо разогнулся и вдруг посмотрел на Наташу с неожиданной и даже веселой улыбкой,-- Аж искры из глаз...
У Наты онемели руки и в одно мгновение отнялся язык. Да, она сразу почувствовала, что этот человек не похож на серую и безликую толпу вокруг, что он, вопреки всем правилам и законам современных человеческих отношений, не будет ни ругать, ни материть её. Но его глаза... Да, она уже ни в чём не сомневалась. Всё, что сейчас произошло - не случайно. Всё это лишь ради того, чтобы она увидела, наконец, глаза, которые снились ей всю жизнь. Да, именно эти глаза она много-много лет тщетно искала изо дня в день в безликой и бездушной толпе, и теперь, наконец, стало ясно, почему в её жизни всё прошло именно так ... "Мама! Мамочка! Я знаю! Ради него ты ушла в другой мир и ради этого мгновения не дала мне покончить с собой..."
-- Вам очень больно? Простите меня, ради Бога...
Ната прижала руки к большой груди но, не выдержав волнения, отвела в сторону глаза.
-- Да, ничего... Все прошло, Вы успокойтесь...
Нет, уже нет совершенно никаких сомнений! Ещё ни один человек на улице никогда не разговаривал с ней так просто, так легко и так искренне. Сколько же ему лет? Сорок? Сорок пять? Может больше? Очень сильный, очень спокойный, широкоплечий, в короткой кожаной куртке, очень коротко подстриженный... Странно, почему мама Надя там, на небесах, выбрала именно его? Ведь всю жизнь она так хотела, чтобы Наточка встретила хорошего и доброго парня, вышла замуж, нарожала детей. А этот человек опять годится ей в отцы... Взгляд упал на водочную лужу с мокрыми коробками, и Наташе стало ужасно стыдно перед ним. Надо поскорее собрать осколки и убрать с глаз долой эти разноцветные коробочки, над которыми уже открыто потешаются все прохожие, отпуская пошлые шутки насчет разбившихся надежд несчастной, некрасивой женщины. И он, он тоже лукаво улыбнулся, увидев, с чем она так торопилась на этот злосчастный автобус. Господи, что же теперь подумает о ней?
Забыв обо всём на свете, она присела, схватила размякшие картонки и, отложив пока в сторонку, начала торопливо собрать стекляшки. Мокрый осколок выскользнул из суетливой руки и со звоном шлепнулся в лужу, оставив жгучую боль в пальце. Она повернула ладошку, и по влажной подушечке тут же поплыли капельки алой крови. Наташа удивлённо смотрела на них, не понимая, что так тревожно происходит внутри её тела. Прямо сейчас, в этот самый момент, глядя на порезанный палец, ей почему-то неудержимо хотелось плакать...

***

Наташа не знала, что такое слёзы и не плакала никогда. Та женщина, которая когда-то была мамой, навсегда отбила у Натки способность и желание глушить слезами боль и страх. А мама Надя научила её улыбаться и радоваться буквально всему, что окружает их в жизни. Первый и единственный раз Ната по-настоящему плакала в тот самый страшный майский день, когда неожиданный весенний ливень и первая весенняя гроза застали её по дороге из института с толстой дипломной папкой в сумке. Ната стояла под крышей автобусной остановки совсем недалеко от дома, пережидала радостный дождик, подставляла под веселые капели ладони и улыбалась первой весенней радуге, засиявшей вдруг прямо над крышей их дома. Весело прыгая через лужи, она влетела на крылечко, чтобы сразу с порога обрадовать маму Надю - диплом подписан, к защите готов, так что теперь они могут расслабиться и отдохнуть после напряженных трудов...
Мама лежала в огороде на черной, свежевскопанной земле, лицом вниз и широко раскинув безвольные руки, рядом с воткнутой в землю лопатой. Тяжелый ливень уже безжалостно вбил в раскисшую землю растрепавшиеся седые волосы и насквозь промокшие полы старого байкового халата. Похолодевшая от ужаса, Ната упала на колени в липкую грязь. "Мама!!! Мамочка!!! Ты что, мама???" Нет... Дыхания нет, сердца не слышно, пульс не ощущается, жирная земля уже полностью залепила лицо, рот, полуоткрытые глаза. Ната, осознав всю ненужность своих жалких попыток хоть как-то вернуть жизнь обратно в бездыханную плоть, рухнула в холодную жижу рядом с ещё теплым, податливым телом, в полседний раз крепко обняла его и завыла. Всё кончилось... ВСЁ!!! Она опоздала!!! Единственный родной, самый близкий и самый любимый на свете человек вот так мгновенно и совершенно нелепо оторвался от её жизни навсегда, оставив Нату один на один с этим жутким и бездушным миром. В сердце мучительно закипела жгучая вина - если бы она не стояла под крышей, если бы не болталась по магазинам и не опоздала на предыдущий автобус... Если бы, если бы, если бы... Она бы успела застать маму живой, и, конечно, её могли бы спасти... Замерев и застыв у земляного холма перед зияющией зловещей чернотой прямоуголной ямой, Ната хотела только одного - упросить этих грязных и пахнущих потом парней безжалостно прибить её кривыми серыми гвоздями за руки и за ноги к малиновой островерхой крышке и закопать вместе с мамой.
В пустом и почерневшем после похорон доме, не считая часов и дней, Ната каталась по полу, кричала и плакала навзрыд, проклинала себя, изо всех сил лупила пухлые щеки ладонями и кулаками, прося у мамы прощения за всё. За то, что не спасла её от смерти, что за долгие годы так и не смогла стать хорошей и обычной, за то, что своей неправильной страстью причиняла мучительную боль той, которая всю жизнь прощала и любила её сильнее самой родной дочери...

***

Его пальцы осторожно коснулись её плеча.
-- Что случилось?
Ната вздрогнула, тут же торопливо поднялась и по-детски беспомощно выставила перед ним раненую ладошку, с трудом соображая, что сейчас происходит вокруг неё, что она делает и что говорит.
-- Вот... Палец порезала...
Она подняла мокреющие глаза и,привычно заливаясь краской, готова уже была провалиться сквозь землю от стыда. Но от его взгляда вдруг горячо затрепетало в затылке и по нутру прокатилось обжигающей волной самого жуткого желания. Ради этого взгляда до замирания сердца захотелось снова нагнуться, поднять безжалостно острый осколок стекла и, заворожённо глядя в эти волшебные глаза, с самым откровенно неприкрытым наслаждением резать себе подушечки на каждом пальце... Очень глубоко, очень томно и неторопливо... Сначала каждый пальчик вдоль, потом поперёк...
Он достал из кармана клетчатый носовой платок, развернул, приложил к маленькой ранке и заботливо прижал её же большим пальцем. Совсем, как в детстве, когда они рано утром ходили с мамой Надей в поликлинику сдавать кровь, и маленькая Наточка долго шла потом по улице, также прижимая к горящей подушечке пахучую белую ватку, со сладким ужасом вспоминая, как строгая тётя в белом халате крепко сдавливала её пальчик и вонзала в него зловещще сияющее остриё. Как в долгом ожидании неотвратимого и ужасного трепетно замирало сердечко, но такая долгожданная боль появлялась быстро и скучно всего лишь на мгновение, после чего сразу становилось не страшно, только уже очень интересно. Красная полоска поднималась от пальца в круглую трубочку, алая кровь растекалась по какой-то стекляшке, переливалась из трубочки в пробирку, которую ставили рядом с другими странными пробирками... Но Наткино сердечко уже начинало возбуждённо колотить себя до жути страшными фантазями, как она приходит сдавать кровь, а ей прокалывают уже не один, а каждый палец, и из каждого пальца высасывают по такой же трубочке. А потом тётя вдруг строго говорит, что надо обязательно взять кровь изо всех пальчиков на ногах, а потом ещё откуда-нибудь...


***

Со смертью мамы весь мир в одно мгновение улетел от Наты, оставив в душе невыносимую пустоту одиночества и ощущение полнейшей ненужности никому на свете, даже себе самой. Самое последнее и самое острое желание возникло само собой и полностью захватило своей финальной страстью воспаленные горем мозги. Нет, решено. Теперь она не будет долго думать и долго готовиться. Какая разница, что солнце и весна, и уже совсем скоро защита? Сейчас она хочет только одного - не дожидаясь сорока дней, уйти к маме, как желала тогда, на кладбище. В последний раз испытать самое сильное и самое неправильное наслаждение в своей жизни и навсегда лечь рядом с любимой мамочкой Надей, потому что в этом мире она не нужна уже никому и до сладкой смерти противна себе самой...
Ну, вот и всё. Хоть предательски колотятся зубы, всё не так уж и страшно. Стол подтащен, веревка, наконец-то, перекинута через стропило и завязана в петлю. К столу грязным камнем придавлена записка тому, кто первым обнаружит её болтающееся на верёвке голое тело. "Похороните меня рядом с мамой. Участок такой-то, захоронение номер такой-то". Темнеет, совсем скоро наступит спасительная чернота, в которой страх исчезнет уже навсегда. Ната неторопливо разделась, швыряя одежду куда попало, вышла из дома. Сегодня последний вечер её неправильной жизни и сегодня она может позволить себе всё… "Прости, мама, я скоро приду к тебе, я приду уже хорошей и настоящей..." Она прошла за дом, прямо на ходу пощипывая и поглаживая себя ненавистными пальчиками. Да, топор и старая берёзовая колода на своём месте. Даже валяются чурочки, которые они накалывали с мамой Надей ещё совсем недавно, когда на пасху ставили к чаепитию старый самовар. Самый первый спазм, придавив бухающее сердце, схавтил за горло. Ната легко воткнула топор в колоду и раздвинула пошире ноги. Ну... Ещё...Ещё!!! В последний раз эти шаловливые пальцы ласкают сейчас эту похотливо набухшую жирную плоть. Сердце задолбилось в невыносимом возбуждении. Ната присела, до боли раскинула ноги и оперлась рукой на колоду рядом с холодным остриём. Как же хорошо, что все это в последний раз... Сейчас они в последний раз сделают своё дело, и Ната с наслаждением отрубит эти мерзкие, бесстыжие, похотливые пальчики. В том мире они не пригодятся ей больше никогда... Где-то за забором слышались шаги и звучали голоса, в соседском доме зажегся свет у задней двери, но Ната уже ничего не слышала. Ну вот, началось. Сладкие конвульсии, одна, другая. Горячие струйки брызнули на тёмное дерево... Уже не в силах встать, она опустилась на колени, облизала солоноватые пальцы и положила растопыренную ладонь на корявый деревянный круг. От одной мысли, что произойдет буквально через несколько мгновений, зашевелились волосы и по телу пробежала последняя волна самого жуткого и самого острого наслаждения, заставив сердце грохотать так, что заложило уши... Вот оно... Вот то, о чем Ната грезила в своих безумных и сладких фантазиях. Здесь и сейчас, уже наяву, в вечерней прохладе это оказалось еще страшнее и в тысячу раз приятнее, чем во всех её мыслях и видениях...
На самом жутком пике откуда-то снизу волной пробежала холодная дрожь, и тут же что-то неудержимо горячее обожгло холодные ноги и коленки. Неожиданно на миг вернулось ощущение времени и пространства. Словно свалившись из другого мира, она оглядела распятую на деревянной плахе ладонь, руку, до судорог сжимающую теплую рукоятку топора и мокрые ноги, от которых поднимался остро пахучий пар...
"Наташа! Наташка!!! Открой!... О, Господи!!! Ну хоть кто-нибудь то есть дома???"
Громкий стук в калитку внезапно вернул ощущение реальности. Сердце заколотилось уже совсем по-другому. Господи, неужели кто-то, все-таки, увидел, что она собралась покончить с собой? Сразу задрожали руки, стало невыносимо холодно и очень страшно. Наташа, стыдливо прикрывая наготу и прижимая больно болтающиеся груди, бегом пронеслась в дом, накинула на голое тело первый попавшийся халат и, стуча зубами, вернулась к калитке, за которой старая, охающая соседка нервно сжимала в руке телефон и бумажку. "Наташ, ой, ну, хоть ты дома! Аньке плохо... Надо скорую вызвать..."
Уже далеко не по возрасту беременная соседская дочка, натягивая толстое одеяло с огромного животика на землисто-серый подбородок, умоляюще подняла страшные ввалившиеся глаза. Наташа не поняла, что стряслось с Анной, и не поняла, что вдруг случилось с ней самой. Она вздрогнула, и ей на мгновение показалось, что это не перезревшая беременная соседка, а сама мама Надя смотрит на неё сейчас с пронзительным и немым укором. Наташа вылетела на улицу, дрожащими пальцами вызвала скорую, дозвонилась до каких-то родственников с бумажки, как могла, успокоила причитающую соседку...
Когда белая машина, сверкая синими огоньками, скрылась за поворотом и вокруг наступила черная тишина, Ната, из последних сил передвигая вонючими ватными ногами, с трудом доплелась до своей калитки и, едва прихлопнув её, рухнула в холодную росистую траву. Не было сил шевельнуть рукой и даже повернуть гудящую чугунную голову. Глаза разглядели сквозь серые облака маленькую звездочку в бесконечной черноте, и сухие губы тихо зашептали в небеса:
"Не проклинай меня, мамочка... Прости... Я больше не умру... Я буду жить, как могу..."

***

Спасибо за добрые слова, милая Freshka. Уже готовлю продолжение :)

От автора
Это моя первая попытка опубликовать на "тематическом" сайте написанное не только и столько для тех, кто в "теме". Долго думал, стоит ли это делать, читал уже опубликованное и, наконец, решил попробовать.
Первая глава большого и ещё недописанного романа. Пока для пробы...

Элем Миллер Ната

Часть 1


Ну, вот и все, обед наконец-то закончился. Случайно забежавший из соседнего отдела сослуживец сожрал последние халявные куски "отвального" торта, не оставив на столе ничего съестного. Все облегчённо растеклись по рабочим местам и, стерев с фальшивых лиц дежурные улыбки, окунулись в собственные дела и заботы. Наташа торопливо убрала следы предотпускного чаепития, выбросила коробки, мокрые чайные пакетики, вымыла посуду, стерла со стола лужи с размякшими крошками и тоже неторопливо опустилась в свое рабочее кресло. Два часа дня... Еще три... Потом четыре... И, наконец, пять... До отпуска осталось всего три часа. Через три часа она тихо уйдет отсюда, и целый месяц, целых тридцать дней и тридцать ночей останется наедине с собой, никого не видя и ни с кем не встречаясь. От этой мысли ёкнуло сердце, на долю секунды остановилось дыхание и сладко заныло между ног. У-ф-ф-ф... Нет, еще рано. Еще целых три часа и надо потерпеть. Потом быстро забежать в супермаркет, купить водки к вечеру и свежего молочного на утро, там же зайти в аптеку, взять еще для верности пузырек йода, пару пачек презервативов и пяток рулонов стерильного бинта, так, на всякий случай, а то вдруг не хватит. Ну а потом, если повезет с автобусом, через полчаса она будет дома, и тогда... От предвкушения сладких ужасов, которые она начнет творить сегодня же, в первый вечер своего долгожданного отпуска, по телу пробежала быстрая, горячая дрожь. Нет, нельзя заводится раньше времени. Она заставила себя не думать о предстоящем и кое как переключилась на работу. Еще раз пересмотрев все бумаги, проверив и перепроверив все дела, которые надо завершить и передать на время отпуска коллегам, Наташа облегченно вздохнула - да, все сделано так, что на целый месяц они могут спокойно забыть о её существовании и не тревожить даже по телефону, который она выключит, едва лишь выйдет из массивных дверей офиса... Три, два, один, всё, началось! Ната застегнула сапожки, накинула плащ, повязала на голову пестрый платок и туго-натуго затянула его концы сзади на шее. Плотная шелковистая ткань приятно, почти до сладкого удушья, сдавила шею, заглушив ненавистные звуки окружающего мира. Где-то там, за спиной, уже в чужом и постороннем пространстве, зашумел нестройный, фальшивый хор дежурного "До свиданья, удачного отдыха". Она кинула им всем на прощание искренне счастливую улыбку с ответно дежурным "До свидания" и через полминуты выскочила в нежаркие осенние сумерки.
Наташа ненавидела фальшь и фальшивых людей всем своим нутром, ненавидела и боялась с самого раннего детства. Маленькая Натка никогда не задумывалась, почему в ней ни на секунду не утихает эта мучительная способность чувствовать и ощущать неискренность людей всем своим существом и каждой своей клеточкой. Но поделиться этими чувствами было не с кем, и она наивно считала, что именно так видят друг друга все окружающие люди. От каждого фальшивого слова, улыбки или взгляда Натка замыкалась внутри себя, закрывала от страха глаза, и её маленькое сердечко начинало мучительно сжиматься, пытаясь спрятаться от совершенно непонятной и поэтому жутко страшной лжи тех, кто был с ней рядом всегда и кто просто приближался, чтобы, даже не заметив, пройти дальше по своим собственным делам...
От работы до супермаркета всего пару кварталов, там же и остановка автобуса. Поправив очки и застегнув на все пуговицы новенький черный плащ, Наташа прижалась к самому краю тротуара и заторопилась в сторону ярких витрин. Нет, сегодня ей некогда, и сегодня она не будет тайком вглядываться в лица прохожих, чтобы снова пытаться отыскать в мимолетных взглядах хоть искорку живого ума, интеллекта, да и просто намеки на понятную человеческую доброту. Она знала абсолютно точно - рано или поздно их взгляды встретятся, они сразу все поймут и почувствуют в этих взглядах, и неважно, кто это будет - мужчина или женщина, старый человек или молодой. Для понимания друг друга и для настоящей любви это уже совершенно безразлично.
Да, всё это когда-нибудь случится. Но если это не случилось за много лет, один маленький миг длиной в два квартала пешком ничего уже не изменит в глухом и бездушном мире. Опустив голову, Наташа прибавила шаг, торопясь успеть сделать важные покупки и не опоздать на свой редкий автобус.

***
Натка не знала, где и зачем она появилась на этот свет. От самого далёкого детства память оставила лишь короткие эпизоды, выхваченные урывками из непроглядной черноты невыносимо тусклой лампочкой над головой. Женщина - мама и мужчина, которого надо звать папой. Они были у нее, но почему Натка была их ребенком, она так и не успела понять. Ей было плохо почти всегда, часто не хватало воздуха по ночам, и от жутких кошмаров, как бешеное, колотилось сердечко, отдаваясь в ушах мучительным гулом. Натка просыпалась, но сердце продолжало ухать, и кошмары тут же переходили в явь. Горела ненавистная лампочка, косматая и раздетая женщина-мама каталась по кровати и по полу, то рыдая, то заразительно громко смеясь и размахивая во все стороны страшными, белыми руками. Мужчина, которого надо звать папой, сидел у кровати и курил, согнув голую спину с огромным синим распятием в синих облаках. Синий дым такими же облаками окутывал желтый свет над его черной головой, и было очень страшно. Но Натка не плакала и никого не звала на помощь, никогда...
Её часто будили среди жёлто-тусклой ночи. Мама сдергивала пыльное одеяло, грубо стягивала со спящей Натки трусики и волокла её за руку на свою высокую кровать. Лампочка снова гасла до черноты, и в черноте становилось уже почти не страшно. Когда вдруг становилось больно, Натка непроизвольно вскрикивала и пыталась выгнуться. Но каждый раз она упиралась в горячий живот мамы, и мама била её по лицу, чтобы Натка не смела кричать и дергаться. Натка молча лежала между мамой и мужчиной-папой, тихо ожидая, когда все это закончится, и её мокрое, липкое тело отнесут обратно в свою постель.

***
Голодный полосатый кот, завидев рядом со своим пыльным лежбищем крупную грудастую девушку в элегантном черном плаще, очках и в красивом, но уже совсем немодном платке на голове, поднялся и решительно потребовал жрать, очевидно, из-за этого платка приняв её за одну из тех одиноких старушек, которые ходят по улицам, раздавая еду бездомным кошкам и собакам. Наташа остановилась, расстегнула сумку, присела, положила перед наглой кошачьей мордой бутерброд с колбасой и потрепала зверя за грязным, побитым ухом. Кот, недовольно дернув серо-пыльной головой, накинулся на долгожданную еду, не удосужив свою кормилицу даже мимолётным взглядом. Наташа улыбнулась.
Она любила зверей, всех, без исключения. Любила, потому что от природы все они лишены фальши, они всегда искренни и всегда честны и в доброте, и в злобе, и в голоде, и в объевшемся равнодушии ко всему и вся. Сожрав ломоть колбасы, кот благодарно потерся об её пальцы и попытался лизнуть их шершавым, горячим язычком. От веселой щекотки прохладным подушечкам сразу стало тепло и очень приятно...

***
Натка рано узнала, что такое приятно и как делать себе приятно в любое время, когда захочется. Она уже не помнила, как и почему это случилось в первый раз, но неожиданное удовольствие стало вдруг маленьким и ярким лучиком в её тусклой, желто-чёрной жизни. Женщина-мама появилась в черном и пыльном чулане неожиданно, и тогда Натка на всю жизнь запомнила, что приятное - это постыдно и очень больно. Мама, уперев костлявые кулачки в бока, приказала вытянуть вперед позорные руки... Натка так и не увидела, чем её били по рукам, но когда в непроглядной ночной черноте все замолкло и затихло, она, ослушавшись приказа и сжав от боли зубы, снова просунула негнущиеся и мучительно распухшие пальчики под резинку трусиков.
Натка не задумывалась о своих годах. Дни рождения у неё, кажется, были, мама и мужчина-папа дарили ей каких-то маленьких кукол, но, сколько их было, Натка не смогла сосчитать. Она так и не поняла, сколько ей было лет, когда ненавистная лампочка зажглась и погасла последний раз в её маленькой жизни. Она проснулась от шума, подняла голову с вонючей подушки и в желто-синем мареве света увидела маму. Мама лежала поперек кровати, свесив вниз запрокинутую голову, и, не моргая, смотрела на свою Натку широко раскрытыми глазами. Из открытого рта к глазам стекали густые красные струйки, и все вокруг было мокрым и густо красным. Мама то лежала совсем тихо, то вдруг начинала хрипло дышать и дергаться, но её дыхание вырывалось почему-то не изо рта, а разлеталось красными брызгами из шевелящейся, красной полосы на сильно перегнутой шее. Белый кривоногий мужчина в черных трусах и с синим крестом на спине, которого надо звать папой, повернулся к Натке, страшно, как в кошмарном сне, заулыбался желтыми блестящими зубами и протянул к ней красные руки. "Ну иди ко мне, Наточка... Нету больше мамки твоей..." Лампочка над головой начала медленно гаснуть и, сорвавшись со своего места, стремительно полетела куда-то в сторону, а Наткина жизнь, затаившись за пределами сознания, провалилась в полную и спасительную черноту.

***

В час-пик супермаркет наполнялся народом, как большая лужа в летний ливень. Наташа бегала по рядам с грязной стальной корзинкой, вглядывалась сквозь очки в мелкие даты на твороге и кефире и, не найдя ничего свежего, побежала в спиртные ряды. Две бутылки самой дешевой водки упали на решетчатое дно и поплыли к очередям в кассы. Решив не откладывать покупку до аптеки, она решительно сняла со штырька пару пачек самых обычных презервативов и положила их на ленту рядом с бутылками. Тут же сзади из очереди донесся ехидный мужской смешок: "О, романтический ужин и без закуси". Наташа почувствовала, что снова густо краснеет и посильнее натянула тугие края платка на запылавшие пунцовым огнем щеки. Сердце ёкнуло. Дернуло же её брать эти резинки вместе с водкой! Теперь, наверняка, уже вся очередь в сердцах ухохатывается на очкастую толстуху с таким красноречивым набором для тех, кого судьба обделила красотой и грацией. Ну а что здесь такого, если она, действительно, чудная и некрасивая? Разве она не имеет право на свое собственное счастье и наслаждение, как и вся эта тупая, серая и бездушная толпа вокруг? Ната украдкой скользнула взглядом в сторону гнусного смешка. Нет, чуда снова не произошло. Всё та же, ничего не выражающая пустота, всё та же пошлость и серость, прикрытая традиционно тупым и нагло раздутым самомнением. Небритая, морщинистая, блёклая, без возраста и признаков человеческой жизни гнутая фигура, одетая в грязно-мятую мужскую одежду.
Как же все они могут так жить? Как они, вообще, живут и чем наслаждаются в этой жизни? Ведь нельзя же, постоянно находясь внутри этой жизни, всё время смотреть на нее такими пустыми и бездушными глазами? Неужели их ничего не трогает и не радует? Неужели они так сильно ненавидят буквально все, что их окружает? Тогда чему же они, вообще, радуются и когда на их лицах вспыхивает обыкновенная человеческая радость? Когда придут домой, закроются в четырех стенах и высосут эти бутылки с гадким пивом, которыми до отказа забиты их корзинки? Или когда усядутся потом у телевизора и будут до одури смотреть бесконечно тупую и пошлую дрянь?
Убрав в сумочку кошелек, Наташа быстро спрятала красноречивую покупку в тонкий магазинный пакет и заторопилась к выходу. Идти в аптеку уже не хотелось. Злосчастные резинки есть, а давно закупленных медикаментов должно хватить, даже если она захочет растерзать всё свое ненавистное тело с головы до ног...

***

Где-то в темноте, на черной и жесткой скамейке насквозь фальшивая женщина, изо всех сил притворяясь доброй, выспрашивала у Натки, как она жила с мамой и дядей Толей. "Он не дядя. Он - папа" Натка решилась сказать это, потому мама приказала называть его не дядей, а папой, а распухшие рубцы на плечах никогда не давали забыть об этом приказе. Женщина спрашивала, как Натка спала и с кем ложилась в кровать, что делали по ночам мама и папа Толя, не приставал ли к ней папа и не заставлял ли её делать какие-нибудь странные вещи... Натка не проронила больше ни слова. Фальшивых женщин она боялась сильнее, чем живую или неживую маму, а согнувшиеся и выпавшие вдруг из разбитого рта зубы не давали забыть самый главный приказ - никогда никому не рассказывать, что делают дома мама и папа и чем они все занимаются по ночам в своей кровати...
Тусклый серый свет появился в черноте откуда-то справа, из большого серого окна. В большой комнате стоял ряд одинаковых кроваток, их покрывали одинаковые серые одеялки с двумя не серыми полосками, а вокруг были одинаковые серые мальчики и девочки, такие же, как сама Натка. Первый раз в жизни она видела столько детей и не могла понять, зачем они все живут здесь? В белом умывальнике надо мыть руки и умываться, за большими столами надо есть и складывать в большую кучу грязные тарелки. Так делали все, так, глядя на всех, делала Натка, понимая, что это строгий приказ злой и беспощадной женщины, которую надо называть по имени и отчеству. Вместе со всеми она разобрала серую кроватку, легла, накрылась колючим одеялом, и унылая комната растворилась в долгожданной спасительной черноте.
Дождавшись полной тишины, Натка захотела сделать себе приятно, но кто-то с шумом сдернул с неё одеяло, и она опять закрыла глаза от страха. Нет, желтая лампочка не зажглась, её не раздели и не потащили в большую кровать. Кто-то тихо и строго приказал вытащить руки из-под одеяла, погрозил пальцем и опять растворился в темноте...
Другая женщина пришла утром, улыбнулась, взяла Натку за руку, и повела её по длинной, серой лестнице к черной двери. Дверь распахнулась, и первый раз в Наткиной жизни стало светло. Они шли вдвоем по улице, Натка щурилась от яркого солнца и не боялась ничего на свете. От всей женщины веяло добротой, чистым светом и прозрачной, как воздух, правдой. Она улыбалась, легко отпускала Наткину руку, и Натка с радостью разглядывала веселых воробьев на шершавом асфальте, протягивала руки ленивым, пестрым кошкам на зеленой траве и провожала удивленным взглядом огромные сверкающие автомобили на широкой дороге.
Серая, бесконечная асфальтовая лента вела их куда-то далеко и очень долго, и Натке больше всего хотелось, чтобы это солнце, эта тётя и эта дорога были вечно и никогда не закончились. Большие дома сменились маленькими, и они шли теперь по узкой, неровной дорожке среди деревьев, сплошь усеянных белыми, душистыми цветами. Тётя открыла одну из калиток за высоченным забором и легонько подтолкнула удивленную и оробевшую Натку вглубь двора. "Ну вот, Наточка, это твой дом..." Нет, этот дом совсем не похож на то, где она жила раньше. Это не её дом, но Натка уже понимала, что после той ночи в дом к страшной маме и к тому, кого надо называть папой, она не вернется уже никогда.

***

Подъезжающий к остановке автобус Наташа увидела через стеклянную дверь супермаркета и, затаив дыхание, тут же рванулась вперед. Эх, только бы успеть... Подслеповатый взгляд нацелился сквозь очки точно в створ открытых дверок, и она почти бежала к ним с сумочкой и пакетом в руках, когда на её стремительном пути неожиданно появился он. Он неторопливо шел слева, и Ната всем своим крупным телом пролетела буквально в одном шаге перед его лицом и невысокой, плотной фигурой. До заветных дверок оставалось всего несколько шагов, и где-то внутри уже облегённо ёкнуло "Пронесло!", но тут что-то стукнуло, и её руку, сжимающую пакет с покупками, резко отдернуло назад. Получив удар бутылками по колену, мужчина согнулся, едва не упав, тонкий пластик мгновенно разорвался, и все двусмысленное содержимое пакета веером разлетелось по асфальту. Бутылки с глухим хлопком разбились вдребезги, и пахучий алкоголь щедро залил цветные коробочки, усыпанные острыми осколками стекла. Сердце остановилось вместе с остолбеневшей Натой, провожающей растерянным взглядом удаляющийся зад автобуса…

Господи, что же ты натворила, неуклюжая слепая тварь!!!