bdsmion

Замечательно! :)

Несмотря на название, я полна положительных импульсов:)
Не побоюсь этого слова, получилось божественно.

I. Спам

15 октября 2012 года

Москва

16:15

О Господи! Иисус, Мария, Святой Иосиф! Только не это… Только не Алиса с её Speed Dating… “Скоростными свиданиями”, то есть. И ладно бы только е-майлами заваливать. Так ведь сейчас опять названивать начнёт. Мало ему уже свалившихся на него сегодня «удовольствий». А теперь ещё и это…

Нет, воистину curiosity kills the cat. Любопытство кота (пусть даже и Льва)… в общем, понятно. Ни к чему хорошему не приводит.

Пару недель назад, когда он ещё находился в несколько подвешенном состоянии (инвесторы вроде бы решение уже приняли, но контракт пока ещё не подписали и первый транш инвестиций на его корпоративный счет в Сан-Франциско ещё не перевели), сидел он как-то в своей любимой Шоколаднице на Никитском бульваре. Читая, разумеется, Moscow Times (по его мнению, единственную газету, которую ещё можно было читать в задавленной путинской цензурой России).

Поскольку тоска была смертная (последние несколько месяцев он пахал как проклятый раб на галерах, чтобы довести свой проект до инвестиционного состояния, найти инвесторов, договориться с ними и так далее), никакой личной жизни у него не было и в помине. Он даже вообще практически никуда не выходил отдохнуть – даже обедая в Иль Патио или перекусывая в Шоколаднице, таскал везде свой ультрабук.

Он не был трудоголиком; эта пахота была вынужденной, но легче от этого не становилось. Поэтому как только он сделал все, что от него зависело, и хлестким ударом отправил мяч на половину поля инвесторов, он занялся – хотя и без фанатизма – поисками хотя бы какой=то отдушины.

Начал он, разумеется, с раздела Community (Общество, то есть). По предыдущему опыту чтения сей газеты он знал, что в этом разделе попадаются довольно занятные события. Он до сих пор с огромным удовольствием вспоминал общение с атташе по культуре посольства США – ярким, интересным, великолепно образованным и эрудированным собеседником. Потом они даже подружились и довольно долго общались – пока атташе не подал в отставку в знак протеста против вторжения США в Ирак.

Так… посмотрим, что у нас там. All native English-speaking and other expats can practice their RUSSIAN LANGUAGE with Russians. Общение с экспатами по-русски. Это не к нему. Вот если бы по-аглицки… А то ведь через пару-тройку недель в Калифорнию переезжать…

Support for friends and families of alcoholics… Адаптируются к российским реалиям. Понятно. When in Rome do what Romans do. В данном случае, поступай как аборигены. Во всех смыслах. И в алкогольном тоже.

Он алкоголь не употреблял. Вообще. И потому, что на примере отца-алкоголика вживую видел, что это дьявольское зелье делает с человеком, и потому, что при его напряге употреблять спиртное – все равно что песок сыпать в цилиндры Ламборгини.

Narcotics Anonymous. Это уже ни в какие ворота не лезет. Нет, он, конечно, читал статью в весьма уважаемой New York Times, в которой весьма обоснованно утверждалось, что чуть ли не весь средний класс в США поголовно сидит на антидепрессантах (11 сентября их так тряхануло, что ли?)… Но чтобы наркоту глушить в России… Это уж точно извращение. Не здешний это продукт…

А вот это уже интересно. Это надо попробовать.

Speed Dating Party. Вечер “скоростных свиданок”. Он улыбнулся. Это надо попробовать. Хотя Россия-матушка, как известно, способно извратить любое, даже самое благое начинание. Тем более интересно.

Идея speed dating была придумана, что забавно, раввином Яковом Дево в 1998 году и в том же году была впервые реализована в Лос-Анжелесе с целью помочь «чрезвычайно занятым профессионалам» (менеджерам, специалистам и прочему «офисному планктону») найти себе «вторую половинку» - хоть на ночь, хоть на неделю, хоть на всю жизнь. В реальности, правда, всё как-то больше на одну ночь получалось. Особенно, если учитывать, что в США и Европе такие вечеринки проводились почти исключительно в отелях…

Идея была основана на открытии психологов, которое состояло в том, что женщина (этот формат ориентирован в основном на женщин, поскольку именно они в конечном итоге принимают решение о вступлении в романтические отношения) принимает решение, будет ли она встречаться с мужчиной, в первые 30 секунд общения. А будет или нет спать с ним – в первые пять минут. Не знаю, как уж они это измеряли, но сейчас эти показатели являются чуть ли не общим местом в современной психологии межличностных отношений. Что при этом говорит мужчина, значения не имеет. Или почти не имеет. Всё определяется, как говорится «реакцией на ауру».

Для speed dating обычно арендуется кафе или ресторан; в котором за столики рассаживаются девушки, а молодые люди по очереди подсаживаются к каждой девушке как раз на эти пресловутые пять минут. То есть – пять минут общения, затем звучит гонг – и каждый молодой человек переходит к следующей девушке (обычно по часовой стрелке).

При этом каждому участнику выдаётся специальная карта, в которой отмечаются симпатии (понравился/не понравился). Если симпатии совпали, организаторы высылают по электронной почте контактную информацию (номер телефона и адрес электронной почты). Дальше уже всё зависит от активности молодых людей и девушек.

Он немедленно отправил сообщение на указанный электронный адрес и практически немедленно получил подтверждение. Хотя вечеринка была уже на следующий день. В возрастной группе «мужчины 35-50».

Когда он пришёл на вечеринку на следующий вечер, он понял почему его зарегистрировали так быстро. Женщин (30-45 лет) было все двенадцать (как он потом узнал, для женщин запись заканчивалась через час после открытия). А вот мужчин (к тому же далеко не самых презентабельных) было всего одиннадцать.

Его это абсолютно не удивляло. Он как-то прочитал в одной статье (в весьма солидном и уважаемом журнале, в мужском шовинизме не замеченном, да и главным редактором там была женщина), что в России но одного востребованного мужчину приходится минимум 20 востребованных женщин. А то и все 50. Исключения, конечно, есть, но они лишь подтверждают это весьма грустное для российских женщин правило.

А если добавить к этому фактически легализованную проституцию и широчайшую сеть так называемых “салонов эротического массажа” (вокруг только своей станции метро он их насчитал аж пятнадцать штук)… то становится понятным, что мужчинам эти скоростные свиданки нафиг не нужны. И так от соискательниц руки и сердца отбоя нет.

Да и он, собственно, пришел чисто из исследовательского интереса. Из двенадцати женщин, которыми он познакомился, четыре сообщили свой номер телефона. Встретился он с тремя (четвёртая у него проходила по категории «мне столько не выпить»); не переспал ни с одной. Какие-то они были… тоскливые. Скучно с ними было. Неинтересно. Потому и не было у него ни с одной из них больше встреч. Кроме первой – и последней. В одном флаконе.

Судя по сообщению Алисы (менеджера сей вечеринке, с которой он там и познакомился), у них сейчас была ровно та же проблема. Еще более серьёзная. 12 женщин и пока только девять мужчин. Встреча начиналась в 20:00. Через четыре часа. Поэтому Алиса слезно умоляла его прийти на вечеринку. Совершенно бесплатно, причём (в прошлый раз он отдал за сие сомнительное удовольствие 1500 рублей). Мысленно списав их на «расходы на НИОКР».

Судя по всему, дела у организаторов были совсем плохи.

Загвоздка была только в одном. В возрастной женской группе. От 18 до 25. А ему… сорок пять уже стукнуло всё-таки. Не то, чтобы его это сильно беспокоило (Достоевский женился вторым браком на девушке аж на 26 лет моложе – и ничего, очень счастливый брак был, да и Табаков с Зудиной, если брать современный пример, тоже весьма счастливо живут)… просто это было совершенно иное поколение. С которым он понятия не имел, как общаться. Они были для него просто с другой планеты. Поколение новой России и 120 долларов за баррель.

Тем более, что с одной такой он только что общался. Прямо здесь, в его холостяцкой съёмной квартире на 1-й Дубровской. Огромной квартире в сталинском доне с метровой толщины стенами. Она ушла от него буквально полчаса назад.

И он с ней не просто общался. Он её порол. Очень сильно порол, жестко, безжалостно и даже жестоко. Потому, что она его об этом просила. Умоляла. Стоя на коленях перед ним. Умоляла, пока не умолила. Пока он не сказал: «Хорошо. Я буду тебя пороть».

И отправился за своими дивайсами. Из его в некотором роде «прошлой жизни».

III. Совесть

15 октября 2012 года

Москва

11:00

Они познакомились на одном из российских тематических сайтов, в бесчисленных количествах расплодившихся на бескрайних просторах Рунета. Двадцать один год; студентка третьего курса не-пойми-какого-ВУЗа (их тоже сейчас расплодилось до безобразия).

Высокая (на каблуках чуть выше его 175 сантиметров); скорее худая, чем стройная. Судя по фоткам в купальнике, которые она выставила в своей анкете (неужели не понимает, дурочка, что и кого она таким образом привлекает?), небольшая, но явно красивая грудь (хотя кто их там разберёт – в век спецлифчиков).

Длинные стройные ноги, изящные тонкие руки с элегантными пальцами и скромными ногтями безо всякого лака. В общем, девочка стопроцентно “моделистой» внешности. Которую он просто на дух не переносил. Поэтому как женщина она его решительно не интересовала.

Несмотря на то, что он не спал с женщиной уже года два (встречи на одну ночь – как и проститутки - были для него неприемлемы по религиозным соображениям, а серьёзные отношения с женщинами при его пахоте находились много ниже “линии отсечения” в его системе приоритетов), к ней его не тянуло совсем. Хотя судя по записям на её странице и феерически длинному списку “друзей” – и на тематических сайтах, и в соцсетях – популярна среди сильного пола она была весьма. Даже очень.

Незамужем, детей нет, никакого бойфренда даже на горизонте. Родилась, выросла и живёт в городе Архангельске. Что его радовало безмерно – меньше всего он хотел, чтобы она материализовалась у него под дверью с коробкой конфет подмышкой и чемоданом у ног. Такой опыт у него уже был (аж дважды) и ему оного хватило. На всю оставшуюся жизнь. Поэтому “третьей инкарнации” он стремился не допустить. Всеми имеющимися в его распоряжении силами средствами. Весьма и весьма немалыми.

Но, как говорится, “хочешь рассмешить Всевышнего – расскажи Ему о своих планах”. Как гром среди ясного неба, она сообщила ему… точнее, поставила его в известность. Несмотря на молодость и провинциальность, характер у неё был той ещё твёрдости. Вольфрамовой твёрдости.

Причём так поставила в известность, что отказать он просто не мог. Она сказала ему, что ей нужна, нет, жизненно необходима его консультация как практикующего психолога. Наотрез отказавшись сообщать какие-либо подробности дистанционно. Что по скайпу, что в переписке, что по телефону.

Психологические консультации… Он попытался вспомнить, как «дошёл до жизни такой». Что превратился в практикующего психолога, причём весьма эффективно практикующего (насколько такие консультации вообще могут быть эффективными, ибо мало кто следует рекомендациям психологов).

Как ванильного, так и тематического. На тематических сайтах, где (как и в любом замкнутом сообществе), “скорость стука опережает скорость звука”, эту его деятельность немедленно обозвали “клиникой доктора Вольфа”.

Вольфом был его тематический псевдоним. На всех сайтах сразу. Почему Вольфом? Да просто потому, что когда он пришёл на первый свой тематический сайт (приснопамятный “Крутой мен” – небольшое сообщество флагеллянтов и медфетишистов), он с упоением сочинял очередной военно-исторический роман.

На этот раз о неудавшейся попытке похищения в апреле 1944 года римского папы Пия XII спецгруппой коммандос по личному приказу Адольфа Гитлера. Сорвал это покушение СС-обергруппенфюрер Карл Вольф – начальник всей СС и полиции в оккупированной вермахтом Северной Италии.

А поскольку он была католиком (не то, чтобы зело ревностным, но всё же католиком)… в общем, понятно.

В психологию его завели (точнее, силой запихнули) обстоятельства непреодолимой силы. Абсолютно непреодолимой. Когда ему было 22 года и он с огромным трудом заканчивал кафедру теоретической ядерной физики в Московском Инженерно-Физическом Институте (в те годы – одном из лучших ВУЗов мира, котировавшемся на одном уровне со знаменитыми КалТехом, МИТ, Беркли и прочими), ему поставили страшный диагноз.

У него нашли неизлечимое психическое заболевание в терминальном варианте. Психотерапевт с мировым именем спокойно и бесстрастно сообщил ему, что если он не совершит чуда, то не доживет и до 30.

Он совершил чудо. Как в своё время его кумир Янош Флеш. Но для этого ему пришлось полностью перепрограммировать своё подсознание, фактически заново создав себя с нуля. Self-made man в полном смысле этих слов. Яношу Флешу было несравнимо проще. Да и болезнь у него была попроще. Всего-навсего рак.

В процессе этого превращения он так разобрался в человеческой психологии, что… куда там профессионалам. Как-то раз, вытащив из глубочайшей депрессии (всего-то три часа на телефоне) свою очередную «пациентку» (на этот раз профессионального психотерапевта) он спросил её, почему она обратилась к нему, а не к своим коллегам в… в общем, одном из лучших центров России.

Её ответ его несколько огорошил. И это ещё очень мягко сказано.

«Да ну их» - махнула она рукой. «Ни черта они не знают. Только выписывают всякую отраву да несут чушь несусветную»

Другую пациентку он вытащил из петли. В прямом смысле. Аж дважды. Потом долго выгуливал. В Ботаническом саду, Кузьминках, Коломенском, Кусково…

Через год после этого она очень счастливо вышла замуж. Родила крепкого и здорового сына.

Сына она назвала его именем.

«Девочка Танечка» появилась у него на пороге сегодня утром. Ну, не так чтобы уж совсем утром… Ровно в одиннадцать. Не опоздав ни на секунду. Точность – вежливость… ну, она, конечно, далеко не королева. Но его впечатлила.

Он и сам не знал, почему назвал её для себя «девочкой Танечкой». Почему девочкой, понятно. Иначе как к ребёнку, он к ней относиться к ней просто не мог. И дело тут вовсе не в возрасте – иные её сверстницы помудрее сорокалетних были. Просто она была… ну просто дитё дитём.

С Танечкой было сложнее. Ибо звали её ну совсем не Таня. А Анастасия. Настя. И никакого ника на сайтах у неё не было – она пользовалась собственным именем. Откуда взялась Танечка, он понятия не имел. Из каких-то глубин подсознания, наверное…

А может быть, просто семейная и школьная традиция? Его двоюродную тетку все в семье вали Наташей. Натусей. Хотя по паспорту она была никакая не Наташа. А вообще Вероника. В школе аналогично – его одноклассницу все звали Романа. И в школьных журналах она была Романа. Когда пришло время выдавать аттестат об окончании школы, выяснилось, что никакая она не Романа. А Галина. А ещё одна выпускница - Маша - оказалась Мариной.

Так что просто «девочка Танечка»

Одета она была в “полный офисный комплекс”. Кремовый плащ с тёплой подкладкой (октябрь, все-таки), серый элегантный шерстяной пиджак. Кремовая блузка, серая же шерстяная юбка до колен (так себе коленки). Из одного комплекта с пиджаком. Колготки, черные осенне-весенние туфли (в Москве время зимних женских сапог еще не наступило).

Она прилетела в Москву вечерним рейсом прошлого дня. Устроилась в весьма неплохую гостиницу (деньги в её семье явно водились – и немалые); выспалась. Приняла душ, привела себя в порядок. Переоделась по «московскому варианту»

И заявилась к нему. Правда, к его огромному облегчению, ни коробки конфет, ни тем более чемодана у неё не было. Только дорогая и изящная кожаная сумочка. Из дорогой настоящей кожи.

От чая она отказалась; кофе он дома не держал (за пять лет жизни в США выпил достаточно на всю оставшуюся жизнь). Поэтому сразу предложила приступить к делу.

Он усадил её на диван (ничего особенного, обычный ширпотреб). Сам удобно устроился в глубокое мягкое кресло (а это уже делась по спецзаказу – специально для него и его больной спины). Жестом предложил начать разговор.

Она взяла быка за рога немедленно. Сразу. С первой же фразы. Как в ней сочетались детская беззащитность почти ребёнка и железная хватка бизнес-леди, он понять не мог никак. Несмотря на все его действительно недюжинные познания в психологии. То тебе «девочка Танечка», то «железная Татьяна». Вот такой перевертыш. Или редкая гармония?

«Мне нужна сессия» - спокойно констатировала она. «Очень жесткая сессия»

И добавила «Очень. И именно с тобой»

Сначала она настаивала на обращении на «Вы». По всем правилам тематического этикета.

«Почему именно сессия? Именно жёсткая? И именно сейчас?»

Железная Татьяна куда-то пропала. Перед ним снова сидела «девочка Танечка»

«Не знаю» - тихо ответила она. «Я просто очень этого хочу. Даже не хочу…»

Она запнулась

«Я просто не могу больше без этого жить» - она тяжело вздохнула

«Этого только не хватало» - обеспокоенно подумал он. Только суицидального синдрома ему не хватало. Ох, как ему не хотелось повторять свой опыт вытаскивания из петли. Тем более лично. По телефону легче как-то…

«Почему?»

«Это неправильно?»

«Что неправильно?»

«У меня абсолютно беззаботная жизнь» - несколько сбивчивым тоном начала она. «Моя мама – отец умер, когда мне было десять лет – очень обеспеченный человек. С огромными связями – и в Архангельске, и в Москве и даже за границей»

«Почему же тогда ты…»

«Учусь не пойми где в Архангельске?» - улыбнулась она

«Ну да»

«Мама не верит в полезность образования» - грустно усмехнулась она. «Связи решают всё. Поэтому достаточно просто иметь диплом. Неважно, какой»

С этим он был полностью согласен. В экономике, прочно подсевшей на нефтегазовую иглу и работающей по «принципу РОЗ» (Распил-Откат-Занос, то есть), ни знания, не профессионализм не имели никакого значения. Ибо это была вовсе никакая не экономика, а гигантская система расхищения природных ресурсов огромной и перманентно несчастной страны.

В которой значение имели только связи и лояльность. Только они открывали доступ к «большой кормушке». Или к «большой пайке», как её метко окрестил Юлий Дубов. А он знал, что говорил. Ибо был партнёром не кого-нибудь, а Бориса Абрамовича Березовского. Этим сказано всё.

«Девочка Танечка» между тем продолжала:

«С меня просто сдуваю пылинки. Мне всё позволяют, всё сходит с рук. Моё будущее расписано – работа у маминых партнёров…»

Она вздохнула.

«Синекура, в общем. За огромные деньги»

Она снова вздохнула.

«Да и не нужна мне эта работа»

«То есть?»

Она улыбнулась. Не то, чтобы обворожительной, но довольно приятной улыбкой. Весьма.

«Я владею 20%-ным пакетом акций маминой компании. Я могу безбедно жить на одни дивиденды всю оставшуюся жизнь…»

Он вдруг вспомнил статью в New Oxford Review – весьма консервативном католическом издании. Разумно консервативном. В ней приводились результаты медицинского обследования старшеклассников одной элитной калифорнийской школы. Таких же вот «девочек Танечек» и «мальчиков Ванечек». То есть, извините, «девочек Джейн» и «мальчиков Джонов».

Исследование проводилось в рамках борьбы с наркоманией среди старшеклассников. Выяснилось (какая неожиданность!), что половина старшеклассников прочно сидит на антидепрессантах. На чем сидите вторая половина, издание решило умолчать. Ограничившись весьма туманными намеками. Намеренно туманными, скорее всего.

Так что вариант «девочки Танечки» был ещё не самым худшим. По крайней мере, химией она явно не увлекалась. Слишком любила себя.

«Но ведь ты же можешь…»

«Уехать за границу и начать все с нуля? Сделать себя самой?»

Мысли она его читает, что ли? Ему стало несколько не по себе. «Дева Таня» (как он её только что перекрестил) была мудра явно не по годам. Видимо, не всех развращает сытая, праздная и обеспеченная жизнь. Бывают и исключения.

«Это невозможно» - спокойно ответила она

«Почему?»

«Потому что мне придётся порвать с мамой» - спокойно объяснила она. «Она никогда этого не одобрит. А я слишком люблю её. Она не сделала мне ничего плохого. Совсем наоборот»

«Понятно» - подумал он. «Самопожертвование во имя любви. Чисто российский вариант. Только не совсем обычный»

«Есть и ещё одна причина» - по-прежнему спокойно и даже несколько бесстрастно продолжала «дева Таня». «Но о ней я расскажу потом. После сессии»

«И манипулятор, каких поискать. Боже» - с тоской подумал он, «во что я опять вляпался? Вот уж воистину, ни одно доброе дело не останется безнаказанным…»

«А ты пробовала…»

«Поговорить со священниками? Чтобы они отпускали мне грехи праздности и назначали епитимью за то, что мне сходит с рук дома?»

Его это начало серьёзно раздражать. Нет, его мысли она, конечно не читала. В телепатию он не верил, ибо ни одного научного доказательства существования оной так и не было представлено миру. Она читала его. Впервые в его жизни кто-то посторонний читал его.

И не супер-профессиональный profiler из FBI Behavioral Analysis Unit из Квантико, штат Вирджиния (это было бы ещё куда ни шло). А сопливая едва вылупившаяся девчонка, живущая на всём готовом и не знающая жизни ну совсем.

Следующую фразу она произнесла неожиданно жестко. Даже с вызовом. И не без некоторой злости.

«Я читаю новости в Интернете. И аналитику тоже. И даже иногда смотрю телевизор»

«Железная Татьяна» вернулась.

«И чтобы сразу закрыть этот вопрос» - по-прежнему жестко продолжила она – «в католичество я не перейду. Я не могу предать семейную веру. Православную веру. Как бы себя мерзко не вела РПЦ Московской патриархии, наш «табачный патриарх» и его камарилья. Ибо есть гундеславие, а есть православие. Мне достаточно веры в моём серце. И это вера православная»

Это было не девчачье упрямство. Это было выстраданное. И поэтому достойное уважение.

«Тебе нужна епитимья?»

Не такая уж и редкая причина прихода в Тему

«Нет. Мне нужно другое»

«Что именно?»

«Спустить меня с небес на землю»

«То есть?»

«Во-первых, истязания»

«Истязания?»

«Да, истязания» - спокойно подтвердила она.

«Почему именно истязания?»

«Мне слишком комфортно. И материально, и психологически. Так живут единицы. И так жить неправильно. Неправильно и неправедно»

«Боишься наказания Божьего?» - вырвалось у него. О чем он сразу же пожалел.

«Нет» - сказала она. «Это моё личное мнение»

На которое она имеет полное право.

«Поэтому тебе нужно…»

«Другая крайность» - закончила она за него. Совместимы они до невозможности, что ли? Ох как не хотелось бы… «Поэтому именно истязания. До потери сознания практически. В идеале – хотя это трудно осуществимо, конечно»

Она вздохнула, собираясь с мыслями. И выдала совершенное нечто.

«В идеале я бы хотела, чтобы ты истязал меня до потери сознания. Чтобы я теряла сознание от нестерпимой боли. Всеми возможными способами, не выходящими за рамки БРД. Потом приводил меня в сознание и снова истязал. И снова до потери сознания. И так несколько часов. Регулярно»

«Насколько регулярно?»

«В идеале – раз в неделю. Хотя» - грустно усмехнулась она, «и это очень трудно осуществимо»

Это уже не к нему. Совершенно точно. Такой жесткач – совсем не его реакция. Это к другим. Которые своим женам гвоздями соски к доске прибивают.

«Что-то ещё?» - спросил он. Надеясь сразу же после этого свернуть этот разговор. Выходивший далеко за рамки как его компетенции, так и его интересов. Да и, пожалуй, и здравого смысла тоже.

«Конечно» - спокойно ответила она. «Унижение. Не умаление – я читала твои статьи, причём все…»

Некоторое время назад он вполне серьёзно занимался изучением российской Темы. Как в своё время теоретической физикой. Намного продуктивнее, надо отметить. Написал и опубликовал в Сети с полсотни полунаучных статей, некоторые из которых оказались самыми обсуждаемыми на весьма уважаемых форумах. Даже начал писать книгу о Теме в России. Но перестал. Как только понял, что получается пособие по прикладной психотерапии.

«… а именно унижение. Мне нужно, чтобы ты постоянно показывал мне, что я никто и ничто. И относился ко мне соответственно. Без грязи, понятно и дело. Но жестко, жестоко и безжалостно»

Он подумал, что возражения с точки зрения здравого смысла придется, пожалуй, снять. Все было в общем и целом, довольно логично. В деве Тане говорила её личная, индивидуальная совесть. Хотя и основательно пропитанная религиозным элементом. Точнее, христианским элементом. Точнее, православным элементом (ни католики, ни протестанты такие эпические крайности, мягко говоря, не приветствовали).

И всё же это было её собственное, личное и индивидуальное понимание христианства. Евангелие от Татьяны, так сказать. Точнее, от Анастасии. Впрочем, неважно. Важно, что от неё.

«Почему именно я?»

Хотя можно было и не спрашивать. Ему и так было ясно, почему.

«Во-первых, ты христианин. Настоящий. Без кликушества. По сути»

Его бывший духовник – отец Фернандо из московского офиса Опуса Деи, пожалуй, с эти согласился бы.

«Во-вторых» - спокойно продолжила она – «У тебя очень чистая душа»

«Ты уверена?»

А вот с этим его бывший духовник мог бы и не согласиться. Во всяком случае, не полностью.

«Я читала не только твои статьи. Но и твою тематическую беллетристику. А также все твои прочие работы»

«По менеджменту тоже? И по информационным технологиям?»

«Я, вообще-то, бизнес-школу заканчиваю» - улыбнулась она. «По специальности управление знаниями. Ровно твоя епархия»

Из неё получилась бы неплохая партнёрша в его бизнесе в Калифорнии. Очень даже не плохая. Если бы не её жертвенная привязанность к матери…

«И?»

«Я очень много читаю с раннего детства. Плюс изучала психологию достаточно серьёзно. Плюс женская интуиция»

«И?»

«Научилась читать между строк. Кроме того…»

Она сделала многозначительную паузу.

«Я говорила с Ингой»

Его прошиб холодный пот. Далеко же она зашла в его изучении. Ох, не нравилась ему эта серьёзность. Садиста так себе не выбирают. Даже верхнего не выбирают. Так себе выбирают мужа.

Как в супермаркете. Поколение 120 долларов за баррель, чтоб его…

Ингой звали его крестницу. Которую он дважды вытащил из петли. А потом год отбивался от её матримониальных атак.

«Если кто-то заслуживает, чтобы ему целовали ноги, так это ты»

Самое смешное, что он… не то, чтобы был с этим не согласен… Просто это утверждение для него находилось в иной реальности. В и ной Вселенной. Он был настолько несовместим с Россией, что выбор для него был очень простым. Или он из России сбежит и никогда не вернётся, или Россия его убьёт. Вот так – просто, четко и ясно. Поэтому что там про него кто думал в России и имел ли он право на то, чтобы ему целовали ноги, его не волновало ничуть. Совсем. Никак.

Поэтому на её признание он отреагировал тоже никак.

«Из твоих тематических статей и книги… первых глав, то есть… видно, что ты очень хорошо знаешь, что и как делать, чтобы получить результат, который мне нужен. И решить любые проблемы, которые появятся по дороге»

«Любые?»

Она впервые пристально посмотрела ему в глаза. Он впервые увидел её глаза так up close and personal. И несколько оторопел.

Ибо в её глазах он увидел Вечность. Такое, наверное, можно увидеть только у глубоко, искренне и честно религиозных людей. По-христиански религиозных.

Она между тем спокойно перечисляла:

«Закончил одну из самых требовательных школ Москвы с золотой медалью. В те годы, когда это что-то значило. Будучи абсолютно гуманитарным мальчиком, поступил в МИФИ, набрав стопроцентный балл на экзаменах. Закончил самую сложную кафедру в МИФИ с красным дипломом. Вырвался из России в 1992-м, отказавшись участвовать в подлости приватизации. Хотя давно мог бы быть мультимиллионером»

Она сделала паузу.

«Нет, я не просила службу безопасности моей мамы собирать о тебе информацию. Я просто умею гуглить. И задавать вопросы. Закончила курсы журналистики при одноименном факультете МГУ. Заочно»

Она спокойно и уверенно продолжала.

«Уехал в США с 32-мя долларами в кармане. Получил степень МВА одного из лучших американских университетов. Получил самую престижную работу для выпускников МВА – в отделе корпоративных финансов одного из лучших инвестиционных банков Европы. Был признан лучшим аналитиком этого банка. В мире»

Все это была чистая правда. Его даже самого это впечатлило. В напряге последних месяцев он как-то стал забывать о своих достижениях.

«Ушёл на вольные хлеба. Был признан одним и лучших бизнес-консультантов России. Написал книгу, которую признали лучшим пособием для российских предпринимателей. Ассоциация книгоиздателей России. Разработал технологии, равных которым нет в мире. И не будет в обозримом будущем. Превратил свои идеи в компанию, которую инвесторы оценили… во сколько?»

«Пять миллионов долларов» - спокойно ответил он. Хотя контракт ещё был формально не подписан и деньги не переведены, устное соглашение было достигнуто (что в России зачастую посильнее письменного будет). Инвесторы согласились приобрести 20% акций его компании, уже зарегистрированной в Лос-Анжелесе, за миллион долларов.

Она смотрела ему прямо в глаза. А он смотрел в Вечность.

«Я знаю о т овей болезни» - спокойно. «о болезни, которую ты победил»

«Инга рассказала?»

«Да»

«И?»

«У моей мамы полно знакомых психотерапевтов и психиатров. Здесь, в Москве. И по всему миру»

«Да?»

«Она по образованию врач-невропатолог. Кандидат медицинских наук»

«И?»

«Я попросила их проанализировать твои статьи. Публицистику. Рассказы»

«И?»

«Ты окончательно победил свою болезнь пять лет назад. В 2007-м»

Точно. Именно тогда он впервые за полтора десятка лет войны со смертью и безумием понял, что победил.

«И?»

«Врачи сказали, что тебя надо на медфаках изучать. Всех медицинских ВУЗов мира»

«Чем я заслужил такую честь?»

Этот вопрос был риторическим. Ибо он прекрасно знал, чем он такую честь заслужил. Ему это объяснила ещё психотерапевт, которую он вытащил из глубочайшей депрессии.

«Ты сделал невозможное. Совершил чудо. Не в человеческих силах победить эту болезнь»

Здесь она была права. И её знакомые врачи тоже. Не в человеческих силах. Но невозможное человеку возможно Богу. Только благодаря поддержке Всевышнего он совершил это чудо.

«И что, есть на свете проблема, которую такой человек неспособен решить? Тем более в моей девчачье-дитячей жизни?»

Он был вынужден признать, что ошибся (что с ним случалось не часто). И ошибся капитально. Девочка оказалась не девочкой вовсе и не Танечкой. Если она дитё, то он – Майя Плисецкая.

Её аргументация была железобетонной. Ох, недоговаривала оно что-то про своё обучение. Тут пахло спецкурсами ФСБ. Хотя нафиг он ФСБ сдался?

Прежде, чем предложить свои технологии американским инвесторам, он два года предлагал их в России всем объективно заинтересованным лицам. От венчурных инвесторов до миллиардеров и профильных комитетов Госдумы и министерств Российской Федерации. Сам от себя не ожидал такого патриотизма. Но убил на это два года, тем не менее.

В «экономике РОЗ» всё это оказалось никому не нужным. Поэтому… нет, никакого тут ФСБ нет. Просто необычайно талантливая девочка. Благодаря маминым связям и собственному упорству набравшаяся неслабых знаний и навыков.

И теперь она выбрала его для того, чтобы он её порол, истязал и унижал. Немалая честь, надо отметить. Одна проблема – ему всё это нафиг не надо. Как бы от всего этого половчее отвертеться…

«Я знаю, что ты совсем не хочешь меня истязать и унижать…»

Это было не совсем так. В ней было достаточно виктимности, чтобы на подсознательном, чисто эмоциональном и даже сексуальном уровне ему хотелось её мучить. И пороть, и истязать и унижать. Но желание это было довольно слабым, гораздо слабее совсем иных влечений, от которых он получал гораздо большее эмоциональное удовольствие.

Написать ещё один бестселлер – только уже для мирового рынка. Сделать лучший в мире софт. Войти в Зал Славы Информационных Технологий. Получить вожделённую гринкарту – но не через работу и, упаси бог, не через женитьбу на гражданке США (ему это предлагали однажды, на что он ответил категорическим отказом).

А исключительно по программе Exceptional Ability – как лицо, представляющее особую ценность для Соединённых Штатов Америки. Да хоть очередной рассказ – хоть тематический, хоть исторический. Попинать сталинистов очередной правдой о Второй мировой войне…

Кайф от этого не шёл в никакое сравнение с кайфом тематическим. Поэтому, как он честно признавался одной своей знакомой верхней даме, фантазия об обнажённой женщине, стоящей перед ним на коленях со связанными за спиной руками и делающей ему минет, вызывало у него стойкое ощущение абсурда. Просто не тот кайф. Совсем не тот.

«… но всё же я очень прошу тебя…»

Она поднялась из кресла и опустилась перед ним на колени. Завела руки за голову. Очень просто и естественно. И очень эстетично и тематично.

Он молчал. Долго молчал. За что и получил «последний довод королей». И королев.

«Ты прекрасно знаешь, что если ты откажешь мне, я пойду к другому садисту. Гораздо худшему, чем ты. И ты никогда этого себе не простишь..»

Это был удар ниже пояса. Удар под дых. Откровенный женский шантаж. Что не делало этот шантаж менее эффективным.

Ибо она была права. Она пойдёт, а он никогда себе этого не простит.

«Хорошо» - сказал он. «Стой как стоишь. А я пойду за дивайсами»

Она опустила глаза вниз.

«Спасибо, Мастер»

III. Служение

15 октября 2012 года

Москва, Россия

12:20

Дева Таня назвала его садистом. Пусть по аналогии, но садистом. В чём-то она, была, наверное права… только садистом он был весьма своеобразным. Он был садистом-наблюдателем; причём наблюдателем дистанционным. И наблюдателем-игровиком.

Игровиком в том смысле, что ему нравились исключительно игровые сцены порки и истязаний в фильмах и книгах. Любое упоминание о реальных сценах вызывало у него только одну – вполне здоровую – реакцию и единственное желание – свернуть шею садисту и насильнику и освободить жертву. Просто «на автопилоте».

Всё это касалось, разумеется, исключительно внетематических сцен. Вне мира Безопасности, Разумности и Добровольности. В этом мире «вид сверху» (и «чувства сверху») и роль, которая ему нравилась, были совсем другими. И это была роль вовсе не садиста и даже не верхнего. И уж точно не Хозяина, не Господина… разве что на роль Мастера он могу бы согласиться.

С Хозяином и Господином всё было ясно давно. Он просто патологически ненавидел от ношения доминирования и подчинения, Хозяев и Слуг, Господ и Рабов, которыми было пронизано всё советское и российское общество. Да и чуть ли не любая коммерческая структура… и вообще организация.

Именно это его отношение к доминированию и подчинению и определило всю его профессиональную карьеру. Он сбежал – да-да, именно сбежал – от всепроникающего, всеобъемлющего и вездесущего российского ДС’а в, пожалуй, самую индивидуалистическую страну – Соединённые Благословенный Штаты Америки.

Именно поэтому он выбрал карьеру в отделе корпоративных финансов инвестиционного банка, где всем рулят «самые нижние» - аналитики и проект-менеджеры, которые и приносят «в клювике» все деньги в компанию. А все менеджеры – снизу вверх – стоят по стойке смирно и только спрашивают «чего изволите?».

Именно там он и увидел практическую реализацию принципа «управление – это сфера услуг», в которой менеджеры обслуживают сотрудников, а не наоборот. И где все сотрудники – снизу вверх – являются партнёрами в создании совокупной ценности – финансовой, функциональной и эмоциональный.

Именно этот принцип он будет проповедовать всем, везде и всегда. До гробовой доски (саму идею ухода на пенсию – какую угодно) он считал и продолжал считать бредом сивой кобылы в лунную ночь. И именно этот принцип он будет реализовывать в совей компании, в которой ему принадлежал сверхконтрольный пакет в 80% акций. В которой он был в одном лице царь, бог и воинский начальник. Прекрасно понимая, что все эти три составляющие – лишь не более, чем иллюзия.

Дева Таня была права – он действительно был христианином по сути. В том смысле, что во всех своих решениях и действиях – каждый день, каждый час и каждую минуту он руководствовался определёнными базовыми (по его мнению) постулатами и истинами христианской религии. В частности, религии католической. Прекрасно зная, что это его мнение не всегда и не во всём совпадает с официальным мнением Святого Престола.

Как знали это и десятки миллионов других католиков, каждый из которых имел вполне себе своё собственное мнение по ключевым богословским вопросам. Что совершенно не мешало им неплохо уживаться в Святой, Единой и Апостольской Римско-Католической Церкви.

Именно поэтому он прекрасно знал, что всё это разделение на верхних и нижних – чушь собачья. У всех у нас один Верхний – Всевышний. А все мы (хоть верхние, хоть нижние, хоть свитчи, хоть ваниль) – его нижние. Ибо ничто нигде и никогда не может произойти без Его воли. Воли Господа Всемогущего, творца неба и земли, видимого всего и невидимого.

Именно поэтому он – пусть и несколько экстремально – считал и продолжал считать (и проповедовал во всех своих статьях и беллетристике), что Тема – либо игра, либо шизофрения. А на самом деле никакой нижний ничем не хуже и не лучше любого верхнего. Что они – равноправные партнёры и каждый имеет совершенно равное право на радость, удовольствие и счастье.

Но в своей тематической жизни (которая упорно продолжала существовать, несмотря на все его попытки оную уконтрапупить) он пошёл ещё дальше. Впрочем, это «дальше» было просто приложением к жизни тематической ключевых принципов его жизни внетематической.

Его войны. Войны Вольфа. Войны со смертью и безумием. Со своими демонами. Со всем окружающим материальным миром. И со Всевышним и Его «небесной канцелярией» до кучи. В общем, со всеми и вся.

К тому моменту, когда ему поставили этот страшный диагноз (ещё не оперившемуся 22-летнему мальчишке, по сути) он знал, что есть только один способ победить. Выжить и обрести покой, успех, радость и счастье.

Пройти через «мертвую зону». Через «запретную зону». Поставить себе запредельную, совершенно невозможную задачу. И успешно её решить. Вытащить себя из могилы. И при этом помогать всем без исключения, кого он встретит на своём пути. Вылезти из ямы, которая у каждого своя. Победить демонов – которые у каждого свои. Обрести покой, успех, радость и счастье.

Его мама (которая всё его «время войны» делала всё возможное, чтобы свести его в могилу или отправить в психушку – то ли по дури, то ли по гордыне, то ли ещё почему) дала ему прозвище МЧС. Он и был таким МЧС для всех, кого встречал на своём пути. Десятки были обязаны ему решением проблем, кто-то – карьерой, кто-то – здоровьем, кто-то – рассудком, а кто-то – и самой жизнью. Кроме Инги, были и другие. По обе стороны Атлантики.

Это был тяжкий крест. Но не он взвалил сей крест на себя. Всевышний, судьба, карма (в которую, правда, он не особо верил)… но не он. Они плевался, чертыхался, но с маниакальным упорством тащил на себе этот крест.

На том стою, ибо не могу иначе… Великие слова великого еретика Мартина Лютера стали его девизом. Одним из. Двумя другими стали изречение Конфуция «Я живу в уединение, чтобы достичь своей цели и следую должному, дабы претворить свою правду» и цитата из Кодекса чести японских самураев: «Если бы я не был жестоким, я бы не выжил; если бы я не был человечным, я бы не заслуживал жизни».

Он не взваливал на себя ответственность за всех, кого Всевышний направлял ему на его жизненном пути. Ибо считал, что каждый за свою судьбу отвечает сам. Он брал на себя лишь ответственность за то, чтобы понять, что нужно встреченному им от него и что нужно сделать, чтобы тот это получил.

Совершенно не думая о себе. Не надеясь ни на какое ответное благодеяние. Безусловная Любовь в чистом виде. Любовь к ближнему своему. В самом что ни на есть евангельском смысле.

Именно так он и относился к своей сессии с Девой Таней. Его логика была проста. Если Всевышний свел его с этой особой, значит, он что-то для этой особы что-то должен сделать. То, что Всевышний мог свести его с этой особой, чтобы она что-то для него сделала, ему в голову почему-то не приходило. Он не только упорно не замечал эту очевидную асимметрию в Божьем Промысле (с его точки зрения), но и даже не подозревал ол существовании этого очень серьёзного логического изъяна в его, как ему казалось, безукоризненно логичных рассуждениях.

Он был Служителем. Офицером МЧС. Орудием Божьего Промысла.

Дивайсы хранились в другой комнате. После очередного твёрдого решения уйти из Темы (то ли седьмого, то ли восьмого – он уже сбился со счета), он ещё не успел выбросить довольно приличную коллекцию «ударных инструментов», приобретённых на одной из распродаж в «Крутом мене» - сразу после очередного возврата в Тему. Плюс всяческие зажимы, прищепки, свечи для wax play и прочие тематические игрушки.

Но сначала нужно было кое-что выяснить. Или прояснить… впрочем, неважно. Важно, что ему нужно было получить от девы Тани информацию, крайне необходимую ему для успешного проведения сессии.

Он вернулся в гостиную, кинул сумку с дивайсами в кресло. Дева Таня по-прежнему стояла на коленях в идеально правильной позе нижней. Спина прямая, грудь вперёд, голова опущена, взгляд в пол. Руки закинуты за голову. Вьющиеся иссиня-черные волосы (неужели это её натуральный цвет?) почти закрывают овальное лицо. Её уже кто-то приучил? Или просто фильмов насмотрелась? Ладно, разберёмся сейчас.

Он приступил к допросу. Пока без пристрастия.

«У тебя сессии уже были?»

«Нет, мой Мастер»

А что, неплохое обращение. И уважительное, и вполне этикетное, и какое-то… теплое. Уж точно лучше, чем «мой Господин» и уж тем более «мой Хозяин» …

Но то, что у неё не было сессий… ситуацию осложняет существенно. И это ещё очень мягко сказано. Тематическая девственница и сразу такой жесткач. Тем более, что и гн-то никогда таких сессий не проводил. Максимум, что у него было – полчаса на гречке, воск от шеи до лобка и вульвы и 200 ударов самым обыкновенным брючным ремнём. 150 по ягодицам и полсотни по бедрам. Плюс зажимы – 15 минут. И только на соски.

Для этой сессии это даже не разминка…

«Мама знает?»

«Она знает, что я зарегистрирована на тематических сайтах и что у меня будут сессии. Подробности я ей, конечно, не сообщила»

«И как ты это объяснила?»

«Что изучаю Тему с точки зрения психологии. У меня двойной диплом – управление знаниями и психология. Я сказала, что это будет тема моей дипломной работы. И что некоторые вещи мне придётся попробовать на себе».

«Занятное отношение»

«Я прыгала с парашютом. Сплавлялась на плотах. Лазила в горы. У меня черный пояс по кендо. Фехтованию на бамбуковых мечах. А там удары очень болезненные. У меня с двенадцати лет экстрим. Мама привыкла»

«Да уж» - подумал он. «После таких эскапад мама ко всему спокойно относиться будет»

«Ограничения по здоровью есть?»

Вопрос был идиотский, конечно. Такой экстрим требовал просто бешеного здоровья и феноменально развитого тела. Поэтому в этом департаменте проблем быть не должно. Но спросить все равно следовало. Безопасность прежде всего.

«В моей сумочке есть папка. Месяц назад я прошла полное медицинское обследование»

«Основательная девочка» - подумал он. «Уважаю»

«Я разговаривала с врачом-терапевтом, у которого опыт в Теме двадцать лет. И такой же врачебный стаж. В очень серьёзной частной клинике. Не в России. В Англии. Хотя он русский»

«Его вердикт?»

«Ограничений по здоровью нет»

Вообще говоря, ей надо было дать хоть какую-то вводную. Про беспрекословное подчинение, наказания за косяки и так далее. Но мысль об этом вызывала у него стойкое чувство абсурда. Столь основательная девочка уже всё и так знала не хуже него. Если не лучше.

«Тогда поднимайся»

Она покорно поднялась. Встала в правильную стойку нижней женщины на сеансе. Руки за головой, глаза опущены, грудь вперёд, спина прямая. Ноги чуть шире плеч. Туфель на ней уже не было. Пол был покрыт ковролином после евроремонта, так что тапки ей были без надобности. Да и смотрелись бы они на ней… смешно.

«Снимай пиджак»

Пиджак отправился отдыхать на диван.

«Трусы и колготки вниз до колен, юбку вверх»

На вид юбка была достаточно широкой, чтобы у неё не возникло проблем поднять и удержать оную у пояса.

Она быстро и с видимым удовольствием подчинилась. Её лицо было почти не видно за вьющимися локонами дорогущей причёски. Но он не сомневался, что на этом милом (хотя и не так чтобы уж совсем прекрасном личике) появилось выражение абсолютного счастья. Счастья от исполнения мечты.

Ибо что бы она там не говорила про совесть и все такое, но сексуально-чувственный аспект во всём этом присутствовал. И немалый.

Ей пришлось несколько сдвинуть ноги (трусики мешали). Белые кружевные трусики. Тоже явно не из дешёвых. Как и осенние чёрные колготки. Тщательно выбритый симпатичный лобок. Упругие розовые половые губки. Ох и достанется же им сегодня…

«Вот тебе первое задание, Таня»

«Я слушаю Вас, мой Мастер»

У неё был просто потрясающий голос. Мягкий, завораживающий, женственный и очень добрый и теплый. И какой-то… любящий…

«Только этого мне не хватало» - подумал он. Перед глазами снова появилась малоприятная картина выбора мужа в супермаркете. Если она ищет тематического верхнего мужа, причём подходящего ей по социальному статусу…

Houston, we have a problem. A real big problem. Очень большая проблема.

Как-то это всё упорно смахивало на управление снизу. Что ему ну просто решительно не нравилось.

Он повернулся к сумке, вынул из неё короткую однохвостку. То, что надо.

«Тебе нужно будет подняться на цыпочки и выстоять столько, сколько сможешь» - объяснил он.

«Да, мой Мастер»

Вообще-то надо было ей заткнуть рот. В смысле не кляпом, а запретом на речь без его приказа. Но у неё был настолько приятный голос… В общем, затыкать ей рот он не стал.

1:0 в пользу Тани.

«Я буду стоять рядом и придерживать тебя за волосы. Ты должна стоять абсолютно ровно, не шевелясь и не сходя с места и не опускаясь на ступни. За нарушение позы будешь получать удар по бедру однохвосткой. Опустишься на ступни только когда я разрешу. Всё понятно?»

«Интересно, сколько она простоит» – подумал он. «С её подготовкой - долго»

Она начала дрожать через десять минут. Сделала шаг в сторону и получила первый удар через двадцать. Опустилась на пятки через двадцать пять. Следующие десять минут прошли в постоянных падениях, отступах и подъёмах.

После того, как он милостиво прекратил пытку, на её бёдрах красовались одиннадцать рубцов.

Она тяжело дышала.

«Спасибо, мой Мастер»

Отдыха он ей давать не стал. Сражу перешёл к следующей пытке.

«Колени в порядке?»

«В абсолютном, мой Мастер»

«Хорошо»

Он взял деревянную доску (спал на ней когда-то, чтобы унять адскую боль в спине), положил на пол у стены. Нечего ей наслаждаться мягким ковролином.

«Иди сюда»

Она засеменила к нему, насколько позволяли спущенные трусики и колготки.

«Спусти трусики до лодыжек»

Она подчинилась. Без приказа подняла юбку к поясу.

«Встань на колени на доску. Лбом упирайся в стену. Юбку придерживай у пояса»

Она выполнила приказ беспрекословно.

«Теперь подними голени. Чтобы ты стояла на одних коленях»

Снова быстрое и эффективное выполнение приказа.

«Вот так и стой. Пока я не разрешу опустить. Если опустишь – сама знаешь, что будет»

Через десять минут он подошёл к сумке, вынул оттуда короткую верёвочную кошку. Для бастинадо.

Сел рядом с ней на колени, обхватил руками её лодыжки.

«Сейчас будет больно, Таня. Очень больно»

«Да, мой Мастер» - глухо произнесла она

Если её голос и изменился, то стал ещё более любящим. Всё происходящее ей явно нравилось. И хорошо.

Он был «белым» садистом; иными словами, он получал удовольствие от причинения боли женщине только если знал, что это ей нравится. Что ей хорошо. А все эти рассуждения насчёт совести и всего прочего его волновали мало. Точнее, совсем не волновали.

Он хлестал её кошкой по ступням. Не то, чтобы совсем уж сильно, но ощутимо. На десятом ударе она застонала. На двадцатом стон перешёл в визг. На тридцатом он услышал её первый крик.

Он отвесил ей сорок пять ударов. Под конец её тело просто извивалось от боли. В ступнях, коленях, напряженных мышцах.

И снова он решил ей не давть отдыха. Лучший отдых – смена практики.

«Поднимайся»

Она поднялась с трудом. И не без его помощи. Её качало, стоять на выпоротых ступнях было больно. Не то, чтобы совсем уж безумно больно, но ощутимо. Очень даже ощутимо.

Она сама этого хотела. А чего хочет женщина, того хочет бог.

Вопрос только в том, какой именно бог. Боги – они ведь разные бывают. Чего именно хотел Всевышний от всего этого действа, Вольф не понимал решительно. Совсем. Абсолютно.

«Иди к столу. Ложись на живот. Юбку подними к спине. Руки вытяни. Держись за край стола»

По-хорошему, при такой порке, которую он собирался ей устроить, фиксировать надо. Руки, по крайней мере. Чтоб не закрывалась.

Он вынул из сумки короткий моток верёвки (мягкой, разумеется), аккуратно связал ей руки в запястьях, чтобы она могла держаться за край стола.

«Ты получишь сто ударов змейкой по ягодицам и полсотни – по каждому из бёдер. Это будет очень больно. Я буду пороть тебя в полную силу. Как ты и хотела»

И снова бесконечно любящий и благодарный голос

«Спасибо, мой Мастер»

Он бил (именно бил) её сильно, жёстко и безжалостно. Она закричала на двадцатом ударе и продолжала кричать непрерывно, пока он не закончил порку. Последние два десятка ударов по бёдрам она уже не кричала, а вопила. Вопила и выла.

В пяти местах на бёдрах он рассек ей кожу до крови. Непреднамеренно, хотя ему действительно подсознательно хотелось пороть её до крови. А подсознательные желания, как известно, имеют свойство исполняться. Особенно при таком-то контроле над ситуацией.

Он пошёл в ванную, взял пузырёк банального йода. Обработал ранки. Она зашипела.

На этот раз он дал ей отдохнуть полные десять минут. При её физической готовности и юном возрасте этого должно было хватить за глаза.

Развязал ей руки.

«Поднимайся»

«Спасибо, мой Мастер»

Уже дрожащим (и сильно дрожащим) голосом, но по-прежнему мягким, теплым, добрым и любящим. И даже заботливым. И совершенно искренним. Это был не заученный ритуал – она действительно была ему искренне благодарна.

Он вдруг понял, что ощущал в её голосе. TLC. Tender Loving Care. Нежную любящую заботу. То чего он никак не мог получить. Даже от тех женщин, для которых он делал всё. И даже больше.

И вот теперь получил то, что даже не надеялся получить. От женщины, которую он истязал. Безжалостно мучил, порол и истязал.

“Some world” - подумал он. «Ну и мир у тебя получился, товарищ Всевышний. И нечего мне тут про первородный грех втирать. Всемогущий ты али нет?»

Она с огромным трудом выпрямилась. Её ягодицы и бёдра превратились в сплошной рубец. Быстро синеющий алый рубец.

«Снимай с себя всё»

Она каким-то образом умудрилась очень красиво раздеться. Хотя всё её тело дрожало а руки и ноги еле слушались. Одежду аккуратно сложила на стол.

«Руки за спину. Держись за стол»

Она подчинилась

Он наотмашь ударил её по щеке. Она дёрнулась

«Спасибо, мой Мастер»

Ещё удар. Ещё. И ещё.

Он отвесил ей полтора десятка пощёчин. Бил её по щекам, пока они не стали совсем пунцовыми. И каждый раз после удара она его благодарила. И каждый раз – искренне.

«Непробиваема» - подумал он.

Пора было подумать об унижении. Чего ему делать категорически не хотелось. Всю свою жизнь он только тем и занимался, что поднимал людей, вытаскивая их из тех ещё ям. Но служение есть служение; если чтобы ей послужить, надо её унизить… Она будет унижена.

«Ты не устал?» неожиданно мягко, заботливо и обеспокоенно спросила она. «Хочешь, я сделаю тебе минет?»

Это не лезло вообще ни в какие ворота. Во-первых, «устал» и «минет» как-то ну совсем друг с другом не вязались. Во-вторых, куда делось её христианство? Секс вне брака с едва знакомым человеком, которого она видела вживую впервые в жизни.

«Хочу» - неожиданно даже для себя честно признался он. «Но…»

Она вопросительно посмотрела на него

«Это не то унижение, которое я для тебя запланировал»

«Для меня это вообще не унижение. Если я делаю минет тебе»

Она сделал паузу.

«Хорошо. Если ты не хочешь сейчас, давай поговорим об этом после сессии»

Чтобы восстановить самообладание, ему потребовалось не менее пяти минут.

«Ты живёшь с мамой?»

«Да»

«У вас убирается домработница,»

«Нет, специальная уборщица. Это очень большой особняк»

«Не сомневаюсь» - подумал он.

«Убери и вымой дочиста кухню, туалет и ванную. Нагишом»

Довольно стандартная практика «типа унижения». Если она, конечно, считает это унижением. В чём он ну совершенно не был уверен.

На то, чтобы дочиста вылизать все три, у неё ушло ровно двадцать три минуты. Чистота была безукоризненной. Она явно не ХЖМничала. Просто честно выполнила свою работу.

«Отлично, Таня. Я очень доволен»

«Спасибо, мой Мастер»

Ох не нравилось ему её ударение на слове «мой» … Или это у него паранойя?

В прошлом году за два месяца он получил пять (!) предложений руки и сердца. От дамочек «от 25 до 45». Еле отбился. Потом, правда, всё стихло. Но до сих пор он относился к повышенному женскому вниманию как-то нервно.

Особенно в такой незаурядной ситуации.

Он уложил её на живот на кровать, зафиксировал, привязав руки и ноги к спинкам, и влепил её сто ударов змейкой по спине. Превратив её лопатки в такой же сплошной рубец, как и ягодицы с бёдрами.

И получив стандартную реакцию. Молчание – стоны – крики – вопли – вой.

Ему очень хотелось всерьёз поработать с её сосками и половыми губами, но после её предложения насчёт минета он как-то опасался слишком уж близкого контакта. И слишком уж сексуальных практик. Мало ли что…

Ровно то же самое относилось и к воску. А больше он ничего придумать не мог. Поэтому сессия была окончена.

Он дал ей отлежаться. Когда она повернулась и с трудом поднялась, он сообщил ей, что она свободна и может идти.

«Спасибо, мой Мастер,» - абсолютно ровным и спокойным голосом, как будто и не было двух часов почти беспрерывных унижений и истязаний отреагировала она. «…но я бы хотела остаться ещё на несколько минут.

И прежде чем он успел возмутиться, добавила:

«Чтобы поговорить с тобой о тебе»

IV. Сны

12 сентября 1940 года

Линц, Германская империя

На добротно сколоченной крепкой крестьянской лавке лежала абсолютно голая женщина. Среднего роста блондинка лет двадцати пяти или около того, полненькая, с длинными вьющимися волосами и шикарными пышными формами жительницы Южной Германии. Она не могла подняться с лавки, ибо была надёжно привязана к оной крепкими и широкими кожаными ремнями. За запястья, лодыжки и талию. Она не могла даже пошевелиться.

Она могла только кричать. Орать. Стонать. Вопить. Выть.

Он порол её по-солдатски сильно, жестко, спокойно и последовательно. И по-немецки чётко, размеренно и основательно. Порол широким кожаным ремнём офицера люфтваффе. По спине, ягодицам, бедрам… Не обращая никакого внимания ни на её дикие, уже почти животные вопли, ни на слёзы, потоком струившиеся с её симпатичного, почти детского личика, ни на алые, стремительно синеющие рубцы, покрывшие уже практически всё ее тело – от шеи до лодыжек.

Причем ему это нравилось. Он порол её не в наказание (ибо никакого проступка она не совершила) исключительно ради собственного удовольствия, Наслаждаясь каждым свистом ремня; каждым хлопком по её беззащитному телу сложенной вдвое полосы толстой, плотной и упругой кожи; каждым её криком, стоном, воплем; каждым рубцом, алой лентой вспыхивавшем на её белой атласной коже; её страданиями, рыданиями, слезами, болью и мольбами о пощаде.

Он порол её долго. Очень долго и очень больною Порол пока она не потеряла сознание. Привёл в сознание банальным нашатырём и продолжил порку. Пока она снова не отключилась. Снова он вернул её к реальности – и снова продолжил пороть. Столь же спокойно, размеренно, последовательно, жестоко и безжалостно. И с таким же удовольствием.

Только после того, как она лишилась чувств в третий раз, он милостиво остановился. Отвязал её от лавки, напоил водой из кувшина и оставил отдыхать.

Она отлёживалась долго, почти час. Он спокойно и терпеливо ждал. Наконец она с огромны трудом поднялась, сползла с лавки, доковыляла до него, преодолевая нестерпимую боль в до синевы избитом теле. Опустилась на колени.

И прошептала: «Я рада, что тебе понравилось. Я люблю тебя»

Он открыл глаза. Ну и ночка. Ффу… Приснится же такое... Причём в который уже раз…

Он рывком поднялся со своей по-немецки практичной и удобной и по-солдатски простой, без лишнего комфорта кровати. И мгновенно пожалел об этом.

Сильнейшая боль пронзила поясницу. Электрическим разрядом пронеслась вдоль левой ноги. Ужалила в пятку.

Чёрт. Дьявол. Тысяча чертей. Две тысячи чертей. Три тысячи чертей.

Да нет, никакие ни три тысячи чертей. Один только. Чёртов «Харрикейн». Чёртов британский пилот. Или французский. Или чешский. Или польский. Или канадский… Или… сам черт не разберёт какой. Сейчас в королевских ВВС кто только не воюет. А разбираться в бою, с кем ты там крутишь «собачью свалку» - с 303-й польской эскадрильей, 125-й канадской или незнамо какой британской – верный способ сложить голову.

Он и не разбирался. И собачью свалку крутил отменно. Записав на свой личный счёт за неполных два месяца воздушной Битвы за Британию – аж двадцать семь побед. Над «Спитфайрами», «Харрикейнами», «Бленхеймами» и «Веллитонами».

И всё же не уберёгся.

20-миллиметровый снаряд британской пушки «Испано-Сьюиза» (он всегда удивлялся – и при чём тут Испания со Швейцарией?) разорвался за спинкой его кресла. Бронеспинка сработала – иначе он уже покоился бы на дне Ла-Манша, но всё же несколько осколков ядовитой змеей впились в его поясницу.

Невероятным усилием он дотащил своего израненного «Эмиля» до ближайшего аэродрома. Как ему удалось посадить свой Bf-109E7, известно было, наверное, одному Богу. И Его ангелам. Механики, осмотревшие его истребитель после посадки, долго качали головами, пожимали плечами, раз за разом произнося только одно слово.

Mirakel. Чудо. Даже не Wunder, а именно Mirakel. Совершенно невозможное и непостижимое чудо.

Через два часа после посадки его уже оперировали в полевом госпитале в оккупированном Гавре. Неделю он провёл в парижском госпитале, ещё неделю в Вене, после чего его отправили долечиваться и отлёживаться домой, в родной Линц.

Его безумно бесило, что он ничем не может быть полезен своим боевым товарищам, отчаянно сражавшимся с ВВС Его Величества короля Георга VI в величайшей воздушной битве в человеческой истории. В битве, в которой решалась судьба войны. Судьба Германии. Его Германии.

С другой стороны, он не имел права жаловаться на судьбу. Ещё неделя-другая – и он вернётся в строй. Ему это клятвенно обещали лучшие невропатологи и хирурги Третьего рейха. Лучшие в мире.

Попади в его «Эмиль» не осколочный, а зажигательный снаряд, он мог бы сгореть живьём (или того хуже, обгореть). А возьми пилот «Харрикейна» на пару сантиметров повыше… его бы уже давно заочно отпели в кафедральном соборе Святого Игнатия.

Сны… Странные сны. Не страшные, просто странные. Очень странные. И на удивление приятные. И тоже очень странно приятные.

Он начал видеть эти сны на второй день после операции в Гавре. Во время которой, под наркозом, он испытал нечто тоже очень странное. И тоже приятное. Он покинул своё тело, над которым колдовали врачи. Подплыл к потолку. Посмотрел вниз – на себя, врачей, операционный стол. Операционную…

До сих пор он мог вспомнить до мельчайших деталей, где какой инструмент лежал, кто что делал, кто во что был одет. Хотя привезли его в операционную уже без сознания, под наркозом.

Потом он посмотрел вверх. И увидел двери. Не одну, как рассказывали те, кто побывал у порога смерти. Ему стало любопытно. Он подплыл к одной из них, нашёл странно удобную и мягкую ручку. Открыл дверь…

На мгновение он увидел город. Огромный город. Странный город. Не похожий ни на один из городов Германии, Австрии и Швейцарии (его дядя – врач-психиатр – уже не один десяток лет практиковал в Берне). Просторный, светлый, с высоченными коробками из стекла и… бетона и стали, наверное.

Широкие просторные магистрали, по которым неслись автомобили, совершенно не похожие ни на одно изделие Опеля и БМВ, Форда и Ровера. Причём принципиально непохожие. Как из другого времени…

Огромные плоские экраны на улицах, на которых мелькали яркие цветные живые картинки. Он пару раз урывками видел телевизионную трансляцию Берлинской олимпиады 1936 года, но экраны в этом странном городе отличались от «Телефункена» как его «Эмиль» от самолетов братьев Райт.

Люди на улицах прикладывали к уху странные коробочки и на ходу разговаривали в них как он разговаривал по телефону на командном пункте или в доме своих родителей в Линце. В парках мужчины и женщины в странных ярких нарядах, бесконечно далёких от консервативной одежды Третьего рейха, держали на коленях плоские чемоданчики с клавиатурой, похожей на клавиатуру «Триумфа», на которой стучали штабные писари.

Только клавиатура эта была плоской. А буквы и цифры появлялись не на бумаге, а на плоском цветном экране, в который превращалась открытая крышка чемоданчика.

В этом городе было тепло, спокойно и уютно. И ещё – там не было войны...

Он видел этот город одно мгновение, но он впечатался в его сознание настолько прочно, что и сейчас, две недели спустя, он мог описать его до мельчайших деталей. Ему вдруг невероятно захотелось остаться в этом странном, спокойном и светлом городе. В городе, где не было войны.

Потом его накрыла слепящая тьма. Очнулся он уже в послеоперационной палате.

А потом пришли сны. С одним и тем же сюжетом.

Он и женщина. Абсолютно голая женщина. Привязанная к кресту, лавке, гимнастической стенке, кухонному столу, стулу, креслу… Подвешенная за руки. Лежащая на кровати, диване, кушетке.

И он эту женщину порол. Ремнём, плетью, розгами, стеком, кошкой, верёвкой, скакалкой. Тяжелой школьной линейкой, тонким резиновым шлангом… Кнутом…

Порол долго, жестоко и безжалостно. До потери сознания, ужасающих синяков, рубцов, крови… Причём с огромным удовольствием.

А потом она опускалась перед ним на колени и говорила одно и то же.

«Я рада, что тебе понравилось. Я люблю тебя»

Он видел эти сны почти каждую ночь. Они каким-то непостижимым образом были связаны с тем городом, который он увидел за дверью. Хотя порол он женщину всегда в комнате без окон; скорее всего – в подвале, он точно знал, что подвал этот находится в том самом городе.

В городе, где не было войны.

Вообще-то, давно пора было разобраться с этими снами. А то мало ли, куда могут завести и во что превратиться… Но он едва ходил; до Швейцарии и дяди-психиатра было не добраться, а к врачам люфтваффе он обращаться побаивался. Не ровен час, комиссуют от греха подальше.

А он хотел летать. Летать и драться. За свою Родину – Великую Германию. Третий рейх. И её фюрера Адольфа Гитлера, которому он, как и все пилоты люфтваффе, принёс присягу.

Он не был фанатичным нацистом. Он вообще не был нацистом. И не только потому, что это было запрещено законом (военнослужащие люфтваффе не могли состоять в НСДАП). А просто потому, что политика его не интересовала. Совсем. Он был солдатом. Солдатом неба. Стражем небес.

Ему было четырнадцать, когда он впервые сел за штурвал самолёта. Маленького биплана «Фоккер», принадлежавшего его бернскому дяде. В шестнадцать у него было уже своё воздушное акробатическое шоу, на котором он зарабатывал больше денег за неделю, чем его дядя – за месяц.

В семнадцать лет, в 1936-м, вдохновлённый чудесным возрождением Германии (он всегда считал себя не австрийцем, а исключительно немцем, относясь к Австрии как к историческому недоразумению), он приехал из Швейцарии в Берлин.

Чтобы поступить добровольцем в новорожденное люфтваффе. Ему отказали, ибо он не был гражданином Германии (Австрия тогда была всё ещё независимым государством).

Он поставил на уши всё имперское министерство внутренних дел и министерство юстиции. Но через месяц гражданство рейха получил (благо свежеиспечённые Нюрнбергские законы этому весьма благоприятствовали).

И снова обратился в командование люфтваффе. Ему снова попытались отказать. Дескать, мал ещё. Тогда он предложил показать, что умеет. И устроил такую акробатику на «Кадете» - учебном биплане «Хейнкель-72», что его немедленно зачислили в школу военных пилотов. В виде исключения. Как лицо, представляющее для люфтваффе особую ценность.

Он мечтал пилотировать новейший пикировщик Ju-87 – будущую легендарную «Штуку», но опытный инструктор Вальтер Шолль распознал в юном австрийце незаурядный талант истребителя.

Весной тридцать седьмого он снова записался добровольцем. На этот раз – в легион «Кондор», воевавший с коммунистами в Испании. Как особо одаренному пилоту, ему дали возможность освоить новейший истребитель Bf-109B. Берту.

На котором он и его боевые товарищи наглухо закрыли небо Испании для «красных дьяволов». Внеся немалый вклад в победу над коммунистами.

Из Испании он вернулся с восемнадцатью победами и первой своей боевой наградой – Испанским крестом в золоте. И именным оружием – «Люгером» от каудильо Франсиско Франко. И званием обер-лейтенанта люфтваффе.

Когда началась Вторая мировая война, его зачислили в «Ягдешвадер 1» - первую истребительную эскадру. И пересадили на уже другой «Мессершмитт» - «Эмиль». Он воевал в Польше, затем – во Франции и вот теперь – в небе над последним противником его Родины. В небе Великобритании.

Двадцать семь воздушных побед. Железные кресты второго и первого классов. Немецкий крест в золоте. Нашивки за ранения. Бесчисленные знаки отличия люфтваффе.

И вот теперь вынужденный отпуск. Ему только оставалось надеяться, что Всевышний знает, зачем уложил его на домашнюю койку. Будучи ревностным (хоть и в меру) католиком, он не сомневался в том, что всё, что с ним происходит, имеет смысл. В том числе, и его ранение и вынужденное бездействие.

Осталось только понять, какой именно.

Из глубоких богословских размышлений о смысле Божьего промысла его вывел негромкий, но настойчивый стук дверного молотка. И кого это чёрт принёс в такую рань?

На часах было 4:30 утра.

Он с трудом повернулся. Встал. Набросил и запахнул видавший виды (но бесконечно любимый) домашний халат. Доковылял до двери. Открыл.

На пороге стояла Марта. Марта Бирнбахер. Его первая школьная любовь. Как это часто бывает, не разделённая. Она работала медсестрой в больнице для душевнобольных в замке Хартхайм в пригороде Линца. Одна из немногих мирянок в замке (в основном за больными ухаживали католические монахини из женского ордена паллотинок).

«Я могу войти?»

Вот так сразу. Ни «Здравствуй, Эрвин», ни «Как поживаешь?». Понятно, что у неё к нему очень серьёзное и срочное дело (иначе не заявилась бы без предупреждения в столь неурочный час). Но всё же какие-то правила приличия соблюдать нужно.

Он даже несколько обиделся.

«Входи»

Она вошла. Он закрыл за нею дверь. Марта прошла в гостиную и бессильно опустилась в кресло.

«У тебя есть что-нибудь выпить? Мне нужно справиться с нервами»

Только тут он заметил, как дрожат у неё руки. Обиду как рукой сняло. Теперь он был весь внимание и весь в готовности помочь. Как и подобает офицеру-фронтовику люфтваффе.

Но что могло так выбить из колеи медсестру больницы для душевнобольных? За два года работы там она наверняка насмотрелась на такое, что ей уже ничего не должно быть страшно. Лично он предпочёл бы год на фронте – даже в окопах – одному дню в замке Хартхайм.

Поэтому относился к своей бывшей однокласснице и возлюбленной с безмерным уважением и восхищением. С его точки зрения, она была практически святой.

«Коньяк устроит?»

«Устроит»

Он достал из шкафа бутылку трофейного Martell Cordon Bleu (асы люфтваффе снабжались по высшему разряду). Добавил огромную коньячную рюмку (стопки, судя по всему, сейчас было явно недостаточно). Подошёл к креслу. Протянул ей.

Марта налила коньяка чуть ли не на треть рюмки. Выпила залпом. О закуске речь даже и не шла.

Через пять минут дрожь в её руках прекратилась. Ну, или почти прекратилась.

«Мне нужна твоя помощь. Очень нужна. Очень»

«Я догадываюсь. Что я могу для тебя сделать»

«Совершить государственную измену»

Он похолодел. Уж слишком уверенным и целеустремлённым был её голос.

«Ты серьёзно?»

«Вполне»

«Я не понимаю. Объясни»

Она вздохнула, словно собираясь с мыслями.

«Ты что-нибудь слышал об Акции Т-4? Тиргартенштрассе, 4»

Ни название акции, ни название улицы ему не говорили ровным счётом ничего.

Она внимательно посмотрела на него.

«Понятно. Ладно, устрою тебе небольшой ликбез. О том, чем тут занимаются наши славные руководители, пока вы проливаете кровь на фронте»

Марта Бирнбахер на дух не переносила нацистский режим. И не только не особенно это скрывала, но и в выражениях по поводу оного никогда не стеснялась. Как она до сих пор не угодила в Дахау или Бухенвальд по программе превентивного ареста потенциальных врагов рейха, он решительно не понимал. Видимо, ухаживать за душевнобольными желающих было мало. Да и вообще на войне медсестёр дефицит…

«Итак, начну твой ликбез…»

Она вдруг запнулась.

«Ты знаешь, а я тебе завидую. Белой завистью»

Очень интересно.

«Тебе легко. Даже очень легко»

Он сразу вспомнил о «собачьих схватках» с пилотами Его Величества. Иногда аж по три на день. Если это легко… то что же тогда трудно?

«Там, на фронте, у вас всё просто. Вот товарищ, вот враг. Или ты врага, или враг тебя»

«А у вас здесь?»

Она улыбнулась. Неожиданно доброй и приветливой улыбкой. Как заботливая мать улыбается мальчишке-несмышлёнышу.

«Ты что-нибудь слышал о расовой гигиене? О психически неполноценных?»

Не слышал и не хотел слышать. Уже четыре года – с первых дней своего переезда в Германию он только и делал, что воевал. Или готовился воевать. На то, чтобы слушать болтовню нацистских пропагандистов, у него не было ни времени, ни сил, ни желания.

«Наш великий фюрер и его славные сторонники» - с сарказмом сообщила она, «просто=таки помешаны на идеях чистоты крови, здорового потомства и максимально эффективного использования каждого члена общества. На благо этого самого общества, разумеется…»

Он пожал плечами. Чистота крови… ну как реально это было можно гарантировать в том гигантском плавильном котле, в который уже давно превратилась Европа? Тем более, учитывая всё большую раскрепощённость немцев в вопросах секса. И не очень, мягко говоря, высокую эффективность противозачаточных средств. В условиях тотального запрета на аборты…

Здоровое потомство – против этого не поспоришь. Максимальная эффективность – тоже в общем-то. Они в люфтваффе весьма этим озабочены. Иначе не только не выиграть войну, но и не выжить.

В общем, он по-прежнему ничего не понимал.

«… поэтому наши блистательные лидеры приняли решение очистить арийскую расу от неполноценных людей, которые могут произвести на свет исключительно нездоровое потомство. И тех, кто не может достаточно эффективно работать на благо общества»

Очистить… от неполноценных… Интересно, как они собираются это делать? На фронт, что ли сослать? Окопы рыть? Ничего иного ему в голову не приходило.

«Сначала они решили их всех стерилизовать…»

Стерилизовать? Бред какой-то…

Марта продолжала. Резким, злым и очень решительным голосом.

«Даже закон специальный приняли. О предотвращении рождения больного потомства»

Нормальный здравый закон. Только вот при чём тут стерилизация. И как, собственно, они определяют эту… неполноценность?

В люфтваффе его давно научили не использовать термина, который он не может объяснить.

«По этому закону, который был принят ещё в 1934-м году, уже принудительно стерилизовано 250 тысяч человек…»

Четверть миллиона. С размахом работают.

«И планируется стерилизовать ещё 150 000. Страдающих слабоумием, шизофренией, аффективными нарушениями, эпилепсией, наследственной глухотой и слепотой, хореей Гентингтона, тяжёлыми уродствами и тяжёлым алкоголизмом»

А до конца войны это отложить никак нельзя? Ресурсов уже и так не хватает. Лучше бы госпиталей для раненых побольше открыли. И оборудовали и снабжали получше. А то антибиотиков днём с огнём не достать. Не хватает всего. Делать им нечего, этим нашим славным руководителям…

Впервые в жизни он разделил мнение Марты о нацистских бонзах.

«А затем они начали их убивать…»

Он похолодел.

«Как это… убивать?»

«Газом» - спокойно ответила Марта. «Моноксидом углерода. В специальных газовых камерах. Стационарных и передвижных»

«Передвижных?»

Он ушам своим не верил. Такое… в его Германии.

«Ты когда-нибудь видел фургоны Kaisers-Kaffee?»

«Видел… пару раз»

«Это газенвагены» - спокойно сказала она. «Передвижные газовые камеры. В них загружают неполноценных, герметически закрывают двери и пускают газ. Через двадцать минут двери открывают. Трупы вынимают и отправляют в крематорий..»

Они что там, наверху, совсем рехнулись? Убивать своих? Немцев? Это же противоречит всему, что они сами же проповедуют…

«Но почему? Зачем убивать?»

«Дескать, содержать их слишком дорого и накладно…»

Бред какой-то. Отдайне их Церкви. Святой Римско-католической Церкви. С которой у рейха конкордат, вообще-то. Церковь средства найдёт. Как находила всегда и везде.

«Начали с детей…»

«Детей?» - ужаснулся он.

«Да, детей» - спокойно подтвердила Марта. «Сначала до трёх лет, затем – до 17. Потом распространили эту программу и на взрослых»

Кошмар какой-то. Безумие. Просто безумие.

«Что я могу сделать?» Надо же что-то делать, чёрт возьми. Эх, жаль, что он летает на «мессере», а не на «Штуке». Разбомбить бы в дым эту их контору на этой, как её там… Тиргартенштрассе, 4.

Нормальный ход мыслей офицера-летчика. Нормального офицера-летчика. В смысле, с нормальными мозгами, чувствами, нравственностью, честью и достоинством.

«У меня в машине четыре душевнобольных…»

Он испуганно посмотрел на неё.

«Не волнуйся» - поспешила успокоить его Марта. «Они не буйные. Буйных уже… нет»

Она тяжело вздохнула.

«Их нужно вывести в Швейцарию. Иначе они здесь либо попадут в лапы акции Т-4, либо погибнут сами. Без нормальной медицинской помощи они обречены»

«И ты хочешь, чтобы я…»

«Офицеров-фронтовиков не проверяют» - уверенно произнесла Марта. «Только ты сможешь их спасти»

И добавила:

«Если ты их вывезешь, я готова сделать для тебя всё, что ты попросишь. Провести с тобой ночь, выйти за тебя замуж, стать твоей служанкой. Да хоть рабыней»

Это были слова абсолютно отчаявшейся женщины. Которой он был просто обязан помочь. Ей и её пациентам. Именно в этом был его личный, персональный крест.

Рыцарский крест.

V. Страх

12 сентября 1940 года

Линц, Германская империя

«Ты слишком плохо обо мне думаешь, Марта» - резко оборвал он её. «Я вывезу их и так. Мне ничего от тебя не нужно в качестве благодарности. Мне важен результат. Результат – единственная моя награда»

Обер-лейтенант люфтваффе Эрвин Кольшрайбер к наградам относился абсолютно безразлично. К любым. По чисто практической причине. На фронте о наградах думать нельзя. Либо погибнешь сам, либо погубишь подчинённых. Если ты воюешь, конечно, а не в тылу отсиживаешься.

Думать можно только о том, как выполнить задание. Выиграть бой. Уничтожить врага. Оставшись целым и невредимым и вернув подчинённых домой в целости и сохранности. Побеждает не тот, кто умирает за свою страну. Побеждает тот, кто убивает за свою страну. И чем больше, тем лучше. Оставаясь неуязвимым для врага. Результат, и только результат – вот единственный бог войны.

Она промолчала. Явно не желая вступать с ним в бессмысленные и бесполезные пререкания. При этом на её хорошеньки личике было огромным готическим шрифтом написано крайнее сомнение в том, что ему действительно от неё ничего не нужно. Она ему попросту не верила. Совсем.

Впрочем, сейчас это было не важно. У них были другие приоритеты.

После того, как о переоделся, надев повседневный мундир люфтваффе сов семи немалыми наградами и знаками отличия, они вышли на улицу. Свой табельный «Вальтер Р38» он решил с собой не брать. Это только в дурных триллерах один герой лихо расправляется с целым сонмом полицейских и тайных агентов. В реальности в огневом контакте – хоть с полицейскими, хоть с пограничниками, хоть с сотрудниками гестапо шансов у него не было. Ни одного.

На противоположной стороне чернел припаркованный чуть поодаль видавший виды небольшой фургон фирма «Опель».

Она протянула ему ключи

«Вот»

«А как же…»

«Документы на машину на правом сиденье» - оборвала она его. «Доверенность выписана на твоё имя»

«Как это тебе удалось…»

«Без твоего личного присутствия?» - улыбнулась она. «Очень просто. Деньги»

«Хвала коррупции» - мрачно подумал он. «Нарвалась бы на какого-нибудь неподкупного чиновника – и всё»

К счастью для них, в военное время число таких чиновников стремительно уменьшалось. В перспективе стремясь практически к нулю. Даже в Германии, славившейся высочайшей профессиональной этикой своих государственных служащих. Что при Бисмарке, что при кайзере, что в Веймарской республике, что в Третьем рейхе.

«Тебя подвезти?»

«Нет» - помотала она хорошенькой головкой. «Я лучше пройдусь. Нервы успокою»

Он кивнул. Через десять минут он уже выезжал на дорогу к Зальцбургу. Оттуда – на Инсбрук. Затем – прямое как стрела шоссе к швейцарской границе.

Он покрыл четыреста километров пути за семь часов и две минуты. Как ни странно, спина его не беспокоила совсем. Боль просто исчезла. Его лечащий врач назвал бы это спонтанной ремиссией. Как же вся эта медицинская братия любит затейливые витиеватые термины…

Неладное он почувствовал километра за два до блокпоста. Когда он соглашался помочь Марте, он был уверен, что поездка это будет легкой прогулкой и с пересечением границы никаких проблем не будет.

Практически в каждый свой отпуск (а получал он его регулярно, ибо слишком долго на фронте быть нельзя – устанешь, потеряешь хватку и погибнешь) он проводил в Швейцарии, у своего дяди, наслаждаясь безмятежным покоем нейтральной страны. Его начальство смотрело на это хмуро, но отказать герою-летчику, к тому же уже ветерану (и это в двадцать-то лет!) не могло.

Ездил он всегда на машине (поезда на дух не переносил, а в самолете он и без того проводил слишком много времени); всегда через одну и ту же заставу, на которой его уже хорошо знали. Уж слишком он выделялся – даже на фоне других весьма заслуженных фронтовиков. К тому же ездил всегда в форме (хоть и повседневной). Штатское он не носил уже четыре года. И просто на дух не переносил.

Но сегодня всё было по-другому. Пограничная стража была усилена молодцами из полицейских формирований СС. Которые тщательно осматривали каждую машину, на обращая внимания – фронтовик, не фронтовик. Не иначе, искали кого-то конкретного. Неужели, его пассажиров…

Как ни странно, обер-лейтенанта Эрвина Клауса Кольшрайбера это нисколько не напугало. Совсем. Он был совершенно, абсолютно, стопроцентно уверен, что и из этой передряги он выберется. И потому, что и в Испании, и Норвегии, и во Франции выбирался из передряг не чета этой.

И потому, что верил. Во всемогущество Господа. И в то, что дело его правое, правильное, праведное и богоугодное. А если так, то Всевышний (который, собственно, и втравил его в это опасное предприятие), всенепременно найдёт способ из этой самой передряги его, обер-лейтенанта Кольшрайбера вытащить.

Эсесовцы начинали осматривать машину только когда она останавливалась у пограничного шлагбаума. На другой стороне моста швейцарские пограничники не обыскивали никого. А смысл? Всю работу уже коллеги из СС сделали. Точнее, из полиции безопасности и СД, конечно, но это уже бюрократические детали.

Он был уже вторым в очереди на обыск. После громадного автобуса, битком набитого пассажирами.

И тут произошло неожиданное. Высокий рыжий унтерштурмфюрер внимательно посмотрел на номерной знак автобуса и дал знак своим нижним чинам с осмотром автобуса повременить. Жестом пригласи к себе водителя.

Тот открыл дверь кабины, вышел из автобуса, обогнул его. Подошёл к унтерштурмфюреру. Тот совершенно неожиданно вскину вверх правую руку.

«Хайль Гитлер!»

«Хайль» - несколько небрежно и без особого фанатизма взмахнул рукой водитель. Высокий стройный, чисто арийской внешности блондин в удобной добротной одежде, чем-то отдалённо напоминавшей полевую форму Fallshirmjager’a – парашютиста люфтваффе.

«Чем могу быть полезен?»

«Я могу попросить Вас предъявить документы?»

Блондин сунул руку во внутренний карман куртки. Каким-то… отточенным и вовсе не штатским движением. Кольшрайбер на мгновение подумал, что сейчас тот выхват из кармана «люгер». Или, по крайней мере, Вальтер-РР.

Но водитель достал из кармана всего-навсего стандартное армейское удостоверение вермахта. Предъявил эсэсовцу.

Унтерштурмфюрер бросил беглый взгляд на удостоверение. Удовлетворённо кивнул. Козырнул водителю:

«Счастливого пути, герр гауптман!» И знаком приказал пограничникам открыть шлагбаум.

Блондин между тем явно никуда не торопился.

«Я могу узнать, что всё это значит?» - небрежно-холодным, привыкшим повелевать голосом осведомился он. Благо по званию был на два чина выше лейтенанта СС. Что, как говорится, имело значение.

Унтерштурмфюрер сунул руку за отворот плаща, достал какую-то бумагу. Судя по всему, это была какая-то важная телеграмма. Передал водителю автобуса.

Блондин внимательно изучил документ. Вернул эсэсовцу.

«Благодарю Вас, унтерштурмфюрер»

Лейтенант СС снова козырнул. Блондин повернулся по направлению к автобусу…

Для обер-лейтенанта Эрвина Кольшрайбера наступал момент истины.

Сделав пару шагов к автобусу, гауптман неожиданно остановился. Пристальным взглядом посмотрел на фургон Эрвина. Оценивающе окинул взглядом его форму, орденские планки, кресты…

«Унтерштурмфюрер!»

«Слушаю, Herr Hauptmann!» - подобострастно гаркнул тот

«Пропустите этот фургон» - блондин махнул рукой в сторону «Опеля» Кольшрайбера.

Эсэсовец растерянно уставился на него.

«Прочитайте ещё раз распоряжение группенфюрера Гейдриха» - не терпящим возражения голосом приказал гауптман.

Эрвин Кольшрайбер похолодел. Господи, во что же он вляпался… Вот уж, воистину, ни одно доброе дело не остается безнаказанным. Его вера во Всемогущество Господне, мягко говоря, несколько поколебалась.

Рейнгард Гейдрих возглавлял Главное управление имперской безопасности Германии. То есть, всю систему гестапо, полиции и прочих структур безопасности рейха.

«Есть, Herr Hauptmann!» - рявкнул лейтенант СС.

«Вот и отлично» - хмыкнул водитель автобуса. Вернулся в кабину, включил двигатель. Тронулся с места.

Кольшрайбера обслужили практически мгновенно. Только штамп в заграничный паспорт хлопнули. Козырнули и пожелали счастливого пути.

Догоняя автобус, Кольшрайбер думал, что загадочный капитан прикажет ему остановиться. Но этого не случилось. Он спокойно позволил летчику обогнать тихоходную громадину, не продемонстрировав ни малейшего интереса к дальнейшему общению. Вскоре автобус растаял в синеватой дымке в зеркалах заднего вида «Опеля»…

Оставшаяся часть пути прошла без приключений. Ещё через несколько часов он уже въезжал во двор психиатрической клиники, которую недавно возглавил его дядя.

К счастью, Вернер Кольшрайбер был на месте. Он внимательно выслушал племянника, понимающе кивнул и пообещал, что бывшие пациенты Хартхайма могут рассчитывать и на безопасность (в Германию они не будут выданы ни при каких обстоятельствах), и на максимально эффективное лечение. Средства для этого будут незамедлительно найдены.

Когда сотрудники клиники Вернера Кольшрайбера распахнули двери «Опеля», то обнаружили, что все четыре бывших пациента Хартхайма спокойно и безмятежно спали. Заботливая Марта надёжно зафиксировала их привязными ремнями и накачала их каким-то зело сильнодействующим снотворным.

Кольшрайбер-младший хотел немедленно вернуться в рейх, но Кольшрайбер-старший этому воспротивился категорически. Настояв на независимо обследовании раненой спины племянника в лучшей клинике Берна. Глава которой был его закадычным приятелем и партнёром в по-немецки регулярному бриджу.

Независимое обследование выявило очередной Mirakel. Боль исчезла совсем. Никаких повреждений тоже обнаружено не было. С медицинской точки зрения, спина обер-лейтенанта каким-то совершенно необъяснимым образом вернулась в состояние «до ранения».

Итак, он совершил государственную измену. Нарушил присягу. Теперь он был в этом абсолютно уверен. Совершил государственную измену и нарушил присягу, данную фюреру. Помешав реализации программы особой государственной важности, утверждённой лично Адольфом Гитлером.

Будучи военнослужащим. В военной время. Если всё это выплывет наружу, то военный трибунал ему гарантирован. С неизбежным приговором.

Расстрел.

На удивление, всё это его нисколько не беспокоило. За рулем старенького «Опеля» (на удивление в хорошем состоянии, несмотря на почтенный возраст), он был сейчас столь же спокоен, как за штурвалом «Шторьха» во время тренировочного полёта где-нибудь над Шварцвальдом.

Теперь он понимал – по крайней мере, ему казалось, что он понимал – почему и зачем Всевышний устроил ему все эти приключения. Чтобы показать ему приоритеты долга.

Эрвин Кольшрайбер был абсолютно уверен, что поступил правильно. Ибо совершил богоугодное дело. А для католика, которым всё-таки он был (пусть и Святую Мессу посещал крайне нерегулярно и на исповеди последний раз был уже не помнил когда) самое главное не что ответить судьям на военном трибунале, а что ответить Господу на Частном Суде.

В кутерьма и ужасе «собачьих схваток» он стал постепенно это забывать. А теперь ему это напомнили. Чётко, ясно и недвусмысленно. Что его значительно успокоило. Гораздо легче жить, когда у тебя есть четкая система приоритетов в жизни, которой ты неукоснительно следуешь. И в которые непоколебимо веришь.

И кроме того… если Всевышний уберег его от эсэсовцев на границе, уж как-нибудь убережёт и от гестапо. А контрразведке люфтваффе и абвера на все эти эпизоды с Акцией Т4 глубоко наплевать. Не их это епархия.

В Хартхайм он вернулся, когда уже стемнело. Припарковался у небольшого трёхэтажного дома, в котором Марта снимала небольшую однокомнатную квартиру (до замка – четверть часа ходьбы). Просторный дом, доставшийся ей по наследству от родителей, погибших в железнодорожной катастрофе, она сдавала, получая ощутимую прибавку к скудному жалованию медсестры.

Поднялся на второй этаж. Позвонил в дверь.

На Марте была её рабочая униформа. Светло-серая шерстяная кофта (по вечерам было уже прохладно), белая блузка и длинная – до пят - чёрная юбка. Медсёстрам-мирянкам позволялись некоторые вольности в одежде. Монахини-паллатинки были одеты во всё черное.

«Привет»

«Привет»

«На работу?»

«Нет» - помотала головой девушка. «Как всё прошло?»

«Без приключений. Передал дяде с рук на руки. Обещал полный пансион. Спали аки младенцы»

«Как граница?»

«Да никак. Козырнули, хлопнули штамп в паспорт и пожелали счастливого пути. Обратно то же самое. Да, врач меня осмотрел. Знакомый дяди. Никаких следов ранения. Как будто не было. Завтра пойду на медкомиссию в госпиталь. На фронт пора. Летать. Засиделся я здесь, внизу»

«Чудесное исцеление?»

«Спонтанная ремиссия. Ты можешь объяснить нормальным языком, что это такое?»

Она улыбнулась. «Это награда Божия за твой подвиг. Спасение человеческих жизней»

Он пропустил это мимо ушей. Не собираясь нарушать многолетнюю привычку ничего не требовать за свои достижения. Он просто выполнял свой долг. Рыцарский долг. Христианский. Католический.

Хорошо хоть она теперь от него отстанет со своими нелепыми идеями благодарности.

Она явно не хотела, чтобы он уходил. Нет, на её лице не было ни малейшего намёка на желание поболтать за кофе. И уж тем более желания провести с ним ночь. Это было что-то другое. Тревога? Страх?

«Ты чего-то боишься?»

«Боюсь»

«Кого?»

«Себя»

Это было совсем неожиданно. Хотя…

«Я могу тебе чем-нибудь помочь?»

«Не знаю»

Она тяжело вздохнула. «Возможно»

«Тогда давай это обсудим»

«Не здесь» - отрезала она. «У тебя»

Она повернулась, взяла со столика в прихожей сумочку. Судя по всему, довольно увесистую сумочку. Не иначе, доверху набитую всевозможными медикаментами и инструментами.

Медсестра должна быть готова прийти на помощь 24/7. Особенно медсестра психиатрической лечебницы…

К нему они ехали в полном молчании. В молчании же вошли в его дом. Тоже доставшийся по наследству. И тоже от погибших родителей. Только они погибли во время восхождения на вершину. В Альпах.

Молча же прошли в гостиную. Она снова опустилась в кресло, продолжая сжимать в руках сумочку. К счастью, на этот раз коньяка она не попросила. Впрочем, лучше бы попросила…

Она положила сумочку на журнальный столик. Расстегнула застежки.

И достала «люгер».

Положила пистолет на столик. Внимательно посмотрела на Эрвина, ожидая его реакции.

Как ни странно, его это нисколько не удивило. Примерно чего-то такого он и ожидал.

«Отца?»

Она кивнула

«С Первой мировой?»

Она снова кивнула.

Фронтовики Первой мировой право на владение короткоствольным оружием получали автоматически. Теоретически после их смерти оружие нужно было сдать. Практически же заявления о потере ствола, подкреплённого небольшой суммой денег (или даже не подкреплённого), было обычно достаточно для того, чтобы полиция отцепилась.

Правда, если бы полиция обнаружила у Марты люгер дома (или, того хуже, в сумочке), путевка в Дахау была бы ей обеспечена. Ибо резкая критика режима вкупе с нелегальным стволом однозначно помещала Марту в разряд общественно опасных элементов. Подпадавших под закон о бессрочном превентивном заключении в концлагерь.

По этому закону некоторые узники Дахау, Бухенвальда и других концлагерей находились там с 1933 года. Чуть ли не с первых дней прихода нацистов к власти.

«И?»

«Я боюсь»

«Убить кого-нибудь?»

Она кивнула. «Да»

Она могла бы и не отвечать. Это желание было написано на её хорошеньком девчачьем личике плакатным шрифтом.

«Я их всех ненавижу» - глухо произнесла она. «Всех»

Исключительно вредное чувство на войне. На войне нужно быть холодным, спокойным и собранным. А эмоции разбалтывают, мешают сосредоточиться и провоцируют ошибки. Потенциально смертельные ошибки. Не зря ненависть (сиречь гнев) ещё в VI веке отнесли к числу смертных грехов.

С другой стороны, когда годами день за днём вкладываешь все свои силы, всю свою душу, всю себя в своих пациентов, радуясь даже микроскопическому улучшению их кошмарной жизни, а потом холодная безжалостная машина у тебя на глазах забирает и травит, как тараканов, газом…. И ты никак не можешь их защитить…

Он бы тоже за ствол схватился. Или за штурвал «Штуки». С 250-килограммовой бомбой под фюзеляжем. И парочкой 50-килограммовок под каждым крылом. Для надёжности.

«Я боюсь» - по-прежнему глухо продолжала она. «Очень боюсь, что однажды сорвусь. Я ведь давно уже постоянно ношу с собой люгер…»

Эрвин кивнул. В этом он тоже нисколько не сомневался.

«Я боюсь, что просто выпущу однажды весь магазин в какого-нибудь эсэсовца или партийного чиновника. Не имеющего никакого отношения а Акции Т4…»

Она запнулась.

«Я не боюсь смерти. Даже на гильотине. Я не боюсь глупой смерти. Я боюсь убить невиновного. Я знаю, что не все в партии, в гестапо, в СС… законченные негодяи. Есть и порядочные люди. Честно выполняющие свой долг и не замешанные ни в каких преступлениях…»

Она вздохнула.

«Пока я справляюсь со своей ненавистью. Но иногда меня так захлёстывает, что я еле сдерживаюсь. И люгер никак не могу из сумки выложить. И чем дальше…»

«…тем сложнее сдерживаться» - закончил он за неё.

Она кивнула. «Чем дальше, тем хуже»

Типичная навязчивая идея. Он нахватался достаточно знаний в общении с дядей и в чтении его книжек, чтобы понимать, что перед ним классический случай оной. Если не изгнать её из подсознания девушки, то Марта сорвётся точно. Это вопрос времени.

Этого он допустить не мог. Никак не мог. Долг не позволял. Рыцарский. Человеческий. Христианский.

«Ты хочешь, чтобы я помог тебе избавиться от этой ненависти?»

«Да» - неожиданно жёстким голосом подтвердила она. Она явно уже начинала ненавидеть себя. За эту одержимость, эту навязчивую идею. За то, что не может с ней справиться сама и вынуждена снова обращаться к человеку, которому и так уже многим обязана.

Жизнью своих пациентов. А возможно, и своей собственной. Не вывези он их, она могла таких дров наломать…

«У тебя же дядя – психиатр…»

«Ты хочешь, чтобы я тебя к нему отвёз?»

Она помотала головой.

«Нет, я не могу. Я постараюсь спасти ещё кого-нибудь. Найду способ. Или в Мюнстер поеду»

«В Мюнстер?»

«Тамошний архиепископ фон Гален развернул общенациональную кампанию за прекращение акции Т4. Буду ему помогать, чем смогу»

Эрвин одобрительно кивнул.

«Да, это точно лучше, чем в эсэсовцев стрелять»

«Вот и я о том же. Но пока я не избавлюсь от этой одержимости ненавистью…»

Она будет ходить по краю пропасти. И всенепременно в неё свалится. Да ещё и других за собой увлечёт.

«Прошу тебя, помоги мне избавиться от этого безумия. Ты же понимаешь, к врачам в Хартхайме… да где угодно… я пойти не могу»

Он бы с удовольствием. Но вот как? Это ведь не «Бленхеймы» сбивать. И не собачью свалку с «Харрикейнами» крутить. Он ведь даже её пациентов не вывез бы, если бы не чудо. В лице загадочного капитана и не менее загадочной телеграммы Рейнгарда Гейдриха.

«Я хочу изгнать из себя этого беса. Выдавить. Вывести. Да хоть выбить…»

«Выбить?»

И тут у него в голове что-то щёлкнуло.

«Выбить… может быть выбить получится…»

Она изумлённо посмотрела на него.

«Я действительно читал много разных книг по психологии и психиатрии, когда гостил у дяди. Ну и потом, сам по себе интересовался…»

Психология его действительно интересовала. Не так, как авиация, конечно. Но всё же кое-какие знания он приобрёл.

В том числе, и по алготерапии. Лечении болью.

«На медицинском языке твоя ненависть называется застойным возбуждением в коре головного мозга. Точнее, одним из вариантов такого возбуждения»

Она кивнула. Она тоже нахваталась кое-каких знаний у врачей в Хартхайме. Несколько бессистемных и явно недостаточных для самостоятельного избавления от – давайте называть вещи своими именами – демонической одержимости.

Странно, что она не пошла к священнику. Хотя, может, и ходила. Но безрезультатно. Почему-то она не хотела ему об этом рассказывать. Впрочем, со Святой Римско-католической Церковью у неё, насколько он помнил, отношения всегда были сложные.

Или не ходила? Опасалась прослушки гестапо в исповедальне? Так это уже паранойя. Гестапо, конечно, не ангелы и к закону у них отношение… своеобразное, но нарываться на грандиозный скандал с Церковью, да ещё и во время войны им точно не с руки.

Он продолжал.

«Есть разные способы снятия такого возбуждения, но одним из наиболее эффективных, проверенных многовековой практикой и одно временно наименее признанном официальной психиатрией, является алготерапия…»

«Лечение болью?»

«Да, именно так» - согласно кивнул он. «Первый медицинский трактат по алготерапии датируется, насколько мне известно, 1699 годом»

«Вот как?»

«Да, именно так. Вообще алготерапия, как и вообще очень многие практики, выросла из практик монашеских. Ведь с точки зрения Церкви, навязчивая идея – это грех; демоническая одержимость. Которую изгоняли разными способами, в том числе, и флагелляцией…»

«Поркой, то есть»

«Ну да»

Она вздохнула. Как ни странно, у неё было абсолютно спокойное выражение лица. Видимо, она уже приняла твёрдое решение пройти через что угодно. Лишь бы избавиться от одержимости ненавистью…

Вполне христианское решение. Уважаю.

«Я так понимаю» - медленно начала она, «что ты будешь меня пороть до тех пор, пока это наваждение не уйдёт?»

«Да»

«А как ты это увидишь? Или я должна тебе об этом сказать? Я, вообще, смогу? Тебе, наверное, придётся меня пороть долго, сильно и очень больно?»

«Может быть да, а может, и нет. А как увижу…»

К счастью, ответ на этот вопрос был ему известен. И из книг, и из практики друга и коллеги дяди, у которого в Берлине была клиника. В которой он методами алготерапии лечил не только нервы и психику, но и алкоголизм с наркоманией. И целую кучу других болезней.

Пока пришедшие к власти нацисты не закрыли его клинику, как не соответствующую арийскому духу. А его самого не принудили эмигрировать. Ибо доктор Франц Беренштейн был евреем

«Я увижу катарсис. Твой катарсис. Тогда и пойму, что результат достигнут»

С его стороны это была феерическая наглость. Ибо он был лётчиком, а не алготерапевтом. И о катарсисе только в книжке читал и от доктора Бернштейна слышал. Но вживую не видел ни разу и понятия не имел, как его достичь…

Оставалась одна надежда. На Всевышнего. Но то, что Он вовремя остановит его. Зачем-то он ведь втравил обер-лейтенанта люфтваффе Эрвина Кольшрайбера во всю эту историю…

«Хорошо» - решительно сказала она. «Значит, займёмся алготерапией»

Эрвин вздохнул. Принципиальное решение принято, теперь нужно разобраться с деталями. Ну, чем пороть – понятно. Офицерским ремнём люфтваффе. Прямо как во снах…

Сны… Которые неожиданно быстро становились явью. Он только сейчас понял, насколько Марта похожа на ту женщину. Женщину из снов. А лавка из тех же снов – на верстак в мастерской отца, на котором он, собственно, и будет пороть Марту. И, судя по её потребностям, именно так, как во снах – долго, сильно, жестко и очень больно.

Но при чём тут город? Или город всё-таки не имеет никакого отношения к снам?

Ему вдруг неимоверно захотелось в этот город. Город, где не было войны. Вырваться, убежать, удрать… Не от войны – за четыре года к войне он уже успел привыкнуть и считал её достойным, правильным и праведным делом.

А от внезапно открывшегося безумия. Безумия и преступности нацистского режима. Режима, которому он принёс присягу.

Он не разочаровался в режиме, ибо никогда в нём не очаровывался. Он служил Германии и немецкому народу в первую очередь и его присяга фюреру была лишь необходимым условием этого Служения. Он не считал себя преданным, ибо всегда знал, что режимы и фюреры всегда имеют свои собственные цели и интересы, не обязательно совпадающие с целями и интересами страны и её народа. И что режимы и фюреры приходят и уходят, а страна и народ остаются.

А в тысячелетний рейх он категорически не верил. Совсем.

Но сны снами, видения видениями, а долг свой выполнять было нужно. Где пороть, тоже. Отцовский верстак. Чем зафиксировать… пока не понятно. А… понял. Простынями, конечно. И ещё одну – на верстак сверху. Не на голое же дерево её класть…

«Пойдём»

Она покорно подчинилась. Встала и последовала за ним в мастерскую.

Он принёс с собой прачку простыней. Благо уж чего-чего, а постельного белья в его родительском доме было в избытке. Чуть ли не со времён Наполеоновских войн. Покрыл одной верстак (он им не пользовался, поэтому поверхность стола была голой и чистой). Прикинул размер – вроде должна поместиться…

Три простыни свернул в длинные жгуты. Для запястий, лодыжек и талии. Лучше перебдеть, чем недобдеть и Марту зафиксировать надежно. Кто знает, сколько и каких ударов ей придётся нанести, чтобы достичь катарсиса…

Повернулся к Марте.

«Поднимай юбку. Оголяй ягодицы»

«Ну зачем же только ягодицы» - мягко возразила девушка. «Тебе нужно всё моё тело. И спина, и бёдра. Одни ягодицы не выдержат…»

И добавила.

«Я разденусь догола. Ты же ведь ещё в школе хотел увидеть меня обнажённой…»

Это была чистая правда. Его первая любовь была какой угодно, но только не платонической. С соответствующими желаниями.

Он попытался отвернуться.

«Ну что за глупости, Эрвин…» - укоризненно произнесла она.

Она первый раз назвала его по имени. У неё это получилось очень мягко, тепло и заботливо. Чисто по-человечески заботливо (она так и не мог понять, какие чувства она к нему испытывает и испытывает ли что-либо вообще).

Она разделась спокойно и неторопливо (но и без нарочито-медленной соблазнительности стриптизерш). Как в кабинете врача. Собственно, ей и предстояла именно медицинская процедура. Ему немедленно захотелось бросить всё и овладеть ею – настолько манящим и притягательным было её тело. С большим трудом он это желание подавил.

Она заметила его похотливый взгляд. Но лишь улыбнулась:

«Я отдамся тебе. Но сначала выпори меня…»

Затем столь же спокойно взобралась на верстак, легла на живот, вытянулась в струнку. Покорно свела запястья и лодыжки вместе, слегка приподняла сначала руки, потом ноги, помогая ему привязать её.

Зафиксировав талию Марты, он вернулся в комнату, достал из шкафа один из своих офицерских ремней. Прошёл в мастерскую. Подошёл к верстаку. Занял позицию, максимально удобную для порки. Сложил ремень вдвое. Намотал на руку, оставив полосу достаточной длины для удобной работы. Взмахнул ремнём. Резко и точно ударил девушку по правой ягодице.

Она застонала.

Закричала Марта где-то на десятом ударе. Тяжёлый ремень, сильные руки (чтобы вытащить «Эмиля» из крутого пике, нередко требовалась сила штангиста), широкий размах…

Обер-лейтенант Эрвин Кольшрайбер явно не собирался миндальничать со своей бывшей возлюбленной.

Ему пришлось полностью покрыть алыми рубцами не только ягодицы, но и бёдра и спину Марты. И вдоволь наслушаться ей стонов, криков и воплей, под конец порки слившихся в непрерывный вой. Удовольствие ему все эти звуковые эффекты не приносили ровным счётом никакого. Только мешали сосредоточиться на работе.

Когда он уже начал проходить по её телу по второму разу (начиная со спины); её тело напряглось стальным тросом, затем резко обмякло. Она тяжело задышала.

Эрвин понял, что наступил долгожданный катарсис.

Он дал ей отдышаться, затем развязал руки и ноги, отвязал талию и оставил отдыхать. Сам вернулся в комнату. В сиделке она сейчас не нуждалось. Напротив, сейчас ей как раз нужно побыть наедине с собой.

Она вошла в комнату ровно через сорок три минуты. Выглядела она… неоднозначно. С одной стороны, её ягодицы, спина и бёдра превратились в один ужасающий сплошной синяк. С другой… она сияла, светилась, лучилась каким-то удивительным, мягким и прекрасным внутренним светом.

Подошла к его креслу. Опустилась на колени.

«Спасибо тебе. Ненависть ушла. В мою душу вернулись мир и покой»

Подняла голову. Он увидел её сияющие какой-то нежной, неземной, неотмирной радостью небесно-голубые глаза.

«Ты знаешь» - прошептала она. «Хотя мне было очень больно, я каждую секунду чувствовала, что ты любишь меня. Каждый твой удар – это акт Любви. Я никогда не чувствовала себя таколй любимой»

Он понятия не имел, как к этому относиться. С его точки зрения… не то, что н был неспособен любить… он просто никогда не задавался этим вопросом. Любовь, семья, дети… всё это существовало для него в каком-то ином измерении. В иной Вселенной. На иной планете.

«После войны» - повторял он себе вновь и вновь, когда его внимание привлекала очередная смазлива женская мордочка или стройная фигурка. «Только после войны. После победы».

Ибо у него не было ни малейшего желания оставлять жену вдовой, а детей – сиротами. Или, того хуже, заставлять её делать невесёлый выбор между предательством любимого человека и пожизненными каторжными работами по ухаживанию за калекой с обезображенным лицом. А на всяческие директивы нацистских бонз из серии «плодитесь и размножайтесь» ему было глубоко наплевать.

Свои физиологические потребности он удовлетворял в борделях люфтваффе. Благо туда отбирали исключительно «весёлых фрау» высшего качества. Там могли работать только чистокровные немки, выросшие в исконно германских землях, с хорошими манерами, ростом не ниже 175 см, светловолосые, с голубыми или светло-серыми глазами. За чистотой крови девушек следил специальный отдел «этнического сообщества и здравоохранения», являвшийся подразделением гестапо.

Выбирать чиновникам гестапо было из кого. В Третьем рейхе служба женщин в борделях вермахта, кригсмарине и люфтваффе считалась столь же почётной (и таким же выполнением гражданского долга), как и выполнение мужчинами воинского долга на фронте.

Марта выпрямилась. Погладила его по щеке. Её прикосновение было мягким, нежным, ласковым и любящим. Ему вдруг захотелось полностью расслабиться, подчиниться, отдаться этой удивительной, нежной, загадочной и любящей женщине.

«Поднимайся»

Он и не подумал сопротивляться.

Марта прильнула к нему и ласково поцеловала в губы.

«Сейчас я раздену тебя. И не думай сопротивляться»

Ему это и в голову не могло прийти. Настолько ему с ней было хорошо. Неотмирно хорошо. Спокойно, тепло и уютно.

«А потом мы пойдём в постель. И займёмся любовью»

Нет, правду говорят, что женское тело обладает практически неограниченным запасом прочности. Марта занималась с ним любовью энергично, умело и решительно. Как будто и не было жесточайшей порки, закончившейся всего час тому назад. Или это на неё катарсис так подействовал.

Её интересовал только он. Его удовольствие, его радость, его наслаждения. Она доводила его до оргазма, потом давал небольшой отдых, потом снова возбуждала, снова доводила до оргазма. И так… он сбился со чёта, сколько раз. При этом не кончила ни разу. Это её, казалось, совершенно не волновало. Только он. Все только ради него. Полная самоотверженность.

Даже когда он входил в неё анально, он чувствовал, что это она ведёт его. Что всем управляет она.

Она ушла от него рано утром. Нужно было успеть на работу. Выходя из комнаты, она повернулась к нему и прошептала.

«А ты спи. Я всегда буду с тобой, когда буду нужна тебе. Только позови»

И исчезла в предрассветной мгле.